Позже я проснулась и увидела, что в темнеющем небе всходит луна. Леонард все еще играл. Я спустилась к роднику. Музыка преследовала меня до самой воды, и, наверное, поэтому Зои не услышала моих шагов. Я увидела, что она стоит совсем рядом с источником метрах в десяти от меня, прислонившись к дереву и небрежно обнимая его одной рукой. Головой она тоже прижалась к стволу и смотрела куда-то вверх, медленно покачиваясь под доносящуюся с поляны музыку. Глаза ее были закрыты.
Я видела Зои без одежды, когда мы купались в реках. Видела, как она спит. Даже видела ее сны, когда спящий разум стремился к морю. Но я никогда не видела ее такой уязвимой. Я отвернулась, словно увидела нечто постыдное, и тихо отступила. Зои открыла глаза.
— Шпионишь за мной?
— Просто пришла за водой, — робко промямлила я, поднимая пустую флягу словно белый флаг.
Зои отвернулась к роднику и заговорила, не глядя на меня.
— Была одна певица, которая несколько раз в год проходила через нашу родную деревню. Она играла на скрипке как никто другой. Мы с Дудочником были совсем малышами, но даже тогда сбегали из дома вечерами, чтобы ее послушать.
Больше она ничего не сказала. Я колебалась, нужно ли что-то отвечать, прекрасно помня лезвие ее ножа в опасной близости от моих кишок, после того как она узнала о вторжении в ее сны.
— Если хочешь поговорить… — наконец выдавила я.
— Предполагается, что ты знаток будущего, — перебила она, подойдя ко мне, и забрала флягу. — Вот об этом и думай. За этим ты нам и нужна. Держи свой нос подальше от моего прошлого. — Она опустилась на колени на берегу, выдернула пробку и наполнила флягу.
Мы встали лицом друг к другу. Я видела, как вода капает с мокрой руки Зои, и пыталась придумать ответ, на который она не отзовется едкой ремаркой.
Прежде чем я успела заговорить, музыка оборвалась. С вершины холма нас звал Дудочник. Зои прошла мимо меня и ни разу не оглянулась.
— Песня еще не закончена, — предупредил Леонард, когда мы окружили их с Евой. С наступлением темноты вновь сгустился туман, и Дудочник рискнул разжечь костер. — Она еще будет меняться по пути, и другие барды тоже будут что-то в ней менять. Если песня достаточно живая, она меняется. — Я вспомнила разные версии ранее слышанных баллад. Например, песню о взрыве, которая менялась от барда к барду и от сезона к сезону.
Леонард начал тихо, с почти жизнерадостного вступления. Простыми аккордами — ничего общего с той виртуозной игрой, которой он впечатлил нас ранее.
— Я старался придумать легкую мелодию, — пояснил он, увидев, что я смотрю на его пальцы. — Если хочешь, чтобы песня стала народной, ее должен уметь сыграть любой бард, а не только пятнадцатипалый.
Мотив продолжился, в него начали вкрадываться печальные ноты, и когда барды дошли до припева, мелодия уже рвала душу. Ева пела свою партию высоким скорбным голосом, а Леонард — низким ровным баритоном. Их голоса резонировали друг с другом настолько, что казалось, будто паузы между нотами натянулись, словно веревки, свитые из тоски.
В том убежище выхода нет,
Как в ворота зайдешь — пропадешь.
Больше ты не увидишь рассвет,
Только заживо в баке сгниешь.
И не жизнь, и не смерть за стеклом,
Где никто не услышит твой плач.
Повелел так Синедрион,
И не сжалится твой палач.
Не замерзнешь и не устанешь
И не будешь там голодать.
Никогда уже не состаришься,
Но за это жизнь надо отдать.
Выселяют в бесплодные земли
И налогами обложили,
Загоняют в свои убежища,
Ну а там отнимают жизни.
Пробудились машины внезапно,
И нарушились все законы.
Всех омег закрывают в баки
По приказу Синедриона.
Ты не будешь страдать там от голода,
Не состаришься никогда.
И за счастье такое всего лишь
Жизнь придется тебе отдать.
Когда Леонард и Ева играли нам утром, мы пританцовывали под быстрые мелодии и хлопали после виртуозных соло Леонарда. Но сейчас никто из нас не захлопал. Последние ноты ускользнули во мрак между деревьями, которые обступали нас, будто толпа. Наше молчание было лучшей наградой за такую песню.
Мне хотелось послать в мир нечто иное, а не огонь, кровь и ножи. Слишком много моих поступков за последние месяцы обагрены кровью. Эта песня стала чем-то иным, тем, что мы построили, а не разрушили. Но я знала, что она очень опасна. Если Леонарда поймают, то за одно это его могут повесить как мятежника. Если солдаты Синедриона услышат, что он ее поет, или заподозрят его авторство, песня станет веревкой на его шее и смертным приговором ему, Еве и их близнецам.
— Вы двое поступаете очень смело, — сказала я Леонарду, пока мы в темноте собирали вещи.
Он фыркнул.
— Люди сражались и умирали на Острове. Я просто слепец с гитарой.
— Мужество бывает разным, — возразил ему Дудочник, выливая воду из фляги на тлеющие угольки.
Дойдя до дороги, мы попрощались с Леонардом и Евой. Быстро пожали друг другу руки в темноте и разошлись в разные стороны. Леонард снова заиграл на губной гармошке, но расстояние вскоре поглотило музыку.
Следующие несколько дней я постоянно мычала себе под нос припев, пока точила кинжал, водя им по камню в ритме мелодии. Я насвистывала мотив, собирая хворост для костра. Всего лишь песня, но она прилипла к разуму, словно репей, который я выдергивала в мамином саду.