Синедрион запрещал омегам держать животных, и поэтому в Нью-Хобарте не водилось кошек. Инспектор со смехом рассказал об отправке двух небольших отрядов на территорию альф, чтобы выкрасть мурок из сел и городков. Я была в конторе, когда солдаты вернулись и открыли два дергающихся мешка, что висели пристегнутыми к седлу замыкающего. Кошки выпрыгнули из мешков, шипя, словно попавшая на раскаленный металл вода, а потом с воем бросились врассыпную, отчего одна из лошадей попятилась и врезалась в забор. Через несколько дней истребители грызунов привыкли сторожить наши амбары с зерном и с каждым днем толстели, пока все остальные худели.

Но несмотря на кошек, крысы продолжали прибывать и наглеть. Однажды днем я увидела, как крыса средь бела дня бежит по двору, таща в зубах украденную картофелину. Я кинула в шушару камнем, но она даже не стала уворачиваться, лишь зыркнула на меня и продолжила свой путь.

Хуже всего было по ночам, когда по дороге в уборную я в свете свечи в каждом углу видела копошащуюся массу темного меха с блестящими черными глазками.

Как-то утром я застала Салли на кухне за изготовлением силков. Кучка их уже громоздилась на столе. Салли поднесла проволоку почти вплотную к лицу и, щурясь, складывала в петлю. Из-за скрюченных артритом пальцев такая тонкая работа давалась ей нелегко; Салли было проще обращаться с кинжалом, нежели с иглой.

— Какой в этом смысл? — спросила я. — Зои говорит, в силки в лесу за несколько недель попался один-единственный кролик. Белки тоже почти перевелись.

Салли всегда была худой; теперь, спустя долгие месяцы голода, когда она опустила руки, на запястьях повисли складки кожи.

— Они не для кроликов, — сказала она, и я снова посмотрела на силки.

Крохотные — в каждую петлю едва пролез бы палец. Слишком маленькие для кроликов и даже для белок.

В общем, в эти месяцы, когда в другой год мы собирали бы весенний урожай ранних корнеплодов, мы ловили крыс. Их не так-то просто было поймать — они быстро научились избегать силков, и нам приходилось изобретать все новые хитрые ловушки. Однажды ночью Эльза изловила тринадцать крыс, выложив во двор у кухонной двери доски, густо намазанные клеем из смолы. В спальне я накрывала голову подушкой, чтобы заглушить царапанье пойманных крыс, но наутро все равно их ела.

Город голодал, Синедрион по-прежнему удерживал перевал Луддитов, и к нам не мог прорваться ни один конвой. Мы все еще готовились к нападению Синедриона, но, глядя на серые изможденные лица на улицах, я задавалась вопросом, а понадобится ли Воительнице атаковать, или ее удавки на перевале Луддитов хватит, чтобы уничтожить Нью-Хобарт даже не приближаясь.

Свежевать крыс и срезать с их косточек пригодное в пищу мясо было той еще канителью. Однажды утром на кухне ко мне присоединился Дудочник и без лишних вопросов принялся помогать. Он зажимал каждую тушку между колен и аккуратно взрезал от шеи до хвоста, потом потрошил и бросал мне, чтобы я сняла шкуру. Я уже наловчилась это делать и теперь стягивала жирную черную шкурку как чулок. Потом срезала мясо с задних лапок и ребер, тонких и острых, словно зубья расчески.

Краем глаза я наблюдала, как работает Дудочник. Меня радовало, что он по-прежнему опускается до таких рутинных дел. Порой в конторе мытарей, когда они с Инспектором спорили, глядя на карты, или когда мы шли по городу, а солдаты-омеги отдавали проходящему мимо Дудочнику честь, он казался очень далеким. Я дорожила минутами, когда мы оставались вдвоем, пусть даже по локоть в крысиных кишках.

— Если мы переживем эту войну, — сказала я, — и умудримся добраться за помощью до Далекого края, а барды будут слагать баллады о случившемся, то вот об этом безобразии они точно не споют.

— Конечно, — усмехнулся Дудочник. — Петь будут только о битвах, храбрости и волшебных видениях.

— Не о крысиных кишках и не о солдатах, которые отправляются в рейд, чтобы выкрасть кошек, — улыбнулась я.

Но я пообещала себе, что сама ни о чем не забуду. Если мы выживем — а это с каждым днем казалось все менее вероятным, — я бы хотела помнить обо всем. Непростое это дело — жить. С тех самых пор, как я узнала, что Синедрион замышляет взорвать Далекий край, я частенько замечала неожиданные проявления красоты: когда свет падал сквозь решетку на окне спальни, когда руки Эльзы терпеливо смешивали травы для Ксандера, и даже сейчас, сидя с Дудочником среди крысиных кишок. Я нашла смысл жить дальше и теперь иногда позволяла себе надеяться, пусть надежда и была призрачной. Но даже наслаждаясь счастливыми минутами, я понимала, сколь хрупко это счастье. Чем больше всего я ценила, тем больше могла потерять. Все удваивалось, все обострялось. Мы отыскали Далекий край — мечту, за которую стоило сражаться, — но теперь рисковали тем, чего раньше не могли даже вообразить.

