— Джонни, дорогой! Не ищи логики в работе такого учреждения. Один бог знает, для каких целей им понадобился аппарат. Не исключено, что установка предназначена для каких-то совершенно нам неведомых целей. И вообще все это неважно. Главное, «Мона Лиза» им нужна, и за нее они будут платить. Платить очень много: об этом я позабочусь!

События двух последних месяцев сохранились в моей памяти как размытые, нечеткие любительские снимки. Меня, как кусок коры, несло по реке событий. Я был их участником, и в то же время все прекрасно обходились без меня. Как в полусне, мой разум и тело были разделены: мысли уносились в необозримые дали в поисках смысла, а пальцы сжимали ручку и ставили подписи на неведомых мне бумагах, которые извлекали люди в черных костюмах из роскошных черных портфелей.

Я, наверное, говорю глупости. Просто мне многое хочется объяснить, но меня никогда не учили анализировать и излагать свои мысли. В школе нас учили только считать.

Я начинаю думать, что Стонброк ошибся в выборе профессии. Он проявил такую энергию и настойчивость, такую деловую хватку, такую непримиримость в финансовых вопросах, что даже поседевшие в баталиях финансисты военного ведомства после двухнедельных чернильных боев безоговорочно капитулировали и согласились на пиратский ультиматум, выдвинутый Паулем.

По условиям договора каждый из нас мог в течение всей жизни получать в государственном банке значительные суммы. По желанию вместо годового содержания можно было потребовать единовременное вознаграждение, равное сумме содержания за десять лет. Своими деньгами мы распорядились по-разному. Стонброк перевел на свой счет сразу все деньги, купил и заново оборудовал большую физико-химическую лабораторию обанкротившегося треста промышленной электроники, нанял сотрудников, заперся с ними в здании и с одержимостью маньяка занялся теоретическим обоснованием эффекта омоложения. Свои, математические выкладки он тут же проверял в лаборатории. Хорошо зная Пауля, я был уверен, что его добровольное заточение закончится только с появлением стройной и изящной теории «Эффекта Стонброка—Роттенхейга».

Я же воспользовался правом ежегодного содержания. Мне просто в голову не приходило, куда можно деть сразу такую кучу денег. На следующий же день после подписания договора я, Питер и Сэмми отправились в кругосветное путешествие на роскошном корабле.

Кругосветная симфония продолжалась шесть месяцев. Мы таяли под солнцем на белых пляжах Антильских островов, покупали венки у гавайских женщин, охотились на львов в Африке, дышали пьянящим воздухом Фудзиямы, толкались на улочках Шанхая и Гонконга, посещали кабаре Танжера и Стамбула. Но все затмила старая милая Европа, в один прекрасный день появившаяся на горизонте по курсу лайнера.

Рим, Пиза, Флоренция, Мадрид, Севилья, Париж, Лондон, Стокгольм… Об этом я мог только мечтать. Путаные коридоры Лувра, мрачные тупики Тауэра, колючая готика германских городов. И… картины, скульптуры, и опять картины, и опять скульптуры. Я парил в атмосфере искусства. Да разве об этом расскажешь… Я был просто счастлив.

Загорелые, бодрые и счастливые мы сошли на пристань Нью-Йорка. Вот и дом. Я сразу взялся за дело и с головой погрузился в трясину благоустройства. Через месяц мы въехали в новую светлую виллу, наполовину спрятавшуюся в вековой заповедный лес и снабженную всеми видами удобств. Меня ожидала просторная студия — розовый мрамор, черный шведский гранит и мягкая, как масло, рейнская глина. На полочках сверкал никелем и эмалью дорогой инструмент.

Покончив с хозяйственными заботами, я стал обзванивать «длинноволосых головорезов». В ресторане «Олимпик» был заказан стол на пятьдесят персон, и я полагал, что придется наверняка заказывать дополнительные места. Как ни странно, ни один из них не принял приглашение.

