9

Иван Алексеевич вошел в крохотную комнатку, которую Модестова называла светелкой. Здесь не было ничего лишнего: письменный стол со школьной чернильницей, пресс-папье из пластмассы, такой же ножик для разрезания страниц, узкая кровать, покрытая казенным одеялом, два стула с прямыми спинками, на полке в два ряда книги — разрозненные томики Лермонтова, Чехова, Толстого и Щедрина.

«А ничего сюда больше и не надо», — подумал Иван Алексеевич.

Он поздоровался, представился и рассказал о своем посещении детского дома. Он был сам взволнован рассказом, но заметил, что еще больше взволнована Катя. Иван Алексеевич, пока рассказывал, успел разглядеть ее.

Ивану Алексеевичу понравилась Катина стройность, понравился прямой взгляд и глаза теплого коричневого цвета, понравилась экономность ее движений, точность, что, впрочем, одно и то же. Но Иван Алексеевич считал, что вкус его раз и навсегда определен: черные глаза, смуглость, склонность к полноте, вообще все, что свойственно Тамаре, — это и есть его вкус.

— Так как, вы думаете, лучше сделать: позвать Сашу сюда или нам пойти к нему?

— Пожалуй, все равно, — сказала Катя. — И так хорошо, и так неплохо. Но подумайте, какой скрытный! Ведь он мне ни слова не сказал о том, что вы писали, и о своей переписке с отцом.

— Переписка! Ему всего-то было тринадцать лет, когда началась война.

— Но ему было уже шестнадцать лет, когда Александр Николаевич погиб. А вы… вы думаете усыновить Сашу Турчанова? — неожиданно спросила она.

— Я? — Иван Алексеевич был совершенно озадачен таким вопросом. — Я? — переспросил он еще раз. — Нет, я не думал об этом. И вообще, вы знаете, я недавно женился, — сказал он совершенно невпопад и густо покраснел.

Но Катя ничего не замечала, она была занята своими мыслями.

— Так выйдем, а? — спросила она рассеянно.

Они нашли Сашу на скамейке. Он играл в шахматы со своим другом Петро, который благодаря блестящим глазам получил новое прозвище — Фонарик.

— Саша, познакомься: Иван Алексеевич Федоров. Друг твоего отца. Он специально приехал к нам, чтобы повидаться с тобой.

— Здравствуй, Саша, — сказал Иван Алексеевич и протянул ему руку.

— Здравствуйте, — сказал Саша и медленно встал. — Вы… вы живы?

— Жив, как видишь, а почему ты спрашиваешь?

— А я думал… Мне казалось.. Значит, вы дошли до Берлина?

— Дошел, точно! — улыбаясь, сказал Иван Алексеевич.

— Я ж тебе говорил, что он жив! — воскликнул Фонарик. — Скажите, а рейхстаг какой высоты, сколько, если на этажи перевести?

— Я думаю… я думаю… этажей пятнадцать…

— Вы были там? Расписались?

— Нет, не был. Наш батальон отвели южнее.

— Эх, жаль! Что же вы не попросились?

— Нельзя было.

— Да, так, конечно, — неохотно подтвердил Фонарик.

— Пойдем, Петро, — сказала Катя.

Оставшись наедине, Иван Алексеевич и Саша несколько минут молчали. Иван Алексеевич думал, о чем лучше всего заговорить — рассказать Саше о том, как они жили на войне? Но ведь именно об этом Александр Николаевич и писал сыну. Рассказать о Новинске, то есть о той боевой операции, в которой погиб Александр Николаевич? Но в голове складывались только штабные формулировки той тактической задачи, которую выполнял их полк, или общие сведения об операции…

Сашу, конечно, интересует, как погиб его отец. Но Иван Алексеевич и сам толком ничего не мог рассказать. Ушли в разведку… Обратно приполз один только боец, и тот тяжело раненный. Накрыли их минометным огнем, вот и все, что известно…

— Саша, я тебе тут консервов привез, — Иван Алексеевич быстро развернул пакет, — из Германии… Мясные и рыбные…

— Подарок? — Саша встрепенулся. — Неужели из самой Германии тащили?

— Из города Берлина, — сказал Иван Алексеевич.

— Здорово! — Саша с интересом разглядывал яркие этикетки. — Спасибо!

Снова они помолчали: тема была исчерпана.

— Товарищ майор, — сказал Саша, — я хочу у вас попросить совета. Я сейчас учусь на печатника, специальность, конечно, хорошая, но вот с общим образованием что делать — не знаю. Я восемь классов закончил, идти мне на вечернее или на заочное?

Иван Алексеевич задумался. Это уже было конкретное дело, да еще такое, которое его самого интересовало.

