Бомба номер два. Я слышала стук мечей и грохот битвы между её безусловной любовью ко мне и её жёсткой викторианской семейной этикой.

— …

— …

— …

— Ты ещё тут?

— Да.

Одно слово. Говорливость моей матери, как правило чрезмерная, была побеждена моим подавляющим превосходством в огневой мощи.

— Это не просто секс. Я люблю его. Мы вместе уже шесть месяцев, — сказала я, надеясь вывести её из шокового состояния потрясением. И добавив лишних три месяца просто на всякий случай, вдруг это важно.

— Что… вы оба?

— Да.

Она вздохнула:

— Почему вам надо выносить это из спальни, в которой оно происходит?

— Кажется, ты не услышала то, что я только что сказала. Это не секс, это любовь. Самое важное, что есть в мире.

— Но это секс.

— Да. Но ещё и любовь.

Мы с Жилем оба были великолепными примерами представителей среднего класса — респектабельного снаружи и подавленного внутри. Наши семьи заботились о том, чтоб их газоны были подстрижены, а машины — вымыты. Их члены всегда платили налоги и имели “нормальные” профессии. Они не выделялись на фоне своих соседей. Но моя мать, в то же время, была способна к состраданию, умна и не склонна судить. Я питала крохотную надежду на то, что она может посмотреть на наше радикальное решение в позитивном свете, как это сделала я. Больше жизни, больше роста и больше любви.

— Я всегда знала, что ты необычна. И таким же должен был стать твой путь. И я люблю тебя так же, как люблю всех своих детей. Безусловно. Я уважаю твоё право выбора. Даже если я не согласна с твоим выбором.

Леди и джентльмены, моя мать. Моя мать сказала эти слова. Удача! Слово повторялось в моей голове, как если бы в неё сидела миниатюрная Кайли Миноуг и пела: Lucky, lucky, lucky… Но я ещё не закончила.

— Мы также планируем переехать в Англию, чтоб жить ближе к ним.

Не столько бомба, скорее просто какая-то чепуха, затесавшаяся в серьёзный взрослый разговор. Как будто кто-то сел широким задом на пианино. Но ей следовало знать это. Я буду жить в часе от её дверей и не было способа “не выпускать это из спальни”, как она предлагала.

— Вы состоите в интимной близости… — я чувствовала, как она осторожно выбирает слова, — все вместе?

— Нет. Но у это очень открытый дом. Ведь мы все участвуем в одних отношениях.

Я чувствовала, как по мере раскрытия подробностей её боль увеличивается, а моя радость, как бы сильна она ни была, не может служить источником счастья для моей матери. Я чувствовала её нарастающее отчаянье, она была подобна самке, потерявшей детёнышей. Она боялась. Я тоже боялась, но не могла показать этого.

— Люди не дадут тебе жить спокойно. Ты выбрала такой сложный путь…

— Я согласна, это выбор. Но я выбрала соответствовать моей природе. Если ты не считаешь, что моя жизнь должна состоять в том, чтоб действовать в соответствии с представлениями общества о “должном”. Разве не такой же образ мыслей приводит к стигматизации гомосексуалов?

— Ты знаешь, не имею ничего против гомосексуалов. Но я бы не хотела этого пути для своих мальчиков. Твоих братьев. Я не хочу, чтобы они испытывали ненужную боль.

— В этом кроется разница между нами. Я считаю, что важнее быть собой.

Чай закончился к концу нашего телефонного разговора. Я поставила Linkin Park, открыла Джек Дэниел и, рыдая, громко запела:

Неужели ты не видишь, что ты меня душишь,

Слишком крепко держа меня, боясь потерять контроль,

Так как всё то, каким ты хотела бы, чтобы я стал,

Рассыпалось прямо у тебя на глазах.

(Перевод песни: http://www.amalgama-lab.com/songs/l/linkin_park/numb.html)

Жиль нашёл меня ещё до того, как я прикончила первую порцию выпивки сказал мне:

— Не создавай ассоциацию между несчастьем и выпивкой, дорогая? Счастливое пьянство, помнишь?

— Жиль, я ранила её. Что мы будем делать, если все отвернутся от нас?

— Мы, определённо, были бы несчастливы, живя в соответствии с ценностями других людей.

