Растягивая на груди мелкий набор зеленых мехов гармошки, приискатель хрипло выкрикивал:

Такими же хриплыми голосами, заглушая гармонь, мужики подхватывали:

Ветер трепал волосы на головах мужиков, распахивал полы их армяков и с воем перелетал через речку, унося пьяный гул толпы и звуки гармошки к широким лугам и полям, к густым березовым рощам.

Неделю гулял приискатель в Кабурлах.

Два раза ездил Будинский в волость за водкой и за пряниками по заказу приискателя.

Всю деревню перепоил приискатель. Ходил с пьяной ватагой от избы к избе: посреди улицы пьяные хороводы и пляски устраивал; сорил медяками и пряниками; поочередно ночевал в разных избах, после ночевки дарил бабам кумач на платье и рубли серебряные.

Не миновал гулянки и Филат Косогов — два дня хороводился с пьяной ватагой. Домой приходил во хмелю, поздно ночью.

На третий день утром погнал он поить лошадей на речку. Напоил их и, чтобы прогнать хмель из головы, выкупался в холодной, почти ледяной воде.

На обратном пути к соседу Силантию зашел. Встретились у самых ворот.

Филат спросил:

— Ну, как? Гуляешь сегодня?

У Силантия глаза красные, опухли. Голос хрипел.

— Будет… Кончил…

— Что так? — удивился Филат. — Гость-то ночевал у тебя? Заплатил чего аль нет?

Силантий с трудом разодрал запекшийся рот.

— Десятку золотую дал, — ответил он, скаля зубы, — да бабе на платье кумача.

— Ишь ты!.. Привалило тебе…

— Еще как!

Поговорили мужики и разошлись.

Филат домой пришел.

Покосился все еще красными с похмелья глазами в куть на Петровну и строго сказал:

— Жарь-ка пару гусей, стряпню заводи, поросенка зарежу — изготовь.

Не оборачиваясь, Петровна спросила:

— Что за праздник такой?

Филат, пряча глаза, ответил:

— Гость придет сегодня… гулять будем…

Побелела Петровна. Поняла, о каком госте речь идет. Зло сказала:

— Сам стряпай! Тогда и гуляй… Либо маменьку заставь стряпать… А я не буду.

— Стряпай, говорю! — рявкнул Филат.

— Не буду!

— Не будешь?

— Не буду, — отрезала Петровна.

Побелел и Филат. Подошел к жене. Размахнулся и ударил ее кулаком по уху. Грохнулась Петровна на лавку.

А Филат стоял над ней со сжатыми кулаками и рычал.

— Стряпай!.. Захлестну!..

Петровна сквозь зубы цедила:

— Не буду… Хоть убей…

Зверем накинулся Филат на жену.

Бил ее кулаками по лицу, по голове, по спине и приговаривал:

— Не хочешь для меня? Не хочешь для хозяйства? Горбачу стряпаешь?! Любача угощаешь?!

Металась в кути Петровна. Кровью захлебывалась. Отчаянно кричала:

— Ма-а-менька! Уби-ил!

На ее крик старуха и Степан прибежали в дом.

Старуха кинулась на помощь снохе, крича на ходу:

— Сынок!.. Опомнись!.. Окрестись!..

Степан остановился у порога горницы и тоже крикнул:

— Дядя Филат!.. Постой!..

У Филата глаза кровью налились, лицо стало багровым, увидев работника, он схватил топор.

Парень опрометью кинулся из избы.

Филат за ним в сенцы, в ограду. Но не мог догнать. Подбегая к воротам, пустил топор вдогонку Степану. В прясло попал. Оба выбежали за ворота.

Степан уже бежал по улице, две избы миновал.

Посмотрел Филат вслед работнику. Повернулся и зашагал обратно в ограду. Пошатываясь, прошел в пригон; сел на сухую кучу навоза, к стенке; зажал руками голову и, тяжело отпыхиваясь, никак не мог в себя прийти.

Долго сидел Филат в пригоне. Мысли в его голове ворочались медленно, тяжело. Смутно чувствовал он что-то вроде раскаяния. По временам перед его глазами мелькало окровавленное лицо Насти. Чувствовал, что на душе у него нехорошо, как-то занозисто, словно натер он в груди кровавые мозоли, которые не дают ему ни на минуту покоя, мучают то раскаяньем, то злобой.

