Мои пальцы сжимают ручку прежде, чем я успеваю вспомнить, что нельзя её открывать.

Ещё в конце ноября, когда мы считали, что моего отца убили, мы думали, что он утонул, когда его неисправная машина упала в воду. Оказалось, что вместо этого папу похитили в параллельное измерение, но никто из нас не обнаружил этого в течении месяца.

И дело в том, что, когда ты так долго оплакиваешь чью-то смерть, ты не можешь сразу же прийти в себя, даже если всё возвращается на свои места.

Мне снились кошмары о папиной катастрофе больше шести недель после того, как он вернулся домой целым и невредимым. Пол настаивал, что знание — это ответ, что если я пойму, что делать в такой ситуации, то в конце концов спасусь во сне, и кошмары прекратятся. Это было не совсем так, дурные сны прекратились сами по себе. Но те десятки видеороликов экспертов по безопасности или телевизионных репортёров, которые я просмотрела, все они объясняли, как выбраться из тонущего автомобиля, они говорили, что давление воды затрудняет открытие двери. Вместо этого следует попытаться выбраться через окно.

Мой палец находит панель управления окном, и стекло скользит вниз наполовину, а затем останавливается. В то же самое мгновение вся приборная панель становится тёмной. Вода закоротила электрическую систему автомобиля.

Отверстие в верхней части окна достаточно широкое, чтобы я могла протиснуться наружу.

Наверное.

Я просовываю голову, наклоняю плечи и начинаю вытаскивать себя наружу. Но стекло цепляется за мой ремень, и даже когда я отчаянно извиваюсь, машина продолжает тонуть. Одной рукой я нащупываю ремень, ухитряюсь расстегнуть его, а потом упираюсь обеими ладонями в дверцу машины и изо всех сил выталкиваю себя наружу. Сила тянет мои джинсы вниз к бёдрам, но теперь я могу просунуть свои бёдра в окно. Почти свободна.

Машина наклоняется, и я плюхаюсь в воду, мои голени всё ещё зажаты между окном и дверью. Я борюсь, но мои ноги цепляются за отверстие. На одно тошнотворное мгновение мне кажется, что машина вот-вот утащит меня вниз, как якорь, на самое дно. В последний момент перед тем, как уйти под воду, я делаю глубокий вдох.

Я иду ко дну. Все вокруг становится таким холодным. Волосы кружатся вокруг меня тёмным облаком. Солнечный свет окрашивает мутную воду в янтарный цвет. Машина всё ещё тащит меня за ноги, её вес наверняка приведёт меня к смерти, если я не смогу выбраться. Я отчаянно брыкаюсь, брыкаюсь и да! Мои ноги свободно выскальзывают. Мои джинсы и туфли уплывают вместе с машиной и теперь я могу плыть вверх.

Когда моя голова поднимается над поверхностью, я жадно хватаю ртом воздух. Небольшая толпа собралась на дороге, возле разбитого фонаря, который должен был показать, куда провалилась моя машина. Никакое сильное течение не тянет меня вниз, и слава богу, потому что я не уверена, что смогу бороться с ним. Недостаток кислорода в сочетании с экстремальными физическими нагрузками вызывает у меня головокружение, но адреналин уже начал действовать. У меня есть силы продолжать двигаться. Борясь, я направляюсь к берегу.

"Спасибо, папа", — думаю я, чувствуя под босыми ногами первую речную слизь. "Спасибо тебе, Пол." Все эти кошмары и видео только что спасли мне жизнь.

Какое-то время я просто лежу на берегу реки, слишком измученная, чтобы даже прикрыться. Если мир хочет посмотреть на мою задницу сквозь мокрое нижнее белье, он может идти к чёрту. На данный момент меня это не заботит.

Я могу справиться со многим. Теперь я уже знаю это о себе. Но эти мгновения оставили меня такой измотанной и усталой, что я уже не могу действовать. Это уже не моя забота. Какая-то добрая женщина, которая держит в машине аптечку первой помощи, накрывает меня серебристым защитным одеялом. Поэтому я позволяю себе несколько мгновений просто существовать. Я не могу ничего сказать себе в этот момент, кроме того, что мне тепло.

Но к тому времени, как приезжает полиция, я уже снова могу говорить.

— Свидетели говорят, что вы специально съехали с обочины, — говорит полицейский, который сидит на корточках передо мной с блокнотом в руках. — Но потом вы отчаянно боролись, чтобы выбраться оттуда.

— Я вовсе не собиралась съезжать в воду, — капелька стекает по одному из моих локонов, прежде чем упасть на щёку. — Я.… мне кажется, я заснула за рулём.

— Заснули? Если я проведу тест на трезвость в полевых условиях, что он мне покажет?

Я бы не отказалась от того, чтобы выпить пару шотов перед тем, как въехать в реку, но я чувствую себя абсолютно, почти зверски трезвой.

— Я чиста. Клянусь вам. Но я уже не первый раз не могу заснуть ночью...

— Вам повезло, что вы не причинили вреда кому-то ещё, — похоже, коп мне поверил, но всё равно отправился за алкотестером. — Держитесь. Кому нам следует позвонить?

