Тогда я склоняюсь еще ниже, пытаясь разглядеть забавное существо. Но мне не удается увидеть ничего, кроме мелькания желто-коричневого тельца. Я вынимаю из полевой сумки эксгаустер^[5] и приставляю его трубочку к входу. Сейчас, как только торопливая крошка выскочит наружу, энергичным вдохом попытаюсь поймать ее в стеклянный резервуар. Необычный предмет, видимо, пугает незнакомца, он некоторое время не желает показываться наружу и прерывает работу. Но вскоре успокаивается и принимается за свое требующее поспешности дело. Теперь я различаю, как он выскакивает каждый раз с крохотным кусочком земли или камешком — значит, один, без помощников, занят земляными строительными работами.

Мой эксгаустер беспомощен. Я не могу изловить этот комочек кипучей энергии. У меня слишком медленна реакция, и я успеваю сделать вдох, когда моя добыча уже успела спрятаться. К счастью, неуемный землекоп непуглив и можно продолжать свои попытки совершенствоваться в охоте на него. Множество неудачных попыток — своеобразная тренировка — идут на пользу, и я наконец замечаю, как желто-коричневый комочек устремляется вместе с мусором в трубочку эксгаустера. Вытаскиваю из полевой сумки лупу, с величайшим интересом подношу ее к глазам и вижу… моего старого знакомого, страшного врага муравьев, паучка-парализатора. Впервые я его нашел в горах Заилийского Алатау у гнезда муравья-амазонки, а теперь здесь, в пустыне. Не ожидал его встретить! Он ловкий охотник, его яд мгновенно парализует муравьев, и аппетит у него отменный.

Мой пленник — самочка. У нее светло-желтые грудь и ноги, коричневое брюшко. Вот так муравей! Жизнь паука становится понятной. Суровые условия пустыни выработали у него способность разыскивать муравейники, раскапывая замурованные в них входы, пробираться в подземные камеры за добычей.

Но кто же добыча и почему общественное жилище закрыто? Не ошибся ли паучок, не ломится ли он в опустевший и всеми заброшенный дом? Иногда летом, когда нет урожая, так делают муравьи-жнецы, наглухо закрывают вход и сидят там, в глубоких камерах муравейника, без движений, экономя энергию и запасы пищи.

Внимательно осматриваю землю вокруг холмика. В пятидесяти сантиметрах через крохотную дырочку высовываются шустрые усики. За ними выглядывает черная головка, и наконец наружу выскакивает небольшой муравей, но не жнец, как я ожидал, а бегунок. Через некоторое время в эту же, ловко замаскированную дырочку заскакивает другой, поменьше размерами, бегунок. Странная дырочка!

Однако пора заниматься раскопками. Вход в муравейник вскрыт, и я вижу многочисленных, встревоженных моим вмешательством муравьев-бегунов. Здесь довольно большая семья.

Находка ставит меня в тупик. Бегунки деятельны днем, и если и закрывают входы, то только поздно вечером и на ночь. Еще закрывают входы молодые и поэтому очень осторожные семьи. А здесь? Неужели бегунки, такие деятельные и быстрые, замуровали парадный ход своего жилища и обрекли себя на вынужденное заточение и столь необычную для себя бездеятельность для того, чтобы избавиться от заклятого врага-паучка? Впрочем, из одной поверхностной прогревочной камеры они пробили крохотный ход, через который и проскальзывают малыши-разведчики.

Видимо, паучки-парализаторы основательно надоели муравьям, и те, чтобы избавиться от набегов, применяют своеобразные меры защиты.

Летом, когда пустыня выгорает и становится блеклой и безжизненной, на солончаках зеленеют солянки. Издали они выделяются темными пятнами на покрытой солью белой поверхности земли. В таких местах нетрудно найти норы обитателя пустыни — паука-тарантула. Они довольно крупны, диаметром в несколько сантиметров и совершенно отвесно опускаются вниз. Возьмем карманное зеркальце и направим в нору солнечный луч. Глубоко под землей внезапно вспыхнут и загорятся ярким блеском несколько крошечных, искрящихся радужными тонами огоньков. Это глаза тарантула. Легкий удар ногой, и огоньки мигнут, погаснут на мгновение, чуть переместятся в сторону и вновь загорятся.

