Лана Кузьмина Тётя Саша

Ночью Александре Андреевне Быковой приснился возмутительно неприличный сон. Будто стоит она в белоснежном полупрозрачном платье на берегу моря и пьёт вино из искря­щегося на солнце хрустального бокала. Рядом красавец-мужчина. Обнимает, нахал, за талию, шепчет что-то на ушко, припадает губами к шее...

От возмущения Александра Андреевна проснулась. Перекрестилась, пытаясь унять бе­шено стучащее сердце. Затем поднялась, надела своё будничное чёрное платье до пят и, по­садив на нос очки, уселась у окна читать Псалтырь, для успокоения.

Около семи проснулась её племянница Надя, невысокая пухленькая девочка десяти лет от роду. Скудное мартовское солнце пробивалось сквозь тюлевую занавеску на единствен­ном окне однокомнатной квартиры. Другое окошко, вытянутое и узкое как бойница, давало так мало света, что назвать его окном язык не поворачивался. Кухня весь день купалась в су­мрачном полумраке.

Надя открыла глаза и увидела, что тётя сидит за столом, уронив голову на сложенные руки, и спит. Девочка выбралась из кровати и проскользнула в кухню. Встав на цыпочки,  дёрнула листок отрывного календаря. Жирная двойка, похожая на гуся и крупное слово «сре­да» заставили девочку тяжело вздохнуть. Сегодня целых два урока ненавистного английско­го, которые грозят появлением такого же точно «гуся» в дневнике, и как следствие наказание от тёти. Тётя Саша «птиц» не любила и порола племянницу тонкими, специально для этой цели срезанными во дворе прутьями. Ночь на четверг Надя обычно спала на животе. Кроме того, среда – постный день, а значит тётя сварит картошку, выложит на тарелку две штуки и заставит Надю их съесть. Картошка – не самая плохая еда, но, повторяясь изо дня в день, даже она способна вызывать отвращение.

Надя залезла на табурет, пролистала следующие листки: на следующей неделе начина­ется Великий пост – целых сорок дней картошки! В обычные дни, которых как всего хоро­шего, так мало в жизни, к картошке прилагался кусок варёной курицы. Больше ничего тётя Саша не умела или не хотела готовить.

- Деточка, - отвечала она на робкие надины возражения, что существует очень много вкусных постных блюд, - мы приходим в этот мир не для того, чтобы получать удовольствие.

Надя уселась на табурете и принялась мечтать о том, что дадут сегодня на обед в шко­ле. Хорошо бы получить котлетку с толстой хрустящей корочкой или рис с мясом. Разумеет­ся, тётя запрещала ей есть эти «дьявольские продукты», но Надя не могла устоять.

Тем временем тётя Саша проснулась, вытащила племянницу из кухни и, поставив на колени перед иконами, заставила читать молитву. Сама пристроилась рядом.

Тёте Саше всего тридцать семь лет, но в своих тёмных платьях в пол она казалась ста­рухой. Юношеская привычка сутулиться, чтобы скрыть двухметровый рост, старила её ещё больше.

Надя жила с тётей девять лет. Её отец умер, когда девочка ещё не начала говорить и по­тому его образ не оставил следа в детском сознании. Мама у Нади, конечно, была. Она жила в другом районе города, и каждое воскресенье тётя Саша подводила девочку к обитой крас­ным дерматином двери и, нажав на кнопку звонка, исчезала. Много лет сёстры не общались.

Тётя Саша была никудышной хозяйкой. Относительный порядок в квартире поддержи­вала Надя. Ей  нравилось, намочив тряпку, вытирать пыль. Уборка наполняла её гордостью. Тётю Сашу мирские вещи вроде пыли и грязи на придверном коврике, не волновали.

Жили скромно, без излишеств. В прихожей – широкий платяной шкаф от стенки до стенки. Тётины наряды все однотипные  - длинные платья с высокими воротничками. Буд­ничные – чёрные, коричневые и тёмно-синие; пара праздничных – белых в мелкую ромашку.

В узкой комнате – две кровати, стол у окна да в переднем углу полка с иконами и тлею­щей перед ними лампадкой. На кухне стол и две табуретки. Что ещё нужно? Из техники в доме лишь холодильник, по большей части ужасающе пустой. Телевизор, «бесовское созда­ние», тщательно задрапирован белой кружевной скатертью.

К надиному удивлению завтракали не картошкой, а сваренной на воде хрустящей греч­кой. Незаметно выбирая из тарелки недоваренные крупинки, Надя подозревала, что дело здесь нечисто, и тётя опять напортачила, но сказать это вслух она не решилась.

На улицу вышли вместе. Тётя почти бежала. Она надеялась до работы заскочить в храм, переброситься парой слов с отцом Александром. Здесь она чувствовала себя хозяйкой, вто­рым человеком после священника. В храме проводила она всё свободное время.

Надя не любила ходить вместе с ней. Ей было невыносимо скучно. Да и тётя вела себя не как обычные прихожане. Самостоятельно возложив на себя обязанности по охране поряд­ка, она отыскивала в толпе мужчин в головных уборах, женщин без платков или в брюках и, отчитав их за непристойный наряд, выставляла за дверь. Нищие, имевшие привычку просить милостыню на ступенях храма, усаживались теперь у церковных ворот. Тётя Саша и две её старушки-помощницы сгоняли несчастных «осквернителей святого места» палками.

