Глава 11
Сейчас бумажных писем почти не пишут, разве что старые, не знакомые с интернетом, люди, но в моём детстве письма служили единственной связью с внешним миром. С ними мог соперничать разве что телефон, но в нашей деревне он был только на почте, и связи почти никогда не бывало.
Раз в неделю Лёнька присылал нам всем письмо, а мне лично почтовую открытку. Письмо торжественно относилось в дом к старикам, где Середняк, надев очки и торжественно откашлявшись, зачитывал его вслух, поясняя каждое предложение. На открытке, которая представляла собой обыкновенную картонку с маркой, брат писал стихотворение. Каждый раз новое. Только его. Я хранила их в коробке из-под обуви и иногда перечитывала.
Адреса на посланиях менялись, и мы с Таней и Тошкой завели привычку отмечать на большой настенной карте России хаотичные Лёнькины передвижения. Писать ответы смысла не было — слишком быстро он перемещался по стране.
Как-то раз на уроке литературы я читаю сочинённые братом строчки.
- Чьё это стихотворение? - грозно спрашивает учительница.
- Моего брата, - отвечаю я.
- Я же говорила о произведении современного автора!
- А он современный!
- Нет! Это самодеятельность! Найди настоящего!
Обидно. По-моему быть поэтом или писателем значит просто писать, неважно читают тебя или нет. Мне не хотелось, чтобы Лёнькин талант сгинул в неизвестности, и я доставала его стихами всех. Таня слушала с присущим ей терпением и тактом, но каждый раз в конце говорила, что не очень любит поэзию, что не мешало мне через неделю читать ей снова. Тошка при этом вечно бывал чем-то занят вроде сборки модели очередного самолёта.
- Слушаю, слушаю! - твердил он, но на самом деле не слушал.
Моим самым благодарным слушателем стал трёхлетний Петя. Он не понимал ровным счётом ничего, но его завораживал ритм, и он слушал с открытым ртом, а после выдыхал с благоговением: «Красиво!»
В нашем загибающемся поселении Петя был самым младшим. После смерти родителей он жил с бабушкой, нестарой и очень энергичной свекровью Юлечки. И она бы растила его до совершеннолетия, если бы однажды не повстречалась на её пути, как она утверждала, «неземная любовь». И этой «неземной любви» совершенно не хотелось иметь рядом с собой маленького, требующего постоянного внимания ребёнка. Сначала Людмила приезжала на разведку, рассказывала Игорю Николаевичу о свалившемся на неё счастье и уговаривала забрать правнука. Учитель отказывался. Конечно Петя был ему нужен, но что делать ребёнку в нашем медвежьем углу? И как он, старый человек, сможет позаботиться о таком малыше? Ему и самому порой требуется помощь.
Людмила Игоря Николаевича выслушала, уехала домой, а через пару дней привезла мальчика с чемоданом, поставила перед калиткой и сразу же уехала. Тошка долго потом сокрушался, что не успел подбросить в машину жабу или другую противную живность.
Тем временем бабушка Нина начала чудить. На неё вдруг напала страшная тоска, и часто она начинала плакать и причитать, что все её оставили, что погибли и сынок, и дочка, и любимый внук. Резонные возражения, что сын с внуком живы да и внучка, то есть я, под боком, на бабушку не действовали. Я сама была на Лёньку зла. Куда его понесло? Что за манера плюнуть на родных и отправиться искать эфемерное счастье, будто дома его отыскать невозможно.
Много лет спустя наткнусь на строчку из стихотворения: «...и куда бы я не бежала, я с собою брала себя...» Автора я не помню, но она права на все сто.
В тот год, когда появился Петя, у нас прохудилась крыша. Её можно было починить, но бабушка приняла это за знак и решила переехать к старикам. Разумеется, вместе со мной. Стариков я любила, уважала и терпела неприятные черты характера, обострившиеся с годами. Я могла слушать их разговоры и перепалки час или два, но жить с ними оказалось невыносимо. Они неосознанно давили, удушали заботой и советами, подчас полностью противоположными. В хорошую погоду я сбегала в старый дом, остальное время проводила у Игоря Николаевича. Сидела на полу, погружаясь в далёкую историю. И не было в то время часов важней и интересней в моей жизни.