Он увлёк меня на диван и поставил эпизод Друзей. Наш эквивалент еды для успокоения. И мы остановились на том, в котором Чандлер встречается с женщиной, у которой есть муж, парень и несколько любовников. Забавно, что в первые сто просмотров смысл всего этого полностью проскочил мимо меня.

— Она полиаморна! — восхитилась я.

— Так что мы не одиноки, — ответил он, сильнее обнимая меня. — Смотри, мы даже представлены в Друзьях!

Сказать отцу… да, это было во многих смыслах сложнее… но не потребовало выпивки или Друзей в конце.

Мы с Жилем звали его Клинт Иствуд за полное неприятие идей, которые не могут быть подвергнуты проверке, его привычку говорить “проклятье” и его средне-американский акцент. Рождённый в Индианополисе, он покинул США в двадцать лет, но акцент оставался неизменным и спустя пятьдесят лет. Сейчас ему было семьдесят семь и я опасалась эффекта, который могут оказать на него мои отношения… У меня были иррациональные мысли о сердечном приступе, который могут вызвать мои новости. Смерть от полиамории. Так что я затягивала это настолько, насколько могла.

Так как он был практическим экономистом и вовсе не оратором, я решила, что лучшим вариантом будет электронная почта. Его ответ был таков:

Твоё объявление было несколько шокирующим, но главное, что важно для меня это твоё здоровье и счастье. Всё остальное — мелочи.

Экономный язык. Язык экономиста.

Я не интересовался всерьёз вопросами морали, но я замечал, что многие моральные установки основываются на прошлом опыте, который воспринимается как наилучший вариант для общества в долговременной перспективе. Утилитарная этика. Однако, то, что было лучше всего для большинства людей в прошлом, не является лучшим для всех, а времена меняются. Если вы с ЖР открыты друг перед другом и принимаете все риски — это ваши риски и ваша жизнь.

Мой отец помнил формы, концептуальные модели и всё, основанное на алгебре. Имена не были его сильной стороной и сейчас именем Жиля в голове моего отца сейчас было “ЖР”, бывшее на самом деле именем моего кузена. Но даже если он не помнил имён, он был честен. Логичен. И, в конце концов, он не отвергал меня.

Это было настолько близко к благословению, как я только могла надеяться. И это было удачно… так как колёса завертелись и мы уже готовились к переезду…

Другая “Л”

Буква “Л” может значить множество разных вещей. Любовь. Ласка. Лимбо… перед нашим переездом в другое “Л”. Лондон.

Она также значит “Луиза”.

И “Лидия”.

Я знала, что Мортен с Еленой раньше были в полиаморных отношениях с Робом и Лидией. Я знаю, что эти отношения плохо кончились. Пока я серьёзно не влюбилась в Мортена, от меня было совершенно скрыто то, что он всё ещё любит Лидию. Его первую поли-девушку. Или бывшую поли-девушку, напоминала я себе.

Я хотела, чтоб мы с Мортеном начали отношения правильно. Я не хотела врать ему о ни своих вкусах относительно музыки и фильмов, как я делала это с Жилем, ни о своих прошлых отношениях. Я хотела, чтоб Мортен знал, что может доверить мне всё, что угодно.

— Хочешь поговорить о ней? — спросила я, опасаясь того, что я собираюсь опять оказаться на американских горках и, в тоже время, восхищаясь собственным великодушием. Мортен посмотрел на меня с тревогой и я видела его мысли так же ясно, как если бы он произносил их. Пройдя через опустошающее расставание, он не хотел столь рано омрачать новые отношения грустными воспоминаниями о старых.

Но, вместе с состраданием и нежностью ко мне, я увидела также и печаль. Разбитое сердце. Потерю. Потерю Лидии. Было совершенно ясно, что мой новый парень тоскует по своей предыдущей девушке. Всё, что я хотела сделать в качестве его новой девушки, это исцелить его рану. И для того, чтоб помочь, мне надо было узнать о ней.

— То, что ты всё ещё любишь её, очевидно, — ласково, с болью в сердце продолжила я. — И разве мне не следует принимать того, что ты любишь нескольких людей? Разве это не составная часть полиамории? Расскажи мне, почему вы расстались.