Приходит время, и норы тарантулов начинают исчезать, с каждым днем их становится все меньше. Оказывается, они закрываются колпачками, сделанными из паутины. К паутинной ткани колпачка прикрепляются мелкие частицы почвы, палочки, соринки. Поэтому вход в нору становится совершенно незаметным. Приспособление хорошее и делается не зря! В это время самки тарантула изготовляют свой единственный кокон и нуждаются в строжайшем покое. Вот коконы сделаны, колпачки открыты, и вновь светлый солончак запестрел темными дырочками нор.

Кокон тарантула почти такой же величины, как и кокон каракурта. Но в нем всего только триста-семьсот паучков, а так как у тарантула он единственный, то потомство этого паука почти в десять раз меньше, чем у каракурта. Оболочка кокона тонка, как папиросная бумага, никакой мягкой обкладки нет, и он туго набит яичками.

Теперь внимание самки занято только своим единственным детищем. Она все время греет его на солнце: в тепле из яичек скорее разовьются паучки. И действительно, не проходит и несколько дней, как в коконе уже копошится розовая масса паучков.

Вот почему оболочка кокона такая тонкая. Кокону предстоит недолго выполнять назначение домика, зимовать в нем паучки не будут, а чтобы успешнее прогревать на солнце кокон, совсем не нужна, и даже вредна теплоизоляционная прослойка.

Самка ни на минуту не расстается с коконом, все время носит его за собой, привязав нитями к брюшку, и не отлучается из норы. Незначительная тревога, и тарантул падает на дно норы. Он поворачивается головой к входу и, выставив сильные передние ноги и широко раздвинув в стороны ядоносные крючки, готов вступить в сражение с любым, кто посмеет переступить порог его жилища.

Теперь понятно, почему самка тарантула имеет только один кокон: паучки не брошены на произвол судьбы, их опекает мать, они не подвержены многочисленным опасностям, как паучки каракурта, и поэтому их может быть меньше.

Вскоре самка становится еще более беспокойной, расширяет шов кокона, расправляет его и проделывает в нем несколько отверстий. Паучки, уже окрепшие и потемневшие, поспешно выбираются из кокона, залезают на туловище матери и облепляют ее со всех сторон.

Наконец пустой кокон брошен на дно норы. Теперь самка совсем не похожа на паука. Это какой-то бесформенный клубок копошащихся паучков, из-под которого лишь кое-где выглядывают крепкие волосатые ноги. В этом клубке столько маленьких тарантулов! Как-то им придется расселяться: ведь тарантул — настоящий хищник и не выносит ничьего соседства. После того, как паучки выбрались из кокона, норы тарантула пустуют и самки с паучатами куда-то исчезают.

Проследим за тарантулом. Паук очень осторожен, много времени приходится потратить в ожидании у норы. Но время не потеряно попусту. Вот едва заметной серой тенью, осторожно и неторопливо из норы выбралась самка. Потягиваясь, как кошка после сна, легко и бесшумно она поползла через траву, неся на себе многочисленное потомство. Она направилась вниз, прямо к реке и, подойдя к низкому берегу, жадно припала к воде. Маленькие волны подступают к ее телу, грозя смыть паучат. Но они ничуть не пугаются этого, а, напротив, дружной толпой спустились по ногам матери к воде и стали пить. Прошло много времени, прежде чем самка напоила паучат и напилась сама. Потом вместе со своим потомством она побежала по берегу, смело вступила в воду и… пошла по ней так же быстро и ловко, как по суше. Вскоре силуэт паука скрылся в ночной темноте.

Обычно сколько ни путешествует тарантул, его конечным пунктом оказывается влажный луг поблизости от какого-нибудь водоема. Самка тарантула долго отдыхает, затаившись в траве, а с восходом солнца приступает к своим необычным делам: взмахнув над собою задней парой ног, ударяет ими по спине, по самой гуще крепко уцепившихся друг за друга паучат и, сбросив с себя кучу детенышей, поспешно отбегает в сторону. Паучата, оказавшись на земле, несколько секунд неподвижны, будто ошеломлены случившимся, потом поспешно разбегаются в разных направлениях.