Медленно подойдя к Мэтту, я пытаюсь понять, в каком он настроении. Я бы на его месте был зол. Но когда я сажусь рядом, он скользит назад и притягивает меня к себе. Моя задница оказывается на капоте, между ног Мэтта, а его руки обвивают меня за талию. И хотя нам еще не нужно устраивать шоу, я его не останавливаю.

Щекоча дыханием мою шею, Мэтт произносит:

— Такое чувство, что вся моя жизнь вращалась вокруг стадиона. Отец обычно водил нас на студенческие матчи, потому что не мог себе позволить билеты на НФЛ. Чаще всего он брал только нас с Шарлин — остальные были слишком малы. Но, оглядываясь назад, думаю, что дни, когда папа брал нас на игры, были самыми счастливыми. Единственное время, когда казалось, что ему не все равно.

Звучит удручающе.

— Ты уже тогда знал, что хочешь играть в профессиональный футбол? — спрашиваю я.

Он качает головой, уткнувшись мне в шею.

— Меня больше беспокоило, как бы не показаться слабым в глазах отца. Я люблю футбол. Он спас меня от многих неприятностей. Но основной причиной было желание скрыть от предка, что мне нравятся парни. В смысле, я был ребенком, и сам не был уверен на все сто, но то, как отец себя со мной вел, заставляет думать, что он все знал с самого начала. Ну, или, по крайней мере, подозревал.

Я накрываю ладонью руку Мэтта на своей груди.

— От чего именно тебя спас футбол?

— Начнем с того, что он помог мне выбраться из города. У меня был... друг в старших классах. Не сказать, что он был моим парнем — как и в случае с Мэддоксом, мы оба играли в игру «я натурал, но хочу тебе отсосать». Если бы я не был довольно хорош, чтобы играть за университетскую команду, возможно так и застрял бы в том городишке, женился бы на какой-нибудь женщине и трахал парней на стороне. Я не очень хорошо учился в школе. Едва тянул самый минимум, чтобы не скатиться на двойки и не вылететь из команды. Буквально целиком вкладывался в футбол. Запасных вариантов не было. Когда «Бульдоги» разорвали со мной контракт, а вся моя жизнь была выставлена на обозрение на этих дешевых сайтах... честно, я думал, что все кончено. А сейчас, сидя перед этим клубом, которому отдал четыре года жизни, я вижу не только свою тюрьму, но и спасительную благодать. Клуб вытащил меня из Теннесси, но я все еще был в ловушке...

— …своих секретов, — тихо заканчиваю я мысль.

— Именно.

Я откидываюсь и поворачиваю голову, оказываясь лишь в нескольких сантиметрах от губ Мэтта. Невозможно подобрать нужные слова, поэтому я просто его целую, давая понять, что он так же достоин нормальной жизни, как и все остальные, и волен заниматься тем, чем хочет.

И я не так уж и уверен, что это обязательно футбол, даже если так думает сам Мэтт. По его словам, футбол — единственное, что у него есть в жизни, но он даже не пытался добиться большего. Футбол спас Мэтта, и теперь он им прикрывается, не позволяя себе двигаться вперед.

Я продолжаю его целовать. Отчасти чтобы заставить забыть проблемы, но главным образом, потому что не знаю, что еще можно сделать. Я не особо хорош в утешении, не уверен даже, что знаю, как это делать. Но мне очень хочется. Поэтому использую то, что у меня получается лучше всего — физический контакт.

Рука Мэтта блуждает по моей рубашке, скользя по прессу, и в штанах становится тесно.

Я разрываю поцелуй:

— Ты настроен подвести меня под арест за непристойное поведение?

— Мы же полностью одеты.

— Ненадолго, если продолжишь так целоваться. Сколько еще риелторша пробудет в доме?

— Должна бы уже уйти, но Дэймон...

Телефон в кармане вибрирует. Помяни черта.

— Как думаешь, у этого парня суперслух, как у собаки? Назови его имя, и он услышит, даже если находится за двести миль.

Мэтт вздыхает.

— Значит, пора за работу?

— Я бы предпочел постель.

— Естественно.

***

Папарацци выслеживают нас, когда мы обедаем в ресторане, за стратегически выбранным столиком во внутреннем дворике. Установив камеры на противоположной стороне улицы, они получают идеальный обзор. Мы притворяемся раздраженными, хотя не забываем держаться за руки и улыбаться друг другу, придумывая для каждого из этих стервятников имена и истории жизни. И чем дольше мы сидим, тем ужаснее становятся эти истории.

— Вон тот Лысик стопудово живет у мамочки в подвале, — рассуждает Мэтт.

— И у него целый шкаф костюмчиков из человеческой кожи.

— Думаешь, есть шанс от них оторваться, если уйдем сейчас?

— Возможно, но ведь у нас другая задача?

Мы покидаем ресторан, и журналисты следуют за нами по пятам. Когда к вечеру мы добираемся до квартиры Мэтта, я выжат, как лимон.

Весь день мы занимались обыденными вещами — ходили по магазинам, пили кофе, потом снова по магазинам. Отчаянно делали вид, что интересуемся всем, на что смотрим. Но тревожит нечто другое: хотя я терпеть не могу шопинг, а папарацци не давали нам проходу, мне было весело. Потому что я был с Мэттом.

С громким стоном я валюсь на диван.

— Мне еще в Нью-Йорк ехать.

— Можешь остаться, если хочешь. — Хриплый голос Мэтта творит нечто с моим членом. — Я даже выделю тебе комнату.

Я колеблюсь, потому что хотел бы остаться, но, вероятно, это плохая идея. Мы собирались сделать паузу. Была идеальная возможность отступить. Но потом я сел в машину и проехал сотню миль, просто чтобы увидеть Мэтта.

Надо с этим кончать.

— Спасибо за предложение, но мне надо вернуться вечером.

Мэтт пожимает плечами, явно не замечая моего внутреннего смятения. Не хочу уезжать. Хочу остаться. Но это будет неправильно.

— Может, хоть на ужин останешься? — спрашивает Мэтт.

Черт, кажется, я собираюсь сдаться.

— Если это будет пицца.

Мэтт хмурится.

— С дополнительным сыром и всеми теми вкусными штуками, что тебе не доводилось пробовать с тех пор, как ты вернулся домой.

— Ладно, твоя взяла.

— И пиво.

— Но ты должен остаться на ночь, чтобы я смог сжечь все эти калории. — Мэтт играет бровями, и теперь я точно знаю, что сдамся.

— Мне надо вернуться как можно раньше. У отца крышу снесет, когда фотографии попадут в новостные каналы. Я сказал в офисе, что заболел.

Мэтт ухмыляется.

— Не верится, что ты прогулял работу ради меня.

Дерьмо.

— Хм-м, ну, знаешь, это был не я, а мой член-экстрасенс.

Никогда не видел Мэтта улыбающимся так много, как сегодня, и теперь я осознаю, что готов сделать все, чтобы сохранить эту улыбку.

Даже остаться на ночь, хотя и делать этого не следует.