Мирта кивнет головой. Милиционер поднесет руку к козырьку, пожелает ей счастливого пути. А Мартынь всякий раз сидит как на иголках, аж покраснеет весь. Да, как-то сказал, будто ему портит кровь эта бумага с цифрой 70, что на заднем стекле приклеена. Так ведь господи! Нешто это мало? Бывало, на лошадях раз в десять тише ездили, а все одно — куда надо, поспевали.

Миновали перекресток. Не остановили. Значит, эти не кантрилеры были, издалека не разглядела, ошиблась. Мирта, недовольная, ерзала на сиденье.

— Вроде в спину дует…

— Да что ты, тетя, только ветровое стекло чуть приоткрыто.

— А я говорю, дует. Ночью опять не засну.

— Ладно, я закрою, только тогда ты открой на своей стороне, чтоб на меня дуло. А то задохнемся.

Мартынь хлопнул стеклом, тетя принялась возиться у своего окошка. Оно не поддавалось.

— Нажми вон ту блестящую кнопку и поверни ручку кверху, — подсказал племянник.

— Да не нажимается она.

— Ну как же так, — начал сердиться Мартынь, но сам не решился от руля потянуться к злополучной кнопке, настолько уверенно он себя еще не чувствовал.

Мирта поковырялась, поковырялась и опустила большое стекло. Это она умела.

Хозяйка хутора велела остановить машину у нотариальной конторы, наказала, чтоб племянник ждал ее, и, загадочно улыбаясь, скрылась за двустворчатой коричневой дверью. Скоро она вышла, чтобы сказать, что задержится тут на час или полтора. Мартынь, мол, может пока походить по магазинам.

Набродившись в универмаге, купив в продуктовом масло, колбасу, хлеб и совсем свежий крендель, Мартынь через час возвратился к автомобилю. Солнце накалило салон. Мартынь оглянулся — улица пуста, ни машин, ни прохожих. Он открыл с обеих сторон дверцы.

Проветрив машину, Мартынь опустил все стекла, с удовольствием развалился на мягком сиденье и принялся читать «Спорт».

Наконец показалась тетя. Как и давеча, загадочно улыбаясь, она уселась на свое законное место. Бог ты мой, подумал Мартынь, неужели она действительно считает, будто я не догадываюсь, что делает старый человек у нотариуса?

— Ну, поехали, коровушку доить пора. М-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта, потирая руки.

У дома она проворно вылезла из машины, а Мартынь откатил автомобиль в сарай. Но когда он, увешанный покупками, вышел оттуда, тетя стояла все на том же месте и, задрав подбородок, смотрела куда-то вверх.

— Воробьев считаешь, что ли? — засмеялся племянник.

— Напортачили, мастера, — ворчала Мирта, — теперь не крыша — расстройство одно.

— Отчего же расстройство? — с раздражением спросил племянник. — Сама ведь шифер хотела. Я говорил, что дранка больше подойдет.

— Шипер-то хороший. Да положен нехорошо. На коньке края, как крылья у несушки, растопырены. Надо бы залезть да поправить, чтоб не торчали.

— Тут лучше не сделаешь. Будь крыша более покатой, тогда другое дело.

— Можно приспустить.

— Тогда конек не на месте будет.

— Мерить никто не станет. А когда эдак-то торчат, в глаза бросается.

— Тогда ведь вода в сарай потечет.

— Не потечет. Хучь гвоздями прижми края-то.

— Шифер — не жесть, тетя. Его ни загнуть, ни отогнуть.

— Делать тебе не хочется, — Мирта повернулась и затопала к дому.

В кухне вовсю хозяйничала раскрасневшаяся Дагния. Слава богу, хоть у этой привычка к труду есть. Пахло тающим шпеком и прихваченной жаром корочкой — пирожки пеклись. Второй противень подходил на загнетке, на столе рядками лежали маленькие белые полумесяцы на третью посадку. И куда столько: зачерствеют, завтра есть никто не станет, только шпек да муку зря извела. Маргарин как развернула, так обертку и бросила у плиты. А ведь могла поскоблить, хоть с ноготок, да сберегла бы добра-то. Ну и люди пошли, только бы разбазаривать, а еще удивляются, что ничего не нажито. Побранившись про себя, Мирта вслух ничего не сказала: всех разве научишь, пусть каждый своей головой живет. Она подошла к плите, наклонилась, чтоб получше разглядеть.

