Но я прикидывала без Елены. И когда она узнала про моё общение с Лидией, оказалось, что проблем не оберёшься. Она сказала:

— Я понимаю, что ты могла хотеть узнать Лидию просто из любопытства, но я нахожу странным и нелояльным то, что ты действовала за моей спиной и подружилась с ней, хотя знала, что это огорчит меня. Ты огорчила меня этим.

— Я не делала этого за твоей спиной. Я не знала, что подразумевается, что я должна спрашивать у тебя разрешения.

У меня возникло ужасное чувство, что в моей голове лязгают тюремные засовы. Не была ли эта ситуация в точности тем, чего я хотела избежать вместе с моногамией?

— Ладно, полагаю, это была просто переписка. Вы не встречались. С этим я не примирюсь.

— Что ты имеешь в виду? Что я не могу дружить с кем-то, с кем ты не дружишь? Мортен мой партнёр и он любит Лидию, — я не добавила, что могу понять, почему он влюбился в неё. Некто более добрый, мягкий и менее брутально честный, чем Елена. Елена была блестящей, как бриллиант. Иногда волнующий. Иногда режущий.

— Кроме того, это было не только любопытство. Я надеюсь достичь тут своего рода мира. С её стороны не было враждебных намерений, она нормально относится к тебе.

Елена сказала, без тени стыда:

— Мне было бы крайне сложно, если бы Мортен дружил с ней, раз она не находит возможным быть мне настоящей подругой. Я попросила его не встречаться с ней ради меня. И я знаю его достаточно хорошо, чтоб знать, что он сделает это. Я для него важнее, чем она.

Я была возмущена:

— Ты не можешь говорить ему, кого он может, а кого не может видеть! А мой выбор друзей определённо не будет диктоваться тобой.

— Луиза, может быть ты не понимаешь. Она отвергла меня и моё предложение отношений. Она ранила меня.

Я холодно ответила:

— Но ты говорила это миллион раз. Ты и только ты виновата в своей боли. Я не говорю, что она сделала всё блестяще. Но в расставании участвует не один человек. Именно ты вызвала к жизни цепь событий, вынудившую её делать выбор. Я полностью понимаю, почему в этой ситуации она выбрала не общаться с тобой.

— Но я сделала это во благо! — запротестовала Елена. — Она не была честна ни с собой, ни с Робом. Она создала проблему, влюбившись в Мортена. Это её ошибка. Не моя. Я только продемонстрировала её. Я знаю, что если бы это была я, я предпочла бы знать.

— Но ты не она! — возразила я. — Подумай о ней. Ты продемонстрировала её ошибку потому, что хотела ранить его так же, как он ранил тебя. Имей же сколько-нибудь человечности. Опять же, у тебя, как и у всех нас, есть сложности с отвергнутостью. Почему ты не можешь понять этого?

— Но почему ты настолько на её стороне, хотя ты даже не знаешь её? — Она уже кричала, её средиземноморский темперамент снова вырвался на свободу. — Я настолько не важна для тебя, что ты можешь предпочесть мне незнакомую девушку?

— Елена, я не предпочитаю её тебе. Это не связано с выбором. Я следую своим принципам. Я могу дружить с вами обеими.

— Луиза, я — твоя семья. Я ожидаю от своей семьи и друзей лояльности, или из этого всего ничего не выйдет, — угрожающе произнесла она.

— Из чего ничего не выйдет? — спросила я, с внезапным подозрением. — Не хочешь ли ты сказать, что скажешь Мортену не встречаться и со мной?

— Я думаю, он предпочтёт не видеться с тобой, чем так обидеть меня. Он любит меня, — холодно заметила Елена.

— Я считаю, что это гнилой подход. Я никогда не попрошу Жиля бросить тебя, если мы с тобой не поладим, — хотя я с трудом могла представить, что столкнусь с таким сценарием.

Да, я гораздо лучше понимала позицию Лидии и симпатизировала ей больше, чем Елене. Потому, что я чувствовала то же, что и Лидия. Как Лидия. Потому, что я начала понимать, что Елена крайне склонна судить окружающих и таким образом создаёт конфликты для того, чтоб потешить своё эго. И в каждом нашем споре моё недоверие к ней становилось всё более и более очевидным.

