Пришлось моим помощникам запастись еще терпением. Я же продолжал разыскивать норки грызунов. Их было мало. В бесплодной пустыне голодали и грызуны. И все же почти в каждой норке я находил логовище каракурта.

Ничтожно маленькая капелька яда каракурта, невидимая глазом, способна убить не только человека, но даже и такое большое животное, как верблюд. Яд этого паука приспособлен к организму позвоночных больше, чем к своей исконной добыче — насекомым. Это кажущееся противоречие объясняется тем, что каракурт сформировался как вид в условиях бесплодных пустынь и не раз переживал катастрофы. В такие тяжелые и засушливые годы его выручали только норы грызунов. Туда скрывалась добыча, ищущая спасения от жары и сухости. Но у нор были свои хозяева. В борьбе с хозяевами нор за жилище, за удобное место для ловли добычи и выработалась ядовитость каракурта к позвоночным животным.

От чего зависит плодовитость каракурта? Ну, конечно, прежде всего, наверное, от изобилия питания, от наличия в природе мест, пригодных для поселения, от болезней и врагов. Они должны быть обязательно, и кое-кого я уже нашел, когда работал в кишлаке Мурат-Али.

При достатке пищи каракурт кладет примерно по одному кокону каждую неделю. Но в местах заметного перенаселения пауков, когда тенета отдельных самок почти соприкасаются, насекомых явно не хватает. Не хватает еды и во время засух. В местах перевыпаса тоже несладко живется каракуртам, самки голодают, их брюшко уменьшается, сморщивается. Многие из них погибают прежде времени, другие влачат жалкое существование до осени, даже не отложив ни одного кокона или едва изготовив один-два.

В годы, когда в степях и пустынях появляется много саранчовых, среднее количество коконов на одну самку бывает шесть-восемь, самое большее — двенадцать-четырнадцать. Если в среднем одна самка кладет 1200 яиц, то потомство одной самки через пять лет может выразиться поистине астрономической цифрой — 83 312 000 000 000 000 пауков. Но далеко не из всякого яйца вырастает взрослый паук, способный дать потомство. Много паучат гибнет во время полета, вытаптывается копытами пасущихся животных, погибает от недостатка пищи.

На численность каракурта оказывают влияние и различные враги.

Самая крупная птица степей — дрофа, или как ее еще называют — дудак, прежде у калмыков считалась священной, и убивать ее не разрешалось. Дудак, оказывается, поедает в больших количествах каракуртов. Яд паука в кишечнике под действием пищеварительных соков разлагается и не оказывает губительного действия на организм.

На хребте Малайсары (западные отроги Джунгарского Алатау) по следам, оставленным после дождя, я установил, что и лисицы разоряют логовища каракуртов и поедают их хозяев. Наверное, и многие другие птицы и звери пустыни поедают этого паука: ежи, хорьки, крупные змеи и ящерицы. Как говорят: «В пустыне и жук — мясо».

Существует и какая-то болезнь, поражающая каракурта. В окрестностях Мурат-Али некоторые пауки, чаще всего полные, упитанные, становились вялыми, переставали нападать на добычу и вскоре повисали безжизненными комочками на паутине, удерживаясь за нее своими лапками, снабженными специальными коготками и щетинками, или падали на землю, доставаясь муравьям. Тело их превращалось в однородную жидкую массу. Болезнь эта, вероятно, вызывалась грибками, бактериями или вирусами и процветала в то время, когда каракуртов было много и они постоянно соприкасались друг с другом, способствуя распространению заболевания. Возбудителя этого заболевания, вероятно, специфического и свойственного только каракурту, можно было бы выделить путем размножения в искусственной среде и использовать в годы массового размножения паука.

Но самое страшное разорение приносят каракурту поедатели его яиц, проделывая колоссальную работу по уничтожению ядовитых пауков. Кто же они?

Распознать секреты жизни одного из поедателя яиц — наездника, удалось, изучив другого паука — тарантула.

