На рассвете Серайя, жена трактирщика, проснулась, и обведя взглядом комнату поняла, что Элаха, ...

На рассвете Серайя, жена трактирщика, проснулась, и обведя взглядом комнату поняла, что Элаха, её мужа, рядом с ней не было. Она вздохнула и несколько мгновений лежала неподвижно, ожидая нового дня, снова ощущая тяжесть печали, камнем лежавшей на её сердце. Она думала о беспорядках в Иудее, о том, что исчезли последние остатки свободы, о людях, угнетённых жестоким правлением римского прокуратора, вынужденных поклоняться, как идолам, изображениям обожествлённого императора, установленным в храме. По всей стране, между безразличием и безрассудством, распространилась болезнь, разбои и грабежи стали обычным делом, зараза морального разложения, святотатства и насилия висела в воздухе. Неужели ничто, спрашивала она себя, не изменит этого? Но прежде всего, с нарастающей тревогой она думала о своих собственных трудностях и о мучительной проблеме, которая под её собственным кровом все больше и больше довлела над ней.

Утро было серым и безрадостным, с горы Хермон дул резкий ветер, но, побуждаемая чувством долга, она потянулась, встала и начала одеваться, слегка дрожа, потому что Вифлеем лежал высоко, на продуваемом всеми ветрами отроге, а воздух в это время года был резким и холодным. Несмотря на свои сорок с лишним лет, она всё ещё была миловидной женщиной, невысокой и подтянутой, с открытым лицом, отмеченным добрыми чертами. Её спокойное лицо выражало приятное спокойствие. Её серые глаза, под стать строгому оттенку платья, которое она сейчас подпоясывала, имели в своей глубине взгляд человека, видящего несколько больше, чем просто внешние вещи, человека, который, возможно по необходимости, создал в себе свою собственную внутреннюю жизнь.

Она закончила одеваться и, в последний раз оглядев комнату, чтобы убедиться, что всё находится в должном порядке, уже собиралась уходить, когда дверь медленно и осторожно приоткрылась. Это был её муж.

Явно смущенный тем, что она не спит, он нерешительно замешкался на пороге, затем слишком поспешно пустился в объяснения своего отсутствия: он спустился вниз в ранний час, чтобы приготовиться к толпе гостей, которые должны были сегодня собраться в трактире; и во внезапном приступе раздражения, которое недавно овладело им, начал ворчать на дополнительную работу, которую им придётся выполнять из-за большого наплыва людей, прибывающих чтобы зарегистрироваться в переписи, назначенной Иродом Антипой. Когда он замолчал, словно ожидая ответа, она тихо сказала:

-Не похоже на тебя, жаловаться на торговлю, Элах.

-Не на торговлю, нет - возразил он, - но толпа сегодня будет самая разнообразная.

- Зачем же из-за этого так волноваться... ты, должно быть, сегодня встал ещё затемно, и потому не выспался?

Он заметно покраснел под её пристальным взглядом.

- Кому-то придётся всё организовать... да-да, кто-то должен это сделать... так почему бы мне не...?

В то время пока он болтал без умолку, всё больше смущаясь, она отвечала редко, сочувствуя его слабости и стыду, но всё же находя в этих явных чувствах и в его испытующих косых взглядах, слабое утешение, что он всё ещё хоть немножко заботится о ней.

Когда она спустилась вниз, было уже светло, на кухне слышалась возня двух её преданных добрых служанок, Рахили и Аталии, уже начавших многочисленные приготовления к этому напряжённому дню. Кастрюли с чечевицей уже стояли на огне, вода была взята из колодца, козье мясо жарилось на вертеле, как и положено по закону Моисея. Рахили, месившей тёмную ячменную муку на каменной мельнице, Серайя сказала:

- Сегодня мы должны сделать дополнительную партию хлебов… а также особый соус из масла и молока, для мяса. А тыкву дополнительно украсьте маслинами.

- Но, госпожа, - Рахиль, невысокая темноволосая женщина, обладавшая чувством юмора, шутливо подняла голову, - если весь мир будет обложен налогами, у наших гостей может и не быть аппетита.

- Они будут есть, - сказала Серайя со слабой улыбкой, - хотя бы для того, чтобы унять своё горе. Затем Аталии: - Когда хлеб будет в печи, сходи и проследи, чтобы верхние комнаты были готовы.

Серайя с облегчением отметила, что Мальтес ещё не появилась. Она и в самом деле, из-за природной лени, и тщательности своего туалета, который часто занимал её на час или больше, всегда опаздывала, но её брат Задок был во дворе. Серайя слышала, как он дразнил конюхов и кричал, чтобы принесли кувшины с вином, как будто он был хозяином этого места, а не известным мошенником с длинным списком проступков, которого несколько лет назад, в его родной Лидде, публично выпороли за воровство.

