Он худой и высокий. В коротком пальто. Черном, вроде, и всегда застегнутом на все пуговицы. Сегодня на голове у него темная бейсбольная кепка, под которой виднеются короткие, редкие волосы, липнущие к черепу даже в отсутствие снега или дождя. Матово-желтая кожа и маленькие, как булавочные головки, глаза придают ему жутковатый вид манекена. Или куклы. Кукольник – так я называю его про себя. Не знаю, сколько ему. Тридцать, сорок, пятьдесят? Иногда судить о возрасте сложно. Но опять же, мне сложно судить о многих вещах.

В тесное пространство автобусной остановки из плексигласа набилось пять или шесть мальчишек и девочка. К ним акула не сунется. Он подходит лишь к тем, кто сам по себе, к отчаявшимся на вид – настолько, что им уже все равно. Миновав остановку, он продолжает путь, не обращая внимания на предложения, которые летят ему в спину.

– Эй, Локи! – доносится крик со стороны остановки.

Зовут на сей раз не акулу. Зовут меня.

Я вижу остроносое, остроскулое лицо Дитера, и у меня падает сердце. Надо было держаться тени.

– Локи! – орет он. – Иди сюда!

Мое имя вовсе не Локи, но Дитер упорно зовет меня так, словно я – концовка какого-то известного ему одному анекдота.

Моя акула направляется в темноту деревьев, высаженных там, где дорога становится набережной. Я бы лучше пошел за ним, чем разговаривать с Дитером, но что-то останавливает меня, и я, перейдя дорогу, становлюсь около остановки. Моя голова опущена, чтобы никто не глазел на мое лицо. Они, наверное, все равно глазеют, но мне, по крайней мере, не придется этого наблюдать, если я буду смотреть на свои потрескавшиеся «мартинсы». Они велики мне, но это значит лишь то, что у меня есть возможность надевать по три пары носков.

– Локи, ты ведь еще чинишь всякие вещи? – спрашивает Дитер, и в поле моего зрения пробирается его длинный и тонкий палец.

Я делаю шаг назад на случай, если он попытается дотронуться до меня. Я не боюсь его, пусть он и на полголовы выше моих пяти футов девяти дюймов с ботинками. Он тощий, как его каблуки-шпильки, под кожей явственно проступают кости. На нем кудрявый белокурый парик. Ему нравится притворяться, будто это его настоящие волосы. Как-то раз я сказал, что это неправда. Дитер попытался ударить меня и пригрозил столкнуть в реку. На него я совсем не поднимаю глаз.

– Мики падал недавно в обморок и шлепнулся задом прямиком на свой сотовый. Мики, покажи ему телефон.

Мальчик, которого я сперва принял за девочку, встает, опираясь о плексиглас. С некоторым трудом вытягивает сотовый из кармана белых, расшитых блестками шорт. На одежде у него засохшая кровь, а запястье сильно ободрано. Он словно бы не в себе.

Внешность у Мики довольно-таки андрогинная, и, окинув взглядом его длинную стрижку, тесные шорты и гладкие, стройные, бесконечные ноги, я понимаю, что никого прекраснее в жизни не видел.

– Экран раскололся, – говорит он сквозь клацающие зубы.

У него акцент. Но какой? Австралийский? Американский? Его пошатывает, пусть он еще и опирается ладонью о плексиглас.

Теперь, когда он глядит на меня, поднять на него глаза и как следует рассмотреть не получится точно, но мне хватило и того беглого взгляда, чтобы запечатлеть в памяти все детали. Потом я занесу их в блокнот. Его волосы мягкими волнами прикрывают уши. Светлые, почти белые. Хотя я не уверен, что это естественный цвет. Подбородок заострен, а вокруг глаз столько мейкапа, что, какого они цвета – не разобрать.

Губы у него синие, но от холода, а не от краски. Он, наверное, страшно мерзнет – одежды на нем еще меньше, чем на девочке, которая встретилась мне под железнодорожной аркой. На других по крайней мере надеты штаны и более плотный верх. Мики же выглядит так, будто находится не на улице, а в ночном клубе.

Из-за него мое сердце начинает биться быстрее.

Я быстро смаргиваю эту мысль. Вот только… Это не мысль, а факт.