Почему в местности, где живет тарантул, не бывает каракурта и агелены? А если и встречаются, то немного, и затем внезапно исчезают, будто после какой-то повальной болезни. Между собой пауки враждовать не могут: слишком разные у них интересы. Тарантул выбирает места с влажной почвой и почти всю жизнь проводит в норе, которую сам вырывает. Каракурт и агелена, наоборот, — любители самых сухих мест. И все же между этими двумя пауками существует какая-то зависимость. Очень занимала меня эта загадка.

Весной, когда самки тарантула изготавливают себе по одному кокону, плотно забитому яичками, наступает пора прогревания их солнечными лучами. Часами просиживает паучиха у входа в нору, выставив кокон под теплые солнечные лучи. В это время она очень осторожна. Легкие шаги, незначительное сотрясение почвы — и самка тарантула скрывается в глубокую нору. Но все же можно подкрасться к ее норе и, притаившись, дождаться того момента, когда белый кокон, подталкиваемый снизу, снова появится у входа в нору. Иногда тарантул, отцепив кокон от паутинных сосочков своего брюшка, прикрепляет его другой стороной. Этот маневр ясен — яички в коконе нуждаются в равномерном прогревании со всех сторон.

Во время солнечных ванн заботливая мать почти ничего не ест. Насекомые, подползающие к норе, ей только мешают, и она прогоняет их ударами передних ног. Только ночью, проголодавшись, перехватит одного-двух жучков, случайно свалившихся в вертикальную нору.

Особенно досаждают тарантулу везде и всюду снующие муравьи. Их паук прогоняет с ожесточением. Но вот один муравей все же забирается на кокон, копошится на нем и, постукивая усиками, обследует его поверхность. Оказывается, это какой-то необычный муравей! У него сзади торчит едва заметная иголочка — то ли жало, то ли яйцеклад. Вот он как-то странно изогнулся и, направив иголочку вертикально, проткнул ею оболочку кокона, застыл на мгновение, потом, вынув иголочку, перешел на другое место. Через каждые десять-двадцать секунд он старательно прокалывает кокон, и видно, как при этом напрягается его брюшко.

Теперь не может быть сомнений. Мнимый муравей — настоящий наездник, самка с иголочкой-яйцекладом, но почему-то бескрылая. Протыкая кокон, она откладывает в него яички. Она так ловка и осторожна в движениях, что чуткий тарантул не замечает ее присутствия. Далее выясняется, что самка наездника откладывает яйца не во всякий кокон, а только в тот, в котором из яиц еще не развились паучата. И, кроме того, если в кокон уже отложены яички, она, как-то угадывая это, равнодушно проходит мимо. У нее, наверное, отличное обоняние. Она не тратит попусту время и, едва прикоснувшись усиками ко входу в нору тарантула, удаляется, если только нора пуста, или самка тарантула еще не изготовила кокон, или кокон изготовлен, но давно уже с паучатами.

Что же будет дальше с отложенными в кокон тарантула яичками наездника? Вначале в пораженном коконе ничего не видно, и даже при помощи сильной лупы не рассмотреть крошечных яичек наездника. Но потом среди яиц паука неожиданно оказываются маленькие червеобразные розовые личинки. Они прикрепляются к яйцам паука и высасывают их. Интересно, что никогда две личинки не присасываются к одному и тому же яйцу. Да в этом и нет необходимости. Личинок не бывает много, а еды — вдоволь. Личинки быстро растут, скоро становятся большими, а тарантул помогает им в этом, прогревая на солнце кокон. Но как они медленно движутся! Видимо, для того, чтобы не выдавать себя, не беспокоить чуткого хозяина кокона. Вскоре большая часть яиц тарантула выпита, а еще большая — испорчена и склеена в комочки. Личинки же наездника, свив шелковистые кокончики, превращаются в куколок. Они располагаются не как попало, а один возле другого, рядышком, как соты в улье. Иначе не хватило бы им места в тесном коконе паука.