Грубый голос Задока и мысли о его сестре наверху, лениво наряжающейся перед своим зеркалом, пронзали мечом сердце Серайи, но она с усилием выпрямилась и приступила к своим домашним делам. Во многом благодаря собственной компетентности она умело компенсировала вялость и вспыльчивость, которыми отличался её муж с тех пор, как Мальтес и Задок пришли в гостиницу, сначала в качестве слуг, но вскоре их значимость неуклонно возрастала, и причиной тому была слепая увлечённость Элаха женщиной.

Мальтес появилась только после десяти, о чём возвестил её громкий смех, она была в богатом плетёном платье, которое, как знала Серайя, подарил ей Элах. Ворвавшись на кухню с видом лукавой собственницы, и с тем дерзким нахальством, которое жестоко ранило Серайю, она воскликнула:

- Этот день обещает нам солидную прибыль. На дороге уже полно путешественников!

- Несомненно: - Серайя стояла над дымящимся вертелом с ложкой в руке, - но не все будут такими богатыми и щедрыми, как бы Вам хотелось.

- Элах будет выбирать только богатых. - Понимающе засмеялся Задок. - Это я вам обещаю.

Хотя нервы её дрожали, Серайя заставила себя ответить спокойно: - Значит, Вы считаете, что можете говорить за него?

- А почему бы и нет? - Возразила Мальтес, тряхнув серьгами. Уперев руки в бока, она приняла позу танцовщицы. - Скажи, тебе нравится моё платье?

Серайя заметила, что служанки смотрят на неё с тайным сочувствием, и это ещё больше усилило чувство унижения. Но, сделав над собой усилие, она сохранила спокойствие и ответила служанке:

- Да, оно красивое... и, несомненно, дорогое.

- Что делает его весьма подходящим для сегодняшнего дня. Волнений и беспокойства сегодня будет в избытке, прежде чем день закончится.

Действительно, как и сказала Мальтес, вскоре началось великое волнение снаружи и великое волнение внутри. Поскольку трактир располагался среди оливковых рощ на главной дороге в Вифлеем, которая лежала, опоясанная и укреплённая великой стеной Ровоама, всего в четверти лиги от него, всё движение в город и из города проходило мимо него. Основанный дедом Элаха, человеком высокой честности и членом совета зелотов, о котором говорили, что он скорее потеряет десять талантов, чем завысит цену хоть на один шекель, трактир в те дни пользовался высокой и честной репутацией.

Теперь, в руках Элаха, популярность заведения поубавилась, но он сделал пристройки, добавив большой атриум, освещённый сверху, на римский манер, и с этим и другими современными новшествами по-прежнему пользовался обильным, хотя, возможно, и менее исключительным покровительством.

Таким образом, ещё до того, как день продвинулся далеко вперёд, зал был заполнен до отказа, все комнаты заняты или забронированы заранее, длинный атриум заполнен шумной толпой, которая ела и пила, некоторые яростно спорили, другие, забывая о неудобствах своего вынужденного путешествия и мрачной перспективе новых римских налогов, веселились.

Среди них деловито суетился Элах, браня кухарок и мешая официантам, но всегда зорко следя за возможностью обогатиться - Серайе казалось, что его любовь к наживе, выросшая за последние месяцы, никогда ещё не была так очевидна. Да и Мальтес и Задок никогда не казались ему ближе, всегда были рядом с ним, улыбались, подсказывали, ублажали, но обменивались взглядами, которые не предвещали Серайе ничего хорошего.

Действительно, в жене трактирщика, по мере того, как проходил гнетущий полдень и тянулся долгий шумный день, начало назревать и обретать форму странное чувство личностного кризиса. Чем, спрашивала она себя, всё это закончится? Она верила, что Элах по-прежнему уважает её, но, казалось, он всё больше и больше находится под властью Мальтес. После двадцати лет брака она знала своего мужа, знала, что он доброжелателен во многих отношениях, скорее мягок по натуре, чем суров, человек, поглощённый коммерцией, который, несмотря на свою неуверенность в характере, в целом был внимателен к ней в прошлом. Но в последнее время он изменился и, одержимый материальными ценностями, которые для неё не имели большого значения, впал в то потакание своим слабостям, которое распространяли свободные идеи и более свободный образ жизни имперских хозяев.

В одном она была уверена - если бы их ребёнок был жив, этого бы не случилось… да, это связывало бы их. Но на то была воля Всевышнего, чтобы забрать их сына, и теперь, когда этот узел развязан, и ничто не может его удержать, на что может быть способен Элах? Она задрожала при мысли, которая долго мучила её. Он был не первым, кто бросил свою законную жену и взял рабыню к себе в постель. Она молилась, чтобы этого не случилось, но такие вещи были обычным делом в эти злые дни, когда безнравственность была в изобилии, а язычество охватило страну.

Именно тогда, около пяти часов, Серайя, размышлявшая таким образом, и помогая служанкам отмывать горы посуды, принесённые из столовой, вдруг услышала во дворе сердитый голос мужа. Выглянув в окно, она увидела, что к задней двери трактира подошли двое - мужчина преклонных лет и молодая женщина, запылённые и запачканные в дороге.