— По-моему, на вечернее. Тут, знаешь, втягиваешься, в группе легче, ну а заочный лучше для меня.

— А вам много осталось? — спросил Саша.

— Мне-то? По крайней мере пять лет академии. Да я в этом году и не рискну. Что знал, то все надо сначала…

— Ну, чем меньше перерыв, тем лучше, — категорически заявил Саша.

— Вот как! Ты думаешь?

— И я, и все мы… Так сказала Екатерина Григорьевна.

— А вы ее слушаете, Екатерину Григорьевну? — спросил Иван Алексеевич.

— Товарищ майор… Иван Алексеевич… Ну как вы можете спрашивать? Да ведь она… Ну конечно же мы ее слушаем. Вы не знаете, она тоже на войне была, у нее орден Красной Звезды, Отечественной второй степени, медаль «За оборону Ленинграда»…

— Да, замечательный человек, — согласился Иван Алексеевич. — Я очень рад, что у вас такая хорошая воспитательница…

— Она не воспитательница, она может в любое время от нас уйти, у нее прекрасная комната в Ленинграде…

— Ну, одно другому не мешает, — улыбнулся Иван Алексеевич.

— Не потому, что мешает… Она с нами ради нас самих!

— Хорошо, очень хорошо, прекрасно, — повторил Иван Алексеевич и встал. — Куда же ушла Екатерина Григорьевна, я хотел с нею проститься…

— Вы уже уходите?

— Пора, Саша. Мы теперь будем писать друг другу, верно?

— Конечно! Только не забудьте оставить адрес. А Екатерина Григорьевна к себе пошла, чтобы мы вдвоем поговорили.

Иван Алексеевич обнял Сашу и прижал к себе.

— Ого! — сказал Саша. — У вас руки железные. Поддубный!

— Что, что? Ты откуда знаешь?

— Я? Мне папа писал, — ответил Саша неохотно. — Знаете, было написано, что ротой командует капитан, по прозвищу Поддубный, а цензура замарала чернилами, но не слишком, я все-таки разобрал…

Катя проводила Ивана Алексеевича до калитки. Он вырвал из блокнота листок и написал свой адрес.

— Если что, я, конечно, напишу, — сказала Катя.

— Да вы не ждите случая, пишите…

— Хорошо, — сказала Катя неуверенно. — Ну а как вам Саша понравился?

— Да славный, по-моему, парень.

— Славный? Да… Очень настоящий, — сказала Катя убежденно. И в ее тоне Иван Алексеевич услышал оттенок ревности.

— Вас дети любят, — сказал он ласково. Катя промолчала, и Иван Алексеевич спросил: — Говорят, вы служили в армии?

— Да… было.

— Медсестрой?

— Сначала пулеметчицей, потом связисткой, потом медсестрой. — Она взглянула на листок с номером полевой почты и пожала плечами: — А теперь как-то даже удивительно читать номер полевой почты. Прошло.

— Что, что?

— Я говорю, война кончилась.

— Да, конечно. Вам надо было остаться в армии, — сказал вдруг Иван Алексеевич с воодушевлением.

— Мне? Почему? А может быть, и в самом деле… — Катя улыбнулась. — А вы, наверное, военный?

— Я? — Иван Алексеевич обрадовался, что Катя улыбнулась, ему хотелось улыбки, шутки, вообще какой-нибудь разрядки. — Я настоящий кадровый волк. А для таких сейчас самая жизнь начинается: с утра строевая…

Но Катя так и не откликнулась на его шутливый тон, она, видимо, всерьез что-то обдумывала.

— Самая жизнь?

Он взглянул на нее и понял, что никакой разрядки не произошло.

— А что, Екатерина Григорьевна, ведь четыре года мы всего лишены были, хочется пожить, как все люди.

— Возможно это?

— Отчего же нет? Сейчас главное — это не сбиться с намеченного курса. Не рывками двигаться, как на войне, а постепенно, зато наверняка. Ну, возьмите меня. Командую я батальоном, хозяйство, не хвастаясь скажу, слаженное, командир полка отличный человек, если что нужно, всегда пойдет навстречу, ну, семья моя только начинается, но я думаю, если есть начало…

«Он счастливый человек, — думала Катя, — знает, чего он хочет, и делает, что хочет. Он счастливый человек, его жизнь хранит. Но он заслужил, заслужил все то, чего хочет…»

Когда Иван Алексеевич ушел, Катя пошла в дом, все еще думая об их разговоре. «Возможно ли?» — снова и все с той же тревогой спрашивала она себя. Но впервые за долгое, очень долгое время на душе у нее было по-необычному хорошо.