Глава 22

Как понять, что человек сумасшедший? Где та грань, после которой начинается безумство, а не нормальное существование? Мой преподаватель психологии утверждал, что «норма» – весьма размытое понятие. Если человек живёт не нанося вред себе и другим – то он нормален, каким бы странным он при этом не казался. Все мы слегка с приветом. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Нормальных нет.

Таня в общем и целом соглашалась с подобной теорией, утверждая при этом, что у Жанны проблема с головой.

– Ты пойми, – говорила подруга, – она же  уборщицей работает!

– И что? – возражала я. – Нет плохих профессий. Мы с тобой вообще блины печём в кафешке. Не намного престижней работа.

– Это другое. Мы студенты. Мы временно работаем.

– Ну, знаешь, это уже этот сино... сино... как его?

– Снобизм? – подсказала Таня. – Нет, это не он. Как тебе объяснить? Дело не в том, что она полы моет, а в том, как она это делает.

– Тряпкой! – засмеялась я.

Подруга тяжело вздохнула:

– Трудно с тобой, Груня! Помнишь её одноклассника бывшего? Бориса или как его там... полгода назад он её встретил случайно. Ты сама говорила. Встретил, а после предложил к себе на фирму взять бухгалтером, а она не пошла.

– Навык растеряла, не хочет человека подводить.

– Хорошо, но он же ей и другие должности предлагал, попроще, а она отказывалась.

– Не хотела быть обязанной. Он к ней неровно дышал, а она не хотела отношений.

– Причём здесь отношения? Хорошо, ещё раз. Почему она не устроилась продавцом? На завод какой-нибудь? Администратором в салон? Да куча мест, куда можно пойти! Куда-нибудь её бы точно взяли! А она даже не пытается!

– Тань, – возразила я. – Может быть, ей нравится полы мыть. Её всё устраивает, а в другое место она идти не хочет, потому что не её это.

– Не идёт она никуда, – усмехнулась Таня, – потому что иначе она не сможет ныть о том, какая она бедная, несчастная и одинокая. Ей так удобно, Грунь. Она одинокая и несчастная, но даже не пытается ничего исправить. Потому что пытаться исправить значит совершить поступок, а на поступок она неспособна. Иначе как она станет тебя подле себя удерживать?

– Никто меня не удерживает, – возмутилась я.

– Да? А почему ты со мной в выходные на дачу к Семёнову ехать не хочешь? Потому что она против. Только вслух не говорит, а всё у неё втихую намёками. Вы веселитесь, а я одна дома посижу, потоскую в одиночестве. Тебя сразу совесть мучает. Тебе легче никуда не ехать, а подле неё сидеть. Так, Грунь?

– Ничего не так! Поехали на твою дачу, если тебе так хочется!

Семёновская дача, а по сути небольшой домик больше похожий на сарайчик, находилась в семидесяти километрах от Москвы. Мне и в самом деле не хотелось туда ехать. Я плохо переносила шумные вечеринки с незнакомыми мне людьми. Первые пару часов они даже забавны, но после наступает скука, накатывает усталость.

– Всё потому что ты не пьёшь или пьёшь очень мало, – уверяла Таня, принося мне очередную банку пива. Перед моими глазами сразу же возникал отец, свернувшийся клубком в углу терраски и бабушка Нина, лупившая его веником с криком: «Опять нажрался, алкаш проклятый!» Я вздыхала и отказывалась от новой порции спиртного.

– Тебе не обязательно торчать вместе со всеми. Вон там в кустах скамейка. Пойдём посидим, отдохнём ото всех!

И мы сидели, смотрели на звёзды. Мир вокруг крутился в пьяном ритме, гремела музыка. Рядом со мной неуклюже приземлилась на край скамейки светловолосая девушка, Вера, кажется. Она сбивчиво принялась рассказывать о своём «козле», которого всего пять минут назад застукала в кустах с незнакомой «козой». Я слушала её вполуха, не сообразив сразу, каких животных имеет в виду Вера. По небу плыл красный огонёк.

– Звезда падает, – сказала я. – Загадывайте желание!

– Чтоб их обоих черти взяли! – отозвалась Вера, а Таня ответила, что никакая это не звезда, а обыкновенный самолёт.

