— Заткнись? — рявкнул Кэрмоди. Но тут же взял себя в руки, улыбнулся и дружелюбно сказал: — А ты прикольный мужик, приятель. Но твои слова не задели бы меня и боком, если бы не те дерьмовые чудеса Ночи, с которыми мне пришлось столкнуться. Они могли бы свести с ума не один десяток людей.

Он прицелился в Йесса:

— Тебе больше не разозлить меня, старик. Но можешь поздравить себя: ты стал одним из немногих, кому удалось завести Джона Кэрмоди. Правда, никто из них не выжил после этого. — Он указал стволом пистолета на огрызок свечи в руке Йесса: — Зачем ты это ешь? Свечи жрут только церковные мыши. Неужели боги, живущие в храмах, так бедны?

— Тебе вряд ли доводилось есть такую бесценную пищу, — ответил Йесс. — Это самая дорогая свеча в мире. Она сделана из праха моего предшественника с добавками пыльцы и жира божественной птицы троджар. Наверное, ты знаешь, что птица троджар является священным символом моей матери. На нашей планете их осталось только двадцать. Да что там на планете? Во всей Вселенной! За ними ухаживают храмовые жрицы с острова Вэнтребо.

Каждые семь лет перед наступлением Ночи они достают щепотку праха того Йесса, который умер семьсот шестьдесят три года назад, и смешивают его священные останки с жиром троджара. Изготовленная таким образом свеча вставляется в этот канделябр. Когда жрецы зажигают ее и удаляются, я сажусь в свое кресло и жду — жду, пока миллионы Спящих ворочаются, мечутся и стонут в наркотических снах, а порождения их кошмаров бродят по улицам Кэрина, выслеживая и убивая друг друга.

После того как свеча немного оплавится, я задуваю огонь и в соответствии с древним ритуалом съедаю ее. Таким образом я соединяюсь с умершим богом и возрождаю его в себе или, можно сказать, заново впитываю в себя его божественность.

Когда-нибудь — а возможно даже этой Ночью — я умру. Мою плоть отделят от костей, кости превратят в порошок и, смешав его с жиром троджара, приготовят новую свечу. Через каждые семь лет частица моего тела будет сжигаться как жертва моему народу и богине-матери. Дым от горящей свечи поднимется и наполнит воздух Ночи. А потом я буду сожжен и съеден богом, который придет мне на смену. Если только он окажется Йессом.

Эльгуль не поедает Йесса, как и Йесс не поедает его. Зло жаждет зла, а добро — добра.

Кэрмоди усмехнулся:

— Неужели ты веришь в эти сказки?

— Я знаю, что говорю тебе правду.

— Все это примитивная магия, — возразил Кэрмоди. — А ты, смея называть себя цивилизованным человеком, морочишь головы своим последователям — тупым, суеверным и ограниченным идиотам.

— Это не так. Если бы мы с тобой находились на Земле, твои обвинения имели бы смысл. Но ты уже прожил часть Ночи — что само по себе является для меня дурным предзнаменованием. Ты должен знать, что Ночью возможно все.

— Любое событие объясняется строгими физическими законами, пусть даже и неизвестными нам пока. Впрочем, меня это нисколько не тревожит. А тебе, старичок, придется умереть.

— Всем нам когда-нибудь придется умереть.

— Но, в отличие от меня, ты подохнешь сейчас! — рявкнул Кэрмоди.

— Мне довелось прожить семьсот шестьдесят три года. Я устал, а уставший бог не нужен людям. Да и матери не нужен слабый сын. Я должен умереть независимо от того, кто победит этой Ночью — Йесс или Эльгуль.

Я готов, чужеземец. Если бы смерть не избрала тебя своим оружием, то нашелся бы кто-нибудь-другой.

— Нет, я никому не подчиняюсь! — закричал Кэрмоди. — Ни смерти, ни жизни! Я делаю то, что хочу, и выполняю только свои собственные планы! Мои желания — мои! Ты понял, старая рухлядь?

Йесс улыбнулся:

— Да, я понял тебя, чужеземец. Ты пытаешься разозлить себя, потому что у тебя не хватает храбрости оборвать мою жизнь.

Кэрмоди нажал на курок. От шквала разрывных пуль кресло, в мотором сидел Йесс, отбросило назад. Куски окровавленной плоти разлетелись в стороны, усеяли пол, испятнали статую и испачкали лицо убийцы. Голова старика отлетела от тела. Руки взметнулись вверх, безвольно упали, а ноги задергались в конвульсиях. Пули Опрокинули кресло, и обезглавленный труп рухнул на пол.

