Глава 10

Праздники в нашей семье — дело особое. На день рождения всегда получаю от бабушки «практичную» вещь вроде аляпистого шерстяного свитера, который никогда не надену. Вечером мы  съедаем по кусочку торта и ложимся спать. Отмечать праздники у нас не принято. Елку на новый год мы тоже не наряжаем.

Для бабушки существует только два праздника – Троица и Пасха. Первый она называет «общественным». Его отмечают «всем миром» - выносят на улицу столы, табуретки. Каждый приносит что-нибудь из съестного. Повсюду березовые ветки с молодыми листочками. Все чинно и свято как в старые времена. Но благодушие и спокойствие длятся недолго. Заканчивается день обычной пьяной дракой. Дерутся все – и женщины и мужчины. Даже бабушка, поддавшись однажды общему настроению, изобьет своей клюкой соседку за то, что ее яблоня бросает тень на наши помидоры.

Другое дело – Пасха – тихий семейный праздник. На Пасху бабушка печет куличи. Один мы съедаем за праздничным столом, другой раздаем соседским ребятишкам.

Накануне Светлого воскресения я встаю рано. Нужно успеть в соседнее село, в храм Святой Троицы. Беру еще теплые куличи, разноцветные яйца и иду их святить. У нас мало кто ходит в церковь.

- А я вот так яички-то покрещу, - говорит бабушкина подруга бабка Серафима, - и буде.

И размашистыми движениями водит над столом тяжелым серебряным крестом.

Вместе со мной в церковь идут Гороховы, муж и жена. Рядом — Тошка, сзади плетётся Женька Иванов. Он устал, хочет спать. Женька зевает и всем своим видом показывает, как ему надоело идти. Если бы не его бабка, в жизнь бы не пошёл. Тошка на удивление молчалив и сосредоточен, внимательно изучает землю под ногами.

- Что за чушь! - возмущается Женька. - Идти к чёрту на рога, чтобы мужик в платье побрызгал водой на кусок хлеба. И свершится чудо! Аминь! - заканчивает он зло.

Тошка резко останавливается. Сегодня он сам не свой.

- Никогда так больше не говори! - кричит он. - Бог тебя накажет!

- Бог? - смеётся Женька. - Что-то я его ни разу не встречал.

Я молча иду дальше. Тошка, весь красный от возмущения, впервые не знает, что ответить.

- Морозова! - окликает меня Женька. - Может, и ты у нас верующая? Ответь дураку: есть Бог?

- Не знаю, - говорю. - Я ещё не решила.

Женька смеётся.

- А я не верю, - сбивает меня с толку Тошка. - Я знаю... точно знаю, что он есть, а остальное... остальное частности.

- Поп недоделанный! - Иванов разворачивается, направляясь домой. Ему больше не хочется никуда идти.

Я думаю о Младшом, до старости оставшимся наивным ребёнком, искренне верующим и никогда не навязывавшим свою веру другим. Никогда он не осуждал и не проповедовал. Только тускнели его ясные голубые глаза, болела душа от чужого неверия. Жена его, Маруся, такая же тихая и скромная. Если подумать, то и вспомнить о них двоих почти нечего. Сейчас Младшой уже наверняка в храме. Словно и с вечера не уходил.

Красивый храм в Васильевке. Блестят на солнце золотые купола. Когда-то и в нашей деревне стояла церковь. Это её хотел восстановить, но так и не сумел Младшой. Мимо холма, на котором она возвышалась мы и идём. Много лет назад кресты сорвали, колокола сбросили, арестовали священника отца Сергия.

В то время бродил по окрестностям юродивый Арсюшка. С иконой Богородицы в руках предрекал конец света. В тот год и сгорела Светловка. Арсюшку обвинили в сглазе, избили, а икону отобрали. Полуживой приполз он на холм, свернулся калачиком среди церковных развалин и умер.

Там же среди осыпавшихся от времени стен мне является белая фигура. Тошка тоже её видит. Он хватает меня за локоть и шепчет: «Арсюшка!»

Моё сердце замирает. Тишина.

- Это ангел! - внезапно понимаю я.

От чувства причастности к великому и непознанному хочется плакать. Я моргаю, и фигура исчезает, растворившись в воздухе. Игра света. Или всё же нет?

На кладбище ходили несколько раз в год. Обязательно на Пасху. Как не просил, как не уговаривал Младшой обождать, не слушали.

- Не ходят на Пасху! - причитал он. - Негоже великий праздник в поминки превращать! Радоваться нужно, а мы скорбью маемся!

- Как не ходят-то! - возмущалась бабушка Нина. - И Поплавские ходят, и Рогожины... вся деревня ходит, а он противится!