– И там в кабине может быть Тошка, – добавила она.

Чушь собачья! Не мог Тошка успеть так быстро закончить училище. А если бы и закончил, то вряд ли бы он оказался в этот самый момент над нами. Но я всё равно согласилась:

– Конечно он! Кто же ещё!

– Эй, Тошка! – закричала Таня, вскакивая на скамейку. – Мы здесь! Видишь?

Вера тоже вскочила, замахала руками.

– Тошка! Тошка! Привет! – закричали эти ненормальные. Рядом услышали и тоже начали кричать, задирая голову вверх. Было по-идиотски нелепо и очень весело.

А ведь он часто мне снился. Мелкий, смешной, он шёл рядом и трещал без умолку. О чём? Проснувшись, я не могла вспомнить ни слова. Как получилось, что жизни наши разошлись? Почему не обменялись адресами? Телефонами?

Должно быть, я произнесла это вслух, потому что Вера вдруг приникла ко мне, схватила за руку и спросила игриво:

– В каких это снах он тебе снился? Что это вы там делали?

– Ничего особенного, – смутилась я. – Просто говорили.

– Просто говорили... наверное это и есть любовь, – вздохнула Вера. – А не по кустам с козой драной шариться!

В этот момент зазвонил телефон, и Жанна просипела мне в трубку, что умирает.

Она «умирала» много раз. Всегда не вовремя. Когда Таня звала меня на очередную вечеринку или прогулку вдвоём, когда я уезжала с одногруппниками за город или на экскурсию, когда у меня появился первый молодой человек, и мы ужинали вдвоём в ресторане (я при этом жутко стеснялась). Неожиданно раздавался звонок телефона, и я бросая всё и всех, бежала домой спасать Жанну.

Я знала, что слова о смерти в её исполнении не стоят ничего, что она преувеличивает, и ничего с ней не случится, но каждый раз дурость, наивность и жалость гнали меня прочь от друзей, радостных встреч и любовных свиданий в пустоту огромной холодной квартиры, где на диване лежала она, «умирала» и с виноватой улыбкой шептала «Прости!». «Ничего», – отвечала я, приносила ей воду, разогревала вчерашний суп и кормила с ложечки словно маленькую, а она всё твердила «Прости, прости!». Иногда плакала.

В тот первый раз, когда мы с Таней мчались из Подмосковья на последней электричке, каких только ужасов не рисовало моё воображение. Я видела Жанну истекающей кровью на лестничной клетке, её бездыханное тело могло также лежать на кровати под пёстрым одеялом, которое она так любила. Тонкая фигурка могла рухнуть на пол, правая рука всего пару сантиметров не дотянулась до спасительных таблеток...

– Перестань! – сказала Таня словно прочитав мои мысли. – Не накручивай! Такие не умирают!

Мы были одни в вагоне. Мимо мелькали станции. Я в очередной раз набрала знакомый номер. Никто не ответил.

– Игры разума, – пробормотала подруга.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Просто. Странная она женщина. Не живёт, а играет. И роль какую выбрала, трагическую. Большинство наоборот предпочитает, страну розовых пони и ярких радуг, а она...

Я всегда доверяла Таниному чутью, ценила её ум и умение разбираться в людях, но в этот раз она ошибалась. Не может же человек в самом деле страдать по собственной воле. Разве бывает такое?

Жанна встретила нас кроткой улыбкой.

– Простите, что помешала. Просто я так испугалась. Решила, что умираю. А умирать в одиночестве – это даже хуже, чем жить одной.

Таня как раз снимала кроссовки, и я, взглянув на её мрачное выражение лица тут же решила, что сейчас она по детской привычке запустит в Жанну обувью. Обошлось.

– Так что это было? – спросила она.

– Небольшой обморок. От голода скорее всего. Я с утра ничего не ела.

– Почему ты не ела? – продолжила допрос Таня.

– Трудно есть одной, кусок в горло не лезет.

– Игры разума, – вздохнула Таня, закатив глаза, и завалилась на диван.

– До утра не кантовать! – приказала она. – Ещё лучше до обеда!

А я отправилась на кухню разогревать вчерашний суп.