- Ведьма, ведьма пошла! - шептали нищие проходящей мимо них тёте Саше и плевали ей вслед.

В школе день прошёл как обычно. Огненно-красные «гуси» проплыли мимо сжавшейся от страха Нади. Жизнь засверкала всеми цветами радуги. На выданные мамой карманные деньги девочка купила два жирных беляша, и стало совсем хорошо. Осмелев, Надя провела весь день на улице, болтаясь по магазинам, и явилась домой перед самым приходом тёти.

Поздно вечером случилось чудо: тяжёлая маслянистая слеза выступила на лике Пан­телеймона Целителя и, скатившись ниже, застыла на середине иконы блестящей круглой яго­дой. Тётя Саша заметила её во время вечерней молитвы, долго приглядываясь своими близо­рукими глазами, а, поняв, что это на самом деле, не смогла заставить себя лечь и всю ночь провела на коленях,читая молитвы.

На следующий день, нарядившись в праздничное платье, тётя Саша позвала в дом отца Александра, через два дня позвонила на телевидение, а ещё через сутки в комнате было не протолкнуться от непрошенных гостей, желавших прикоснуться к святыне.

Тётя Саша расцвела. Оказалось, она умеет улыбаться, быть вежливой и совсем обхо­диться без розог. Каждое утро тётя собирала с иконы драгоценное вещество и раздавала его совершенно бесплатно. Она даже кинула нищему сто рублей, чем вызвала небывалое смяте­ние среди бездомной братии. Кто-то даже посоветовал сжечь «ведьмяцкие деньги».

Тётя Саша стала знаменитой и уважаемой.

- Надо же, - говорили в городе, - Александра-то святая оказалось! А так и не скажешь!

Все, кто когда-то шарахался от неё как от чумы, встретив на улице здоровались, и даже закоренелые атеисты обратили на неё свои внимание.

- Хитро придумано, - считали они. - Баба-то не промах. Далеко пойдёт.

Ещё один сон снился тёте Саше. Будто идёт она по длинному-длинному коридору. По обеим сторонам – двери. А за дверями – комнаты да все разные. Заходит тётя Саша в одну, сидит на кровати – не то. Вроде хорошо всё – мебель красивая, картины на стене в рамках зо­лочёных, а в окошке вид лучше тех картин. Да не её это.

Другая комната словно келья монашеская – стол, стул, стена каменные, некрашеные. И эта не по душе.

Третья – скромная деревенская горница. И отсюда бежит тётя Саша. Быстрей-быстрей, прочь по бесконечному коридору. Словно новорожденный котёнок тычется она в каждую дверь, посидит немного и снова в путь.

«Что если, - промелькнуло в голове, - умру, а так и не отыщу то заветное, одной мне предназначенное место?»

Тётя Саша вскрикнула и проснулась. Перекрестившись, по привычке взглянула на ико­ны и обомлела: не плакал больше Пантелеймон Целитель.

«Как же так? - зашептала тётя Саша. - Что же я не так делаю, Господи?»

Упала перед образами на колени да так и не поднялась до вечера.

Прошёл месяц, другой. Чудо не повторилось. Каждый день тёти Саши начинался те­перь с тщательного осмотра икон. Она снова стала раздражительной и резкой, разорвала едва наметившиеся отношения, превратившись в прежнюю «ведьму», ещё более нетерпимую.

Весь год хмурила тётя брови и то и дело пускала в ход розги. На Крещение неожиданно подобрела и впервые взяла Надю с собой на речку. Стоял трескучий мороз, но девочка дро­жала больше не от холода, а от боязни окунуться в ледяную воду. Тётя Саша взяла Надю на руки и вместе с ней опустилась три раза в обжигающую прорубь. Потом укутала девочку по­лотенцем, прижала к себе. Надю накрыла волна тёплой безграничной любви и нежности.

- Тётенька, я тебя очень-очень люблю! - прошептала она. Тётя Саша фыркнула и отвер­нулась.

На следующий день стояли они в храме, и Надя всё никак не могла наглядеться на тётю. Словно в первый раз её увидела.

«Милая, добрая тётя Саша», - думала она. Нежность переполняла душу девочки. Хоте­лось броситься на тётину шею и расцеловать каждый кусочек её лица.

- Шалавы, проститутки! - разнеслось вдруг по храму. Тётя Саша на чём свет стоит руга­ла двух девушек, одетых не по сезону. Одна в короткой юбке, едва видневшейся из-под по­лушубка; вторая в узких джинсах и кургузой курточке, между которыми блестела синюшная полоска обнажённого тела.

Надя едва не расплакалась. День был безнадёжно испорчен.

Надя сидела у окна и думала о том, как сделать тётю доброй и счастливой.

«Если чуда нет, - решила она, - нужно его придумать». Только как? Надя забралась на подоконник и потянулась к полочке с иконами. Она едва могла до них достать. Подцепила указательным пальцем крайнюю, подвинула на пару миллиметров. В этот момент вошла тётя. От неожиданности девочка потеряла равновесие и полетела на пол, увлекая за собой иконы.