Затем появились новые знакомые, соответствующие, так сказать, занимаемому финансовому положению. Мужчины: в черных смокингах и кремовых спортивных костюмах, подтянутые и обрюзгшие, служащие и хозяева — но все одинаково благополучные, самодовольные и очень богатые. Женщины — пожилые и молоденькие, красивые и некрасивые, жены и дочери — все в удивительно дорогих украшениях и мехах. Нескончаемые коктейли, пикники, вечеринки, скачки, рулетки и доллары; ложи в театрах, рестораны, клубы и доллары; презрение, болтовня, чванство, головная боль — и опять доллары. Это слово я слышал сотни раз за день. Как я его ненавидел! Любые разговоры сводились к акциям. Что бы ни делали, имело конечную цель — доллар. Песни прославляли счастье, которое можно получить только за деньги. Под конец мне стало казаться, что женские духи тоже пахнут франками, фунтами, лирами, а луна по ночам сияет огромной серебряной монетой.

Новая жизнь странным образом отразилась на всех обитателях нашей виллы. Что-то в наших отношениях если не сломалось, то уже наверняка треснуло. От обильных ужинов и дорогих обедов я потолстел, а под глазами появились желтые дряблые мешочки. Сэмми тайком надевал старые штаны, заталкивал черный костюм под кровать и, перехитрив гувернеров, убегал в город. Там он с негритянскими мальчишками носился по горячему грязному асфальту и играл в футбол драным мячом. Питер три месяца потратил на знакомство с городскими барами, а потом, не сказав мне ни слова и оставив чековую книжку на столе, почему-то уехал в Арканзас. Даже Элиза, теперь уже опять оранжевая, упорно отказывалась спать на бархатной подушке, предпочитая груду ветоши в чулане.

Наконец я так устал от развлечений, роскоши и лицемерия, что перетащил кровать в студию, запер парадный вход виллы и приказал дворецкому никого ко мне не пускать.

Две недели я работал над композицией «Жизнь прерий» и уже заканчивал ее, когда маленькая бумажка со штампом канцелярии военного ведомства вырвала меня из тихой студии.

Письмо приглашало меня и П.Стонброка на первое тактическое испытание нового армейского, излучателя.

Возможно, ехать и не стоило бы, но жгучее, почти детское любопытство (как же военные будут использовать установку омоложения?) погнало меня в аэропорт и заставило купить билет до Эль-Пасо.

Со Стонброком мы встретились в аэропорту. Он был очень взволнован и всю дорогу приставал ко мне с какими-то формулами, схемами и диаграммами. Особенно радостно Пауль рассказывал о том, как ему удалось подвести изящную теорию под феномен независимости мощности излучения от его расфокусировки.

В штабе полка мы попали в толпу офицеров. В бетонном доте, уставившись ажурной антенной в амбразуру, стоял первый армейский излучатель. Как же он не был похож на мою бесформенную, но все же симпатичную «Мону Лизу»! Черный продолговатый ящик на поворотном лафете, тонкая игла антенны импульс-наведения, небольшой выносной пульт управления — все строго, без единой лишней детали.

Часа полтора мы ждали. Наконец из окопов противника выкатилась редкая цепочка солдат, и, рассыпавшись черными точками по бурой каменистой равнине, двинулась на наши позиции.

Оператор включил излучатель и, доложив, что устанавливает полную расфокусировку импульс-наведения, быстро защелкал тумблерами на пульте.

Черные точки постепенно приближались, превращаясь в солдат. Вскоре солдаты заметно снизили темп наступления. Наконец, они остановились и на глазах собравшихся офицеров стали оседать, терять форму, как проколотые футбольные мячи. Еще через пять минут мы вышли из укрытия и, не таясь, двинулись по бурой равнине.

Везде смятыми комками валялась военная форма, из которой доносился детский плач или выползали младенцы.

Вот так военное ведомство решило использовать эффект омоложения.

Я закурил и пошел к машине…

Дальнейшие события развивались стремительно.

Вслед за военным ведомством излучателями вооружилась полиция и служба безопасности. Эти установки были меньшей мощности и соответственно меньших размеров. Их монтировали на патрульных машинах и берегли как зеницу ока. Излучатели выполняли функции, которые я и представить себе не мог во времена создания «Улыбки Моны Лизы».