- Хотя бы до Радоницы потерпите! - умолял Младшой.

Его не слушали. Собирались все вместе и шли. Ничего не оставалось Младшому как подчиниться и всю дорогу вздыхать потом и, быстро крестясь, приговаривать:

- Прости, Господи, души грешные, ибо не ведают, что творят!

Потом останавливался и добавлял:

- И меня прости, дурака грешного!

Однажды по дороге на кладбище нам повстречалась гадюка. Свернувшись она лежала на большом плоском камне, грелась на солнце. Тут же всполошилась бабушка Нина. Закричала, замахала руками.

- Ой, не кричи! - испугалась Нюта маленькая. - Она проснётся и всех нас искусает!

- Змеи — совершенно глухие существа, - авторитетно заявил Середняк. - Она не услышит.

- Слава Богу, - выдохнула Нюта маленькая.

- Но у змей очень развито обоняние, - продолжил Середняк.

- Ой, мамочки, - Нюта маленькая буквально окаменела от страха.

- Прибить гадину! - решил Старшой озираясь в поисках подходящего орудия.

- Не надо, - остановил его Младшой. - Всё ж тварь Божия да и неправильно это в праздник смертоубийство совершать.

Мы медленно, почти крадучись, обошли змею стороной.

- Аккуратней клади! Аккуратней! - приговаривал Младшой. - Конфетки на землю не клади! Ребятишки придут, возьмут покушать, а там земля. В пакетик аккуратненько пристрой!

- Какие ребятишки? - Нюта большая разогнулась кряхтя, уставилась на Младшого с удивлением. - Не им гостинцы — усопшим!

- Усопшим материальная пища вне надобности. Мы пришли, а они радуются. Слава Богу! - Младшой перекрестился.

- Тьфу на тебя! - разозлилась Нюта большая. - Будто не православный!

- Ты печеньеце зачем крошишь? - не унимался Младшой. - Клади аккуратненько рядышком с конфетами, в кулёчке, чтобы кушать удобней было.

- Да-да не кроши! - не выдержал Середняк. - У тёти Даши до самой смерти зубы хорошие были, не чета нашим.

Середняк захохотал. Он не верил ни в чёрта, ни в Бога, но всё равно ходил вместе со всеми. Помните про кулак? Куда остальные четверо — туда и он. Иначе невозможно.

- И колбасочку пристрой рядышком, - Младшой протянул пакетик с мелконарезанной варёной колбасой. - Для котика.

- Тьфу на тебя! - не выдержала Нюта большая. - Сам пристраивай коль приспичило! Видано ли дело святое место позорить! Да не клади ж ты на могилу, ирод! В уголку свою колбасу пристраивай!

Кот уже тут как тут, вертится рыжий у ног, ластится. Толстенький, кругленький как шарик, он давний обитатель кладбища. Младшой его любит. Даже переживает морозными зимними вечерами, как он там не мёрзнет в одиночестве?

Лёнька успокаивает деда, говорит, что кот не одинок, что его хозяин — кладбищенский человек, живущий в глубине леса. Почему, как мы думаем, в ту часть леса не ходит никто? Да потому что там кладбищенский человек руки свои длинные тянет, глаза страшные таращит. Не захочешь, испугаешься.

- Ерунда, - говорит Середняк.

А Старшой задумывается.

- Жили у нас в лесу такие. Давно дело было. Конца света ждали. Не дождались, видать.

В конце мы всегда ходили на могилу родителей стариков. Каждый знал, где она находится, но каждый раз мы долго плутали в поисках участка. В конце-концов оставляли надежду, отправляясь к выходу, и тут же натыкались на знакомый памятник. Мистика да и только.

- В следующем году на Радоницу пойдём, - говорил Младшой.

Все согласно кивали, Середняк выдавал что-то вроде: «Мракобесье. На меня не рассчитывайте!» Но в следующий раз снова отправлялись на кладбище на Пасху, в том же составе.

Вечером мы включаем наш старинный черно-белый «Рекорд» и смотрим трансляцию из Храма Христа Спасителя. У телевизора снята задняя крышка и каждый раз, когда расплывчатое изображение внезапно исчезает с экрана, я встаю и аккуратно трясу большие стеклянные лампы, торчащие сзади.

- Свят, свят, свят! - крестится бабушка. Она смертельно боится электричества.

- Контакты отходят, - спокойно поясняю я.

- Заменить бы лампы-то, - предлагает бабушка. Я вздыхаю. Мне кажется, у нас сохранился последний ламповый телевизор в мире. И сами мы старые, на века отставшие от современной жизни люди.