Кэрмоди стрелял до тех пор, пока не опустела обойма. Потом, став на колени, он положил фонарик на под и перезарядил пистолет.

Его сердце бешено стучало, руки бесконтрольно тряслись. Это убийство стало его шедевром, пиком карьеры межзвездного авантюриста. Ему приятно было думать о себе как о художнике, великом художнике преступлений — если только не величайшем из всех, что существовали до него! Иногда он смеялся над таким сравнением и подшучивал над собой. Но еще чаще Кэрмоди верил в это. Да, он — маэстро, и никто теперь не превзойдет его мастерства. Кому еще удавалось убить живого бога?

Кэрмоди даже немного взгрустнул. Что делать теперь, когда он достиг вершины?

Ничего, он что-нибудь придумает. Вселенная велика, и Джон Кэрмоди найдет себе достойную мишень. Теперь ему оставалось лишь выбраться из этой заварухи и вкусить плоды своих трудов.

Чтобы успешно завершить дело, ему требовалось остаться живым и свободным. Произведение искусства считается шедевром только тогда, когда оно закончено и проработано до мелочей. Он должен выбраться из святилища и уйти от возмездия жрецов. Джон Кэрмоди не из тех мотыльков, которые сгорают в пламени свечи ради красоты поступка.

Он достал из кармашка на поясе маленький флакон, осторожно открыл крышку и вылил содержимое на останки тела. Убедившись, что все части трупа политы основательно, он отбросил флакон и вынул из кармана еще один пузырек, вдвое меньше первого. Прикрыв полою куртки лицо, Кэрмоди нажал на головку распылителя. Труп Йесса тут же охватило мощное пламя. Дым поднялся к потолку, и по залу распространился запах горелого мяса.

Кэрмоди рассмеялся. Кэринянам придется пожить без святой свечи из костного порошка их бога. Панпирик будет выделять кислород до тех пор, пока тело не превратится в пепел.

Но осталась еще полусъеденная свеча, которую Йесс выронил при падении. Кэрмоди поднял ее и поначалу решил сжечь вместе с трупом. Но, подумав, усмехнулся и откусил обгрызенный кончик. Свеча имела горьковатый привкус, но была вполне съедобной. Кэрмоди умял ее за милую душу, наслаждаясь мыслью о том, что создает тем самым уникальный прецедент, который будет иметь историческое значение. Прежних Йессов тоже убивали — правда, не земляне. Но, насколько он знал, никто, кроме двух сыновей великой Бунты, еще не ел божественную свечу.

Пережевывая горьковатый воск, Кэрмоди высматривал выход из зала. Языки огня осветили помещение, и за ногами Бунты он заметил нишу и отверстие в стене. Ему даже показалось странным, что он не увидел этого отверстия при первом беглом осмотре. Оно было узким и невысоким, но вполне подходило под рост землянина. Очевидно, проход сворачивал куда-то в сторону, а затем выводил в коридоры храма. Оставалось только протиснуться в него.

И вот тут-то Кэрмоди пришлось пожалеть о своем пристрастии к еде. Живот оказался великоват и застрял в щели, как пробка в горлышке бутылки.

Дергаясь всем телом и выкрикивая бранные слова, Кэрмоди удивлялся, как сюда пролезают другие люди. И тут до него дошло, что здесь мог застрять даже худенький подросток. А значит, это был не проход. Но тогда зачем понадобилось прорубать это отверстие?

Ловушка!

Он вырвался из объятий холодного камня и отступил на несколько шагов. Арочный проход, на вид сделанный из тех же каменных плит, что и стены, начал медленно сжиматься.

Очевидно, часть стены состояла из псевдосиликона. Но догадка не обрадовала Кэрмоди. Он не имел ни малейшего понятия, как теперь выбраться из святилища.

Где-то позади раздались голоса, мужские и женские. Кэрмоди резко обернулся и увидел, что дверь, через которую он вошел, распахнута настежь и через нее входят люди. Первые с ужасом указывали на горящий труп.

Он издал дикий вопль и бросился к вошедшим сквозь черный столб дыма. Его попытались остановить, но Кэрмоди открыл стрельбу. Кэриняне разбежались в стороны. Кто-то из них отскочил назад, скрываясь в пурпурном тумане.