Глава 8

С самого детства Нюте маленькой внушали, что судьба её предопределена. Она никогда не выйдет замуж, оставшись подле старших братьев и сестёр.

- Я лучше с тобой, мамочка! – говорила Нюта маленькая. - Стану ухаживать за тобой.

Мать резко пресекала подобные разговоры:

- Не сможешь! Здоровьем слаба.

- Тогда замуж пойду!

- Куда ещё! Говорю же, здоровьем слаба! Как за мужем ходить будешь? Ребёночка родить не сможешь — он и бросит!

Как в воду глядела. Не родила. Бросил. Но это потом. А сперва храбрилась: «Найду и рожу двоих, нет, пятерых детишек и жить стану счастливо!» Выкрикивала с вызовом и начинала кашлять так, что не остановить.

Потому и пошла она за Глеба, маленького хромого парня, чуть заикавшегося и излишне скромного. Был он невезучим: за что не брался — ничего не получалось. Нюта его жалела, говорила, что ерунда, что не всем же дано. Тихий внешне Глеб копил в себе обиду на весь мир, взращивал комплексы и в конечном итоге вымещал злобу на безответной жене. Кричал. Поколачивал. Когда понял, что детей не будет, выгнал. Только не смог один, просил, умолял, на коленях ползал, назад звал. Нюта, дурочка, три раза возвращалась пока не поняла, что любит он её только через унижение. Только через него себя человеком чувствует. Для самоутверждения она и нужна ему.

Крепко связала судьба-злодейка Нюту и Глеба. Разошлись, но так и остались одинокими. Когда его в пятьдесят поразил инсульт, она единственная прибежала в больницу, ухаживала как могла, ворчание его бесконечное выслушивала. До самой смерти за ним ходила. Глеб уже оправился совсем, а Нюта ему еду готовит, убирает. А он хоть бы раз «спасибо» сказал. Ворчит только. Замахивается иногда в порыве недовольства, но тут уж Нюта ему не подчиняется, отскакивает подальше, кулаком грозит. Понятно, что не ударит. В жизни никого не била. Глеб успокаивается. Всё же нет у него никого кроме Нюты.

И ведь мог бы по-другому жизненный путь сложиться. Ходил за Нютой Лёва Воронов. Красавец, образованный, сильный. Осмелился раз в кино позвать, Нюта и растаяла. Принаряжалась весь вечер, а мать и говорит: «Куда тебе болезной с Лёвой гулять. Поматросит и бросит. Останешься одна слёзы лить». Сестра ей поддакивает: «Некрасивая ты Наташка, больная. Он с тобой от скуки связался». Подошла Нюта к зеркалу, окинула себя взглядом и словно пелена у неё с лица спала. И правда, невзрачная. Посмеётся над ней Лёва, опозорит. Никуда не пошла Нюта, а когда на третий день поймал её Лёва на улице, соврала: «Не ходи за мной. Я замуж выхожу». А у самой слёзы в глазах.

Бабушка Нина любила говорить, что я такая же как Нюта маленькая: болезная, невзрачная и слишком добрая. Плохо она меня знала! Болезнями я страдала только в её воображении, внешность у меня самая обычная, а что значит слишком добрая я так и не поняла. В одном бабушка права была: я не считала себя достойной любви. Не сказать, чтобы я часто влюблялась. Первый раз мне кто-то понравился лет в семнадцать да и было то не любовью, а симпатией. До этого если я и думала о том, что неплохо бы в кого-нибудь влюбиться, то всегда с мыслью о том, что на меня-то тощую длинноносую девицу внимания уж точно никто не обратит.

Даже заваливавший меня любовными письмами и цветами Генка Кислицын не изменил моего мнения. Я оставалась глуха к его признаниям, думая, что это он от безысходности вытворяет.  Однажды он спросил напрямую, срывающимся голосом, почему он мне безразличен. «Это из-за руки? Да?» - кричал он. - «Потому что я урод?» Я смотрела на его пустой рукав, молчала и думала о том, что попала в ловушку. Что не скажу — всё равно обижу.

Генка решил вешаться. Напился для храбрости, но ничего у него не вышло. Я чувствовала себя последней гадиной, пока Тошка чётко и ясно не сказал, что Генка — дурак и сам себя накручивает, что меня немного отрезвило. Таня Тошку пристыдила, сказав, что ради любви и не на такое пойдёшь.

Сама она была безответно влюблена в моего брата. Мне кажется, что и со мной она подружилась только из-за него. Но Лёнька был намного старше и любил другую.

Я помню один из летних вечеров. Холодная роса на траве. Начинает темнеть. Брат с друзьями сидит во дворе у Женьки Старостина. Я сажусь рядом, приваливаюсь к тёплому Лёнькиному боку. С другой стороны — Юлечка, внучка Игоря Николаевича, рыжая, вся сплошь в конопушках девчонка.

- Ты моя веснушка, - говорит Лёнька, и Юлечка улыбается, обнажая верхнюю десну. Зубы у неё кривые, и сама она некрасивая, но Лёнька её очень любит.

Я ещё плохо понимаю, что такое любовь. Мне кажется, если не можешь жить без человека, значит любишь. Позднее я пойму, что любовь — это желание пожертвовать всем, даже жизнью, ради любимого.

Неделю спустя я забираюсь на чердак нашего дома. Оттуда можно увидеть старые облезлые качели у бывших ферм, широкое желтеющее поле да черную покосившуюся колокольню у самого горизонта. Сегодня бабушка послала меня отыскать наверху старую кастрюлю – сама она не может подняться по крутой лестнице. А я чердак обожаю, и меня не надо долго упрашивать.

- Ты что там ковыряешься, копуша? - кричит снизу бабушка. А я стою у маленького окошка и смотрю на качели. На них Юлечка с Лёнькой сидят как чужие. Мне кажется, Юлечка плачет, закрыв лицо руками. Её острые плечи судорожно подрагивают. Лёнька даже не пытается её успокоить. 

- Ни о чем попросить нельзя! - ругается внизу бабушка. - Ты что там делаешь, несчастная?

Я вздрагиваю и начинаю суетливо копаться в сваленной в углу посуде.

Тогда на качелях Юлечка сказала, что выходит замуж. Я не слышала, но точно знаю. Когда через месяц вся деревня сбегается посмотреть на невесту, я остаюсь дома. Зачем она так? Встречалась с Лёнькой, а замуж за другого пошла. Брат лежит на диване, уткнувшись в стенку, молчит. Я подхожу, трогаю за плечо.

- Не плачь! - говорю. - Не надо!

- Было бы из-за кого! - возмущается бабушка.

- Ага! - поддакиваю я. - Страшна как смертный грех! Ни рожи, ни кожи!

Лёнька вскакивает. Глаза бешеные, больные глаза. Выбегает из дома.

- Свят, свят, свят! - крестится бабушка. - Не прибил бы!

Лёнька возвращается поздно вечером. Пьяный. Впервые в жизни. Я вспоминаю отца, пугаюсь и начинаю плакать. На следующее утро выхожу в терраску и вижу брата, согнувшегося над бочкой с водой. Он разгибается, лицо мокрое. Видя в моих глазах страх, обнимает меня и шепчет:

- Прости, Воробышек, я больше не буду.

И я ему поверила.