— Не мелковаты ли?

— Что вы, тетя! Скорее уж крупноваты. Чем мельче пирожки, тем интеллигентнее считается. Пекут и на один укус.

— Блажь все! Этак гости голодные останутся. За каждым укусом руку-то тянуть совестно.

— В гости не затем ходят, чтобы наесться.

— А зачем же?

Дагния не ответила. Она устала наклоняться к большому зеву печи, жонглировать противнем с пирожками. Тут рубашка к спине прилипла, а эта накаталась в своем лимузине, теперь пришла критику наводить. И хотя Дагния давно усвоила пословицу, часто повторяемую Мартынем, что «худой мир лучше доброй ссоры», на этот раз она не смогла сдержаться, ее так и подмывало сказать старой что-нибудь неприятное.

— От крыс спасу нет. По чердаку бегают, как коты. Даже вон хлебную лопату обгрызли.

— Как бы не посекли Янов тулуп! — встревожилась Мирта. — В праздник разберем сундук да проветрим.

Лучше б не заикалась, подумала Дагния, теперь еще работенка прибавилась. Зачем вообще нужно хранить тулуп умершего мужа? Кто его будет носить? Старомодный, наверное, до невозможности.

— А крысомор у вас тут не носят?

— По фермам да зернохранилищам носят, а по домам — нет.

— Может, потому что не вызываете?

— Кому вызывать-то? Кто ж признается, что в дому у него столько крыс, что на помощь звать приходится?

— Надо было из города яд привезти.

— В лавках нету. Я спрашивала, продавец только смеется: мамаша, говорит, в результате подъема благосостояния населения крысы уничтожены как… Забыла.

— …как класс, а с оставшимися экземплярами справляйтесь в индивидуальном порядке.

— Вот-вот, так и говорил. Откуда ты знаешь?

— А что он еще мог сказать?

Дагния принюхалась: пахло горелым. Так она и знала, первый противень подгорит, последний не допечется. Ох уж эти деревенские печи! Была бы здесь газовая плита!

Мартынь Тутер сидел во дворе в тени огромной липы за круглым, вокруг ствола, столом, который сам смастерил. На скамье, что окружила ствол вторым кольцом, могло разместиться человек двадцать, может, и больше. Ветви липы склонялись почти до самой земли, как стена. Днем они заслоняли от солнца, вечером — от ветра, а пожелай гость выйти, стоит раздвинуть ветви — и в любом месте готова дверь. Когда более полувека назад тетя вышла замуж и переехала сюда жить, липа будто уже занимала полдвора. Наверное, двухсотлетняя. А то и старше. Больше трех метров в обхвате. Может, она достойна быть зарегистрированной как памятник природы? Надо будет ее сфотографировать и послать карточку в Общество охраны памятников истории и природы, там определят. Прямо хоть свадьбу под ней справляй. А почему бы и нет? Лет через пять-шесть, когда Угис надумает жениться. Да, что это он сегодня опять так долго на реке пропадает? С утра ушел. Тете это не нравится. Лучше бы по дому что-нибудь сделал. Надо было заставить его сколотить хоть этот стол да скамью. Может, не так аккуратно получилось бы, но ведь мастерами не рождаются. После Янова дня начнется сенокос, взять мальчишку с собой, что ли… Да-а, вот предстоит работенка. Тутер налил пива в глиняную кружку, сдул пену, отпил пару глотков. Тогда, в то военное лето, они с дядей и отцом немало попотели на огромном лугу, который теперь, пересеченный мелиоративной канавой, вовсе не казался таким необъятным. Сейчас тут ячмень колышется, дружный, высокий. А помнится, одна осока и росла. Значит, хорошо и правильно все сделано, только дядя не вынес перемен — концы отдал. Неужто из-за какого-то луга можно расстроиться до смерти? И ведь уже не свой был, колхозный. Когда дядю хоронили, тетка бегала к экскаваторщику, чтобы хоть в этот день не гремел, дал спокойно проститься.

По листьям застучал дождь. Ну конечно! Разве Янов день без дождя обойдется! Вот и накрыли стол, попировали под липой. Хоть то хорошо, что непогода прогонит домой этого непутевого рыболова, подумал Мартынь, направляясь в комнату.

Тучка прошла, лишь немного покропив, и меж облаков показалось солнце, в день праздника обнадеживая тех, кто собрался в гости и кто ждал гостей.