Глава 23

Через два года после окончания института Таня собралась замуж. Избранник был торжественно представлен нам с Жанной в одно из воскресений сентября. Аркаша был полноват, круглолиц, носил очки в квадратной оправе.

– Типичный ботаник, – шепнула мне на ухо Жанна. – Гляди, у него ещё и верхняя пуговка на рубашке застёгнута.

– Фу! – шумно выдохнул Аркаша, расстёгивая пуговицу. – Терпеть не могу рубашки, но эту бабуля подарила, а я как раз от неё. Хотел старушку порадовать.

– Маменькин сынок к тому же, – сделала очередной вывод Жанна. – Точнее бабулин.

Таня вспыхнула. Она всё слышала. Аркаша был её большой неземной любовью, и недостатков в нём она, как всякая влюблённая женщина, не замечала. Танины знакомые, впрочем, Аркашины недостатки видели, признавая за ним единственное достоинство в виде московской прописки, на которую, как считали многие, и клюнула моя подруга. Также думала и Жанна, на дух не переносившая Таню.

Мы жили вместе уже шесть лет как две старые девы, для которых существуют лишь дом, работа, магазины, а по выходным – парки и выставки, иногда кафе. После окончания института я устроилась в школу, Жанна убиралась в нескольких детских садах. Вечерами мы подолгу сидели за столом, ужинали, болтали о пустяках. По праздникам чинно пили чай со сладостями, не позволяя себе большего.  Наш маленький мирок был скучен, тесен, и лишь Таня вносила порой диссонанс в наше неторопливое существование.

Сама она очень быстро поняла, что недостаточно любит детей, по крайней мере чужих, чтобы работать в сфере образования и устроилась в офис, как она сама любила пошутить, «перекладывать с места на место никому не нужные бумажки».

– Вот как бывает, – с грустью в голосе говорила Жанна. – Кому-то всё и сразу, а кому-то ничего. Не успела приехать, а уже и мужа себе нашла и работу. Теперь детей нарожает... счастливая. Она ведь пробивная, нахрапистая, а я так не умею... я не завидую... удивляюсь просто... почему так?

– Разве ты одинокая? – возражала я. – У тебя я есть.

– Есть, но однажды я тебе надоем, и ты уйдёшь. Кому нужна старая никчёмная тётка. А ведь ты мне как дочь, Груня, я очень тебя люблю.

Она прижималась ко мне и начинала плакать, повторяя, что всё понимает и конечно не станет возражать, если я захочу строить собственную жизнь. Просто ей очень, очень плохо одной. И я тоже начинала плакать и говорить, что никогда её не брошу, даже если найду кого-то, то не брошу и стану звонить каждый день и приходить, а она отвечала, что не буду и она всё понимает...

– Стоп! – сказала Таня, когда я принялась пересказывать подобную сцену. – Так не катит. Чего это она тебя к себе чувством вины приматывает? С этим срочно надо что-то делать. Иначе засосёт тебя в своё болото – не вылезешь!

Мы делали. Пытались растормошить Жанну, дать ей почувствовать себя счастливой. Мы водили её в магазины, покупали платья и туфли, часами торчали в салоне красоты. Таня перезнакомила её едва ли не со всеми свободными мужчинами офиса. И даже подыскала работу, на которую её могли взять. Но у туфель ломались каблуки, платья рвались и покрывались пятнами. В новую причёску попала жвачка (малолетний хулиган бросил её прямо в голову – объяснила Жанна), а адрес, по которому должно было проходить собеседование, она просто забыла и заблудилась. Потенциальные женихи не выдерживали больше одного свидания.

– Вот такая я невезучая, – вздохнула Жанна и залилась слезами.

Таня оплатила услуги психолога. Не изменилось ничего. Однажды я вернулась домой и застала скандал. Подруга обвиняла Жанну в том, что та не хочет ничего менять, а только ноет и делает несчастной всех вокруг.

– Ты знаешь, – возмутилась Таня, – что ни к какому психологу она не ходила? Врала, что ходит, а сама...

Таня бушевала, Жанна плакала, а мне хотелось раствориться в воздухе, чтобы не видеть и не слышать споров, которые мне неприятны. В итоге я успокаивала сначала одну, потом другую, убеждала, уговаривала, мирила, а посреди ночи внезапно проснулась с ощущением, что я задыхаюсь. Казалось, я умираю. С поразительной отчётливостью я вдруг осознала, что нахожусь в клетке, из которой нет иного выхода кроме как бегства.