Который я не занесу в свой блокнот, но буду вспоминать каждый раз, когда стану просматривать свои записи. Каждый раз мне будет представляться его лицо.

Я краснею.

Черт. Вот бы избавиться от подобных реакций. Похоже, мозг выбирает тех, из-за кого твое сердце сделает кувырок, в совершенно случайном порядке.

Осторожно, стараясь не задеть его пальцы, я беру с его дрожащей ладони сотовый. Это старый, побитый айфон. Экран сплошь покрыт трещинами, но на первый взгляд повреждения только внешние. Скорее всего, понадобится только новый экран. Такое я починить сумею. Я перебираю в памяти телефоны, коллекцию которых собрал у себя в бассейне. Кажется, подходящий экран у меня есть.

Я киваю. Кладу телефон в карман и, подняв глаза, вижу, что Мики как-то озадаченно на меня смотрит.

– Локи наш местный савант. Это значит умственно отсталый, но со способностями в какой-то определенной области, типа электроники, – драматическим шепотом объясняет Дитер. – Он не умеет поддерживать разговор. Но доверять ему можно, – говорит он Мики. – Не думаю, что он вообще понимает, как красть.

Столпившиеся вокруг него мальчишки смеются. Я не приглядывался и не знаю, есть ли среди них знакомые лица.

Иди к черту, Дитер, несчастно думаю я. Одно дело, когда твое сердце ведет себя непредсказуемо из-за кого-то, с кем тебе не только ничего не светит, но кто живет даже не в твоей реальности, кто забудет о твоем существовании, стоит тебе уйти, и совсем другое – когда тебя перед ним высмеивают.

– Сколько? – спрашивает у меня Мики. Мне приятно, что он оставляет комментарий Дитера без внимания и, похоже, не беспокоится, как бы я не украл его телефон.

Я пожимаю плечами. Денег я, в общем-то, не беру. Чаще всего меняюсь. Пусть даст, что не жалко, и все.

Мики хмурится.

– Когда будет готово?

– Завтра, – отвечаю я в землю. – В кафе на Бридж-стрит.

– Хорошо.

Я разворачиваюсь. Мне отчаянно хочется поскорее уйти. Свою акулу я упустил, но все равно отправляюсь к набережной. Подальше от чертова Дитера и его маленькой свиты.

– Погоди! – слышу я за спиной голос Мики. – А во сколько?

Американец. Акцент у него точно американский.

– В полдень, – отвечаю я, внезапно мечтая превратиться в ковбоя с глубоким голосом и сладким, тягучим выговором, как у него.

***

Я бегу к деревьям и останавливаюсь только у самой воды. Перегнувшись через ограждение, я смотрю, как черная река катит крупные волны, гладкие и мощные точно мышцы. Оглядываюсь, но акулы нигде не видно. Я один.

Разбежавшись, я запрыгиваю на наклонное ограждение набережной. Грациозности во мне нет, но я быстрый и легкий, как кошка. Я иду с раскинутыми для баланса руками, слушая тихий шелест воды, перестук колес последнего поезда, убегающего на запад, и несмолкаемый гул лондонских магистралей. Странно, если подумать, но это такой умиротворяющий шум. Я знаю, здесь – как и везде – нисколько не безопасно, но иногда ощущаю себя в этом месте, как дома. Сравнить не с чем, потому что другого дома у меня нет.

Минут через пять боль в сердце становится почти что терпимой.

Глава 3

Нора

Моя нора находится в заброшенном плавательном бассейне на окраине города южнее реки. Снаружи здание выглядит так, словно вот-вот обвалится, но, если не считать груды отколотой плитки на дне самого бассейна, то в целом оно в порядке.

Я живу здесь вот уже почти целый год. Сплю в гулком помещении душевой, где в одной из туалетных кабинок еще работает смыв. Остальные унитазы, чтобы не воняло канализацией, я завалил камнями. В одной из раковин еще есть вода, но бойлер, конечно, давно отключен, поэтому зимой, чтобы вода не застыла, я оборачиваю трубы газетами. Когда я моюсь, ковшом выливая на себя ледяную воду, то каждый раз представляю, будто плаваю в бирюзовом тропическом море с огненным шаром солнца над головой. И это срабатывает. Чаще всего. Воображение – это, наверное, лучшее, что во мне есть.