Вслед за нашим с Еленой спором о Лидии, разразился шквал электронных писем между всеми нами. Мортену и Жилю пришлось занимать стороны в этом конфликте, хотели они того или нет.

После нескольких недель разбирательства, мы взаимно согласились с тем, что у нас могут быть разные мнения. Но всем было грустно, что в столкновение пришли столь фундаментальные представления. Для Елены её правота так или иначе была вопросом выживания. А я не доверяла ей в том, что она не станет заставлять меня поступать по её убеждениям. Она хотела, чтоб мы были подругами, но в таком случае я рисковала попасть под её контроль… и, хуже того, если я не соответствовала её критериям, я могла оказаться отвергнута.

Тем не менее, я часто спрашивала у Елены совета, а она любила давать их. Она знала то, что я не знала. Например, всё о “органической жизни”. А также всё о свинге.

Свинг

Да, одним из моих последних открытий о мире, в котором мы живём, было то, что свингеры — нормальные люди.

И многие из них очень славные. Я просто не понимала из раньше.

Когда-то давно я была не чужда разнообразного секса. Но моя самооценка тогда была ниже плинтуса и секс был моим способом пытаться быть любимой. Я искала душевной связи, а физический акт без интеллектуальной и духовной связи значил для меня очень мало. Я просто не понимала, зачем можно ступить на этот путь, кроме как для саморазрушения. Но я узнала.

Мы встречались с Мортеном почти каждые выходные. Когда у меня не было дел в Англии, он брал билет на Ryanair и летел в Париж. Когда мы не были вместе, мы общались по телефону и MSN. Мы часто разговаривали о нашей мечте: мире без ревности. Увы, он пока не таков. Однажды, я спросила его по телефону: “Удачно ли прошла эта ночь? Ты встретил кого-нибудь?”

Они с Еленой ходили на “социальную” свингерскую вечеринку в Лондоне. Они больше не “играли”, но многие их друзья продолжали, и, как говаривал Мортен: чего ещё можно хотеть от вечеринки? Отличные друзья, хорошая музыка, раскованные люди и вполне ясная перспектива объятий и поцелуев. На “социальных” вечеринках секса как такового не бывает, но возможности на “после вечеринки”, определённо, остаются открытыми. За последние пять месяцев я очень обогатила свой словарь.

— Я целовался милой девушкой по имени Селин. Она очень хорошенькая. Хотя и не настолько, как ты.

Я заплакала. Мне было больно. Эмоции хрустели в моей трахее, я чувствовала себя заболевшей. Моё хныканье добралось из Парижа до Мортена.

— О, дорогая, не плачь. Мы же решили, что это нормально, разве нет? Я люблю тебя и между нами ничего не изменилось.

Я заплакала горше. От мысли, что он целовал кого-то так же, как меня, у меня скручивало кишки и тяжелел желудок.

— Я больше не буду делать этого, если это так тебя расстраивает. Я сожалею.

— Почему ты сожалеешь? Разве я не сказала, что это нормально? Это то, чего мы все хотели.

— Хорошо, детка. Успокойся. Как ты думаешь, почему ты плачешь? Что именно тебя обидело? Ты ревнуешь?

Определённо. Я закатила глаза. Хорошо, что он не может видеть, что я делаю.

— Я не понимаю, что я чувствую. Ревность это обратная сторона неуверенности, так?

— Так.

— Так что, раз я не теряю тебя и ты не предаёшь наших соглашений, почему я расстроена?

Быть расстроенной противоречило моим принципам. Это расстраивало меня. Но расстраиваясь по поводу расстройства, я только делала всё ещё хуже.

— Хорошо, очевидно, что между тем, что ты чувствуешь и тем, что ты хочешь чувствовать две большие разницы. Это нормально. Тебе не надо давить на себя, — нежно сказал он.

— Нет. Так не пойдёт, — сказала я, топнув ногой.

Когда я была маленькой, отец называл меня “Мэри, Мэри, у неё всё не так как у людей”. В тридцать три я продолжала подтверждать его правоту почти каждый день.

— Я должна давить на себя, — сварливо продолжила я. — Как я могу узнать своё отношение, не попробовав?