Мой телефон, если он был у меня в момент аварии, сейчас лежит на дне реки, полностью мёртвый. Поэтому я даю копам свой домашний номер, но, когда никто не отвечает, а я не могу вспомнить ни одного другого номера, они соглашаются подвезти меня домой. Если все ушли, что ж, я знаю, где хранится запасной ключ.

Во всяком случае, в моей вселенной. Но эта выглядит близкой. Все номерные знаки — Калифорнийские, хотя я не уверена, что видела этот район раньше. Больших отличий от моего дома в Беркли быть не может. Тем более такой же свитер есть у меня дома.

Нейтральная вселенная, сказал Конли. Та, что не была отмечена для уничтожения, та, где Маргарет не должна была умереть. Ведьма всё равно попыталась её убить.

Неужели Конли солгал мне? Он никогда не колебался, когда это служило его целям. Но на этот раз, я думаю, он говорил правду.

Я думаю, что Ведьма пыталась убить эту Маргарет... просто ради удовольствия.

Она называет это формой искусства, сказал мне Пол в Главном Офисе. Как кисти и краски для меня, манипуляция и убийство для неё.

И я знаю, из своего собственного сердца и из опыта многих других Маргарет, что никогда не откажусь от своего искусства.

Когда мы подъезжаем к дому, мамина машина стоит у входа, но почта застряла в ящике, как будто её не проверяли уже несколько дней. Полицейский, который привёл меня сюда, хмурится.

— Ваши родители в командировке?

— Они ездят на множество научных конференций, — что верно, то верно, хотя они всегда помнят, что нужно сделать отказ от почты на этот период. Ну, я думаю, что сейчас они забыли. Я наклоняю один из цветочных горшков, чтобы увидеть запасной ключ именно там, где он всегда находится, очерченный пылью почвы.

— Вот видите! У меня всё в порядке.

Коп проводит меня внутрь, читает мне целую лекцию, чтобы я завтра же приехала в участок и поговорила с ним обо всём. Хотя я не думаю, что у меня будут серьёзные неприятности, я подозреваю, что эту Маргарет ждёт приостановленная лицензия на вождение. Но она не будет возражать. Не тогда, когда я уйду отсюда и она вспомнит, что случилось, и что почти случилось. Звонки в Uber в течение шести месяцев — это небольшая цена по сравнению с утоплением.

Как только полицейская машина наконец отъезжает, я закрываю за собой дверь и иду в свою комнату. Мои шаги замедляются, когда я внимательно осматриваюсь вокруг. Это мой дом, но что— то здесь не так.

На самом деле, что-то очень, очень неправильно.

Мамины комнатные растения, её гордость и радость... они все умирают. Некоторые уже мертвы. Их листья стали коричневыми и свернулись по краям от недостатка воды. Это зрелище настолько шокирует меня, что я поворачиваюсь, чтобы взять лейку, прежде чем подумать о том, что сначала следует принять душ и переодеться. Я всё ещё одета в серебристое одеяло, обернутое вокруг меня, и ничего больше.

А потом я слышу мамин голос из спальни.

— Кто там?

— Мама? Ты что, спала? — всё это не имеет для меня никакого смысла. — Я попала в автомобильную аварию, я в порядке, но машина утонула...

Мои слова замолкают, когда в поле зрения появляется мама. Она никогда не была модницей, она носит свитера почти такого же возраста, как я, и, насколько я знаю, у неё аллергия на косметику. Но бесформенные спортивные штаны и футболка, которые на ней сейчас одеты, грязны и испачканы едой, её волосы, кажется, не мыли по меньшей мере неделю.

— Маргарет? Что случилось?

— По-моему, я заснула за рулём.

Это должно было выбить её из дремоты. Она подойдёт ко мне, начнёт задавать вопросы о траекториях и скоростях, гладить меня по волосам и советовать принять тёплую ванну.

Вместо этого мама приходит в ярость.

— Ты даже не можешь позаботиться о себе! Ты кричишь на меня за то, что мне всё равно, а потом идёшь и делаешь что-то вроде этого?

— Я не хотела этого делать! — моя мать настолько уравновешенна, что мне почти никогда не приходилось иметь с ней дело в ярости. Может даже никогда. Её глаза горят лихорадочным огнём и мне вдруг становится страшно. Но я не боюсь её. Я боюсь за неё. Потому что кем бы ни была эта неуравновешенная особа, она не та София Коваленко, которую я знаю. — Прости меня, мама. Извини. Я продам несколько картин, может быть, начну платить тебе за машину...

— Верно. Всё будет хорошо, как только ты снова начнешь рисовать, и я вернусь в университет. Новая машина будет так же хороша, как и старая, — её ухмылка полна горечи. — Теперь уже не важно.

А что я могу сказать?

— Я постараюсь загладить свою вину. Я смогу. Как-нибудь.

Тогда она обнимает меня, и я поражаюсь, насколько она худая. Мы обе костлявые, далеко за пределами “модной худобы", в той области, где врачи спрашивают об анорексии, даже если вы пришли на прививку от гриппа. Именно так мы и живём. Но моя мать похудела ещё больше, до такой степени, что это не может быть здоровым, даже для неё.

— Прости меня, милая, — мама что-то бормочет в мои влажные волосы. — Мне очень жаль. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Хотя я и имею в виду эти слова, я говорю их главным образом потому, что думаю, что она должна их услышать.