Был еще один момент, подаривший мне надежду. Я шла по двору мимо открытой двери каморки Зои и Паломы. Палома расчесывала волосы, Зои сидела на кровати и точила нож, наклонившись вперед и упершись локтями в колени. Палома рассмеялась в ответ на шутку Зои, а Зои ей подмигнула. Я не слышала, о чем они говорили, до меня донеслась только смешливая интонация.

Совершенно обычная сцена — такая могла произойти в спальне или на кухне любого дома в любое время. Но то был момент счастья, которое в этом обнесенном стеной городе в военное время казалось контрабандой. Салли тоже это видела. Она в теньке мастерила силки, но подняла голову и улыбнулась, глядя на Зои и Палому.

        * ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *

— Подойди-ка ко мне, — вечером того дня попросила Палому Салли. — Это должно быть у тебя.

Она протягивала Паломе какой-то предмет на кожаном шнурке. Подвеска размером с зуб и примерно такого же цвета крепилась к металлическому кольцу, сквозь которое был продет шнурок.

Палома подошла, взяла подарок и поднесла поближе к лицу, чтобы рассмотреть.

Дудочник и Зои уже узнали, что это такое: я заметила, как Дудочник напрягся, а Зои глубоко вдохнула.

— Я носила ее много лет, — сказала Салли, пока Палома разглядывала подвеску. — Теперь твоя очередь.

Этот жест мог бы показаться сентиментальным любому, кто не знал Салли. Любому, кто не слышал историю о том, как она и ее собратья-лазутчики перед заброской получили по капсуле с ядом. Салли видела, как один из ее друзей раскусил свою и испустил дух в конвульсиях и с пеной изо рта, лишь бы не подвергнуться пыткам. Салли перерезала горло второй подруге, чтобы избавить от той же судьбы. Самой Салли удалось сбежать, и своей капсулой она так и не воспользовалась. До того дня мне и в голову не приходило задуматься, что же сталось с ее порцией яда.

— Она герметична, — сказала Салли. — И должна еще работать. Носи ее.

Палома все еще не понимала.

— Эта последняя, — продолжила Салли. — Мы уже много лет не можем такие делать. В холмах Меррикэта росло несколько кустов клещевины, но они сгорели вместе с соседним поселением, на которое был налет.

Палома держала подвеску в ладони, но когда Салли упомянула клещевину, уронила ее, словно вдруг обжегшись, и смертоносная капсула повисла на шнурке.

Салли на секунду забрала ее и подняла над головой Паломы, чтобы надеть шнурок ей на шею.

— Никогда ее не снимай. Если понадобится, раскуси и проглоти.

Палома провела рукой по шее, чтобы скрыть шнурок под волосами. Когда они вновь рассыпались по плечам, подвеска стала невидимой. Но все мы вряд ли забудем, что она таится под одеждой, и в первую очередь сама Палома.

— Спасибо, — поблагодарила она Салли вроде бы искренне. Но весь остаток вечера, пока Палома ходила по кухне, я видела, как она время от времени тянется рукой к горлу. Похоже, подарок душил ее, словно удавка.

Позже тем же вечером, когда я переходила двор, Зои сидела на крылечке у своей двери. Я открыла рот, но Зои приложила палец к губам и кивнула на дверь.

— Она спит, — прошептала Зои.

Я кивнула и присела рядом с ней.

Зои нарушила молчание первой:

— Я рада, что теперь капсула с ядом у Паломы. Но как же меня бесит, что без такой меры не обойтись.

— Мы убережем Палому, — сказала я. — До крайности не дойдет.

— Ты же не можешь обещать наверняка, — покачала головой Зои. — Я все думаю, что стоило бы желать, чтобы она вообще сюда не добралась. Так было бы безопаснее и для нее, и для Далекого края. Но у меня не получается. — Она сдавленно засмеялась. — Наверное, это эгоистично, но я слишком счастлива быть с нею рядом.

— Дудочник однажды предложил мне то же самое, — прошептала в ответ я. — Не капсулу, но быструю смерть. Когда мы проигрывали битву у стен Нью-Хобарта. Он повернулся ко мне, и я увидела, что он готов сделать. — Я подняла руку с воображаемым ножом, готовым к броску.

Это случилось на равнине под стенами Нью-Хобарта, когда битва казалась проигранной, а наше положение — безнадежным. Впереди ждали пытки или баки. Дудочник отвернулся от наступающих солдат ко мне и поднял метательный нож. Тогда я поняла, что он готов убить меня прежде, чем до меня доберутся альфы. Было очень холодно, неизвестные солдаты скакали быстро, из ноздрей их лошадей вырывались клубы пара. Я видела Дудочника с его ножом, он не отводил взгляд и не скрывал своих намерений. Он посмотрел мне в глаза, я медленно кивнула, и мы без слов поняли друг друга. Этот момент я никогда не забуду. Память то и дело к нему возвращается. Была в тех секундах некая интимность, сближающая даже тесней, чем если бы мы переспали. Дудочник показал, на что готов пойти ради меня. Что готов со мной сделать. Эта мысль жила во мне, словно нож таки был брошен, и теперь постоянно колол глубоко в горле.

— Тебя бы засунули в бак, — констатировала Зои. — Дудочник лишь предлагал избавить тебя от этой участи.

— Знаю, — кивнула я.

— А если бы ты увидела, как его забирают, имей ты возможность, ты бы сделала то же самое для него?