Так он и просидел до обеда.

Начисто пропился приискатель, все оставил в Кабурлах — деньги, часы, кафтан, поддевку, шаровары, малиновую рубаху, сапоги и гармошку. Босиком, в одном исподнем белье ушел из деревни. И никто не видел, когда и куда он ушел.

Очухалась наконец деревня. К покрову стали готовиться.

Только к Филату в дом расстройство пришло. Работник сбежал. Сам Филат ходил чернее тучи.

Петровна за ворота не выходила. Поджидала, когда синяки с лица сойдут. Работала по дому. Все делала молча.

А старуха наедине охала, крестилась и причитала:

— О-хо-хо… Спаси, царица небесная!.. Согрешили… Кто не грешен-то? Владычица!.. Принес нечистый этого гулевана… Всю деревню сбулгачил… Прости и помилуй нас, господи…

Все трое бродили, как сонные мухи.

Вечером во двор Филата забежала соседка Катерина — жена Силантия.

Встретилась с Петровной. Вместе в пригон прошли. Катерина взглянула на Петровну и руками всплеснула:

— Ой, девонька! Ну и отделал он тебя!

У Петровны слезы брызнули. С трудом выговорила:

— Руки на себя наложу!

— Еще чего, девка! — возмущенно воскликнула Катерина. — Ты что… сдурела?

— Свет опостылел! — заговорила Петровна, вытирая руками слезы. — Смотреть не хочу на рыжую собаку…

И вновь залилась слезами.

Заплакала и Катерина. Она так же отирала рукой слезы, катившиеся по ее смуглому лицу, и тихо, прерывисто говорила:

— А мне, думаешь, легко?.. Тебя хоть избил… А я опоганенная! Навеки!.. О, господи!..

Катерина захлебнулась слезами, умолкла.

Молчала и Петровна.

— Вот, Настенька, — снова уже спокойно заговорила Катерина, — только теперь я как следует поняла, что не зря пословица говорит: «И сквозь золото слезы льются!» Тебя Филат привел в свой дом почти голой. Такой же голой и меня, сироту, взял замуж Силантий. Вот ты и посуди, и подумай: куда нам с тобой деваться? Кому жаловаться? Некому! Такая уж наша бабья доля. Недаром ведь наши мужики, варнаки, говорят: курица не птица, баба не человек.

— Сбегу я от него, от рыжей собаки… — опять сказала Петровна. Кривя свои тонкие губы в улыбку и сверкая черными глазами, Катерина ответила ей:

— Никуда ты, Настенька, не сбежишь от своего Филата! Если и убежишь, все равно поймают тебя в первой же деревне аль в городе и приведут обратно к Филату. А Филат на этот раз изувечит тебя. Такой медведь калекой может сделать. Закон такой, Настя!.. Закон!..

Недобрый огонек мелькнул у Катерины в глазах. Наклонясь почти к самому лицу Петровны, она заговорила полушепотом:

— Нет, Настя. Тут надобно другое… Либо смириться навеки, либо…

Петровна упрямо перебила Катерину:

— Сама себя жизни решу… Руки на себя наложу!.. Только не пойду я на это…

— А я не хочу, Настенька, чтобы ты пошла на это… Ты не на себя руки-то накладывай, а на него… на рыжего своего наложи… Себя-то зачем губить?

— Что делать — ума не приложу, — растерянно проговорила Петровна.

— А кто же за нас, баб, приложит свой ум? — уже сурово спросила Катерина, хватая за руки Петровну и заглядывая ей в глаза, в которых вновь появились слезы. — Кто? Я тебя спрашиваю, Настя! Ну, кто?.. Наш староста? Городское начальство? Нет, Настенька. Никто за нас не заступится и никто нам не поможет. Сами мы должны отвадить варнаков… от их подлых повадок. Поняла? Сами…

Петровна вздохнула.

— Ведь ты подумай-ка, Настя, что они делают, — гневно продолжала Катерина. — Скобов-то двух своих снох подсунул гулевану. Третью не успел, другие мужики перебили у него гулевана. Всех трех сыновей отослал на пашню, а сам тут гулянку затеял, старый варнак… До чего же, значит, довела его жадность к деньгам да к кумачу приискателя, а? — Катерина плюнула в сторону. — Тьфу, старый лиходей.