Мне вспомнились все, казалось бы, мелкие моменты, когда я вынуждена была делать не то, что мне хочется, а то, что хотелось Жанне. Как я бежала к ней по малейшему поводу, потому что ей было плохо. Как перестала есть мясо, потому что она решила вдруг стать вегетарианкой. Как не могла позволить себе бокала вина в праздник, потому что помнила о её алкоголизме и не хотела провоцировать. Мелочи, не более, но они сплелись в такую тугую сеть, из которой нет выхода.

 Я вспомнила её якобы случайные звонки в три часа ночи, когда я оставалась ночевать у парня. Славка закатил грандиозный скандал, когда вместо того, чтобы провести с ним выходные, утром в воскресенье я убежала домой. Было очень рано, около шести. Жанна неподвижно сидела за столом. Когда я вошла, она даже не шевельнулась.

– Ты рано проснулась, – сказала я.

– Я не ложилась. Не могу спать в одиночестве.

– Зачем ты звонила мне ночью? Я перезванивала потом, ты не брала.

– Ошиблась номером.

– Чем ты ошиблась? Я думала тебе некому звонить.

Она начала плакать.

– Ерунда, – успокоила я. – С кем не бывает.

Со Славкой мы расстались. Не только из-за ночных звонков. Из-за накопившихся мелочей. Как много значат в жизни всякие мелочи! Помню, как он сказал как-то:

– Не хочешь поменять имя?

– Зачем мне его менять? – удивилась я.

– Ну... – он замялся, - оно дурацкое.

Обидно, когда твоё имя считают дурацким.

– Не могу. Оно мне дорого как память, его бабушка выбирала. Да и потом я с ним сроднилась, привыкла.

– Ну, к такому трудно привыкнуть.

Задыхаясь, я осторожно пробралась на кухню, выпила, облившись, стакан воды. Немного полегчало, и я позвонила Тане.

– Что там у вас? – недовольно проворчала та. – Ты на часы смотришь? Опять она умирает?

– Нет, кажется, в этот раз умираю я.

Мы долго говорили тогда и договорились до того, что мне срочно нужно уезжать.

– Ты очень похожа на свою маму, – утверждала подруга. – Такая же добрая и совестливая. Даже чересчур. Так нельзя. Помнишь, что с ней случилось? Её с двух сторон тянули – Жанна и бабушка твоя покойная. Обе без неё жить не могли, обе умирали. Грунь, это из-за них она сделала... то, что сделала. Они её надвое разорвали, заставили выбирать, а она не могла выбрать. Так нельзя, Груня. Я не знаю, что это - эгоизм, вампиризм энергетический или болезнь, но она не даст тебе жизни. Приезжай к нам с Аркашей. Мы как раз ипотеку берём. Места всем хватит. Потом решишь, что делать.

– Я уже решила. Домой поеду.

Таня замолчала. Потом задышала тяжело, возмущённо.

– Что тебе там делать? Там хорошо если пять домой осталось. Грязь и разруха.

– Я знаю. В Васильевку поеду. Она большая, почти город. Там даже пятиэтажки есть.

– Даже! – усмехнулась подруга. – Жить-то как будешь?

– В школу пойду работать. Ты же знаешь, там учителя всегда требуются.

– Дура ты, подруга! Такие возможности псу под хвост из-за какой-то...

Я попыталась объяснить, что не в Жанне дело, точнее не только в ней. Слишком тяжело мне было жить в большом городе с его круглосуточным шумом, бетонными стенами и редкими уголками природы в чётко очерченных границах. Середняк был бы в восторге, а я здесь засохну неважно с Жанной или без неё.

Так и вышло, что вскоре после окончания учебного года я садилась в поезд под плач Жанны и Танины уверения в том, что она не оставит «эту истеричную плаксу», что я могу не беспокоиться и спокойно ехать, что она проследит. Аркаша недовольно морщился. его не грела подобная перспектива, а Жанна повторяла, что жизнь её кончена. На этой фразе я едва не выскочила из вагона, но поезд уже тронулся, оставляя позади Москву и те безграничные возможности, которые я упустила.