Лошади ему всегда нравились: эти умные, гордые животные всегда вызывали в нем чувство восторга. От бывшей конюшни остался лишь осыпавшийся фундамент, вокруг были видны следы большого пожара, восстанавливать придется с нуля, и пока неизвестно еще, будет ли у Чарльза возможность развести лошадей. Ведь одно дело — симпатизировать этим благородным животным, и совершенно другое — заниматься их разведением.

Но, так или иначе, а раз конюшня имела место в прошлом, то значит, быть ей восстановленной и в настоящем.

И Чарльз увлеченно обсуждал цены на доски и кирпич, как всегда помечая самое важное в своем блокноте.

Вечер хозяин замка провел в библиотеке за чтением «Грозового перевала» Бронте, переживая вместе с героями неумолимо нарастающее напряжение по мере приближения трагической развязки. Да так и заснул там же, на кушетке времен правления короля Карла I. На этот раз спал он крепко и без сновидений и проснулся бодрым и полным сил.

Едва позавтракав, Чарльз уехал на кладбище.

Там он сначала скосил газонокосилкой траву и сгреб ее у ворот. Пособирал валявшиеся ветки, в кучу к скошенной траве. Обмёл веником не сильно загрязненные могилы и памятники. Подрезал свисающие до земли ветви деревьев. Затем взял жесткую щетку на длинной сменной рукояти и стал отчищать особо загрязненные памятники и хорошо сохранившиеся надгробия, начиная от центральных ворот и продвигаясь к одинокой могиле в дальнем углу.

Это заняло его на неделю. За кладбищем он обнаружил завалившийся колодец, и, привезя рабочих, которые, к слову сказать, отказывались, как могли, общими усилиями расчистили его. Что удивительно, колодец был вполне действующим, пить оттуда Чарльз не рисковал, но вот вода в наведении порядка ему была ох как нужна.

Он набирал ведро, ставил его рядом с собой и тщательно мыл надгробия, памятники и кресты щеткой с жесткой щетиной.

Через девять дней, уже под вечер, когда солнце начало садиться, он добрался до одиночной могилы. Гнилостный запах тления все так же присутствовал, но дышать уже было терпимо.

Граблями он отгреб слежавшиеся листья и упавшие ветки, свалив все в кучу. Прошелся щеткой по кресту, уделяя внимание прибитой табличке.

«Элизабет Гарден-Слотт. 1736-1755 (?) 1805», — прочел Чарльз проявившуюся из пыли и грязи надпись.

«Интересно, что значит вопросительный знак? Неизвестна дата смерти? И почему две даты? Через пятьдесят лет. Странно все это. И узнать не у кого».

Чарльз вылил грязную воду под дерево и пошел к колодцу заново наполнить ведро. Вернувшись, принялся за памятник. Простой и каменный, трапециевидной формы, он заканчивался навершием в виде креста. Взял скребок, отдирая слишком уж большие куски грязи. Почистил сначала боковины, затем заднюю часть, и в конце — лицевую. Когда слой грязи сошел, то прямо под навершием Чарльз обнаружил выбитый портрет. Девушка. Волосы спадают каменной волной. Резные брови вразлет. Губы приоткрылись в улыбке. Вот тут, справа на щеке, плохо вымыто — грязные разводы — Чарльз протер это место тряпкой, кинул ее в ведро и отошел на несколько шагов, чтобы посмотреть на результат.

Обернувшись, он чуть не споткнулся. С памятника на него смотрела Элизабет. Каменные волосы волной. Тот же наклон головы. Пристально смотрят белые, не синие, каменные глаза, вынимая из Чарльза душу.

«Элизабет? Элизабет! Но как? Как же так? — Чарльз на нетвердых ногах подошел к памятнику и упал на колени сбоку от надгробия. Трясущейся рукой дотронулся до вырезанного на камне портрета, проведя по холодной щеке. — Что произошло? Что все это значит? Элизабет? — В мертвенной тишине послышались глухие рыдания. Чарльз, забыв, что он взрослый мужчина, владелец огромного замка, обхватив одной рукой памятник и прижавшись своей щекой к вырезанному портрету любимой девушки, плакал, как ребенок. — Так ведь не может быть, я ведь. — Он всхлипнул. — Я ведь влюбился в тебя. Элизабет... Элизабет...»

Вдалеке сверкнула молния, разрезав надвое темное пространство, словно огненным мечом. Земля заметно содрогнулась. Завыл ветер, закручивая мелкие сухие листочки и кидая их прочь. Где-то громко простонала неясыть. И все стихло. Ни ветерка. Ни шепотка. Ничего.

Постепенно рыдания стихли, и Чарльз заметил, что на кладбище опустились сумерки. Пора возвращаться.

Он медленно поднялся, разминая затекшие ноги, и обернулся.

На него смотрела Элизабет. Без своей вышедшей из мода шляпки, скрывающей пол-лица. Распущенные темно-каштановые волосы до пояса. Синие глаза. Горящий взгляд. Легкое муслиновое платье в пол желтого цвета. Элизабет парила над землей и сама была полупрозрачной.

— Элизабет? — Чарльз всматривался в ставшие такими родными черты любимого лица, с ужасом понимая, что Элизабет — это Бетти. Даже платье было тем же. Из сна. — Бетти? — Он шагнул к стоящему призраку, протягивая руки. Призрак медленно кивнул головой. — Объясни мне. Иначе я сойду с ума. Я только что увидел тебя на памятнике, а сейчас вот ты стоишь передо мной... неживая... Пожалуйста, объясни, что все это значит! Прошу! — Последнее слово получилось с надрывом.

Они сидели на скамеечке возле соседней могиле, рядышком, будто закадычные друзья.

— Хорошо. Я расскажу, — тихо сказала Элизабет, — но за это и ты ответишь на пару моих вопросов.

Чарльз серьезно кивнул и приготовился слушать.

— Я родилась в 1736 году, 26 марта. Когда мне было тринадцать лет, умерла моя мама. Папа работал в конюшне у старой герцогини. Все считали ее злой, но это не правда! Когда заболела мама, она помогала нам, присылала своего врача и сметану с кухни, но мама все равно умерла от грудной жабы. Тогда старая леди взяла меня к себе, своей горничной. Она учила меня читать и писать и подарила платье, когда мне исполнилось шестнадцать. В 1755 году у герцогини был юбилей, семьдесят лет. Стали съезжаться все родственники. Было противно слушать, как они шепчутся по углам, сетуя на то, что старая змея жива-живехонька. Я ведь знала, что она очень добрая. Тогда я не выдержала и рассказала все ей. Но леди рассмеялась своим каркающим смехом и сказала, что все это воронье ждет неприятный сюрприз после ее смерти. За три дня до юбилея приехал лорд Джон Рус. Он был красивым молодым человеком, с военной выправкой, замечательно державшийся в седле. Он прискакал один, на лошади, и сообщил, что его супруга, леди Эмилия, прибудет в карете через три дня. В тот же вечер он пришел к герцогине что-то просить, они все ходили, чтобы выпросить себе или денег, или землю, или рекомендации, так вот, он пришел к ней и увидел меня. Заметил, что старая леди прячет тут хорошеньких горничных. Но герцогиня цыкнула на него, чтобы он не смел. А что не смел — я так и не поняла тогда. А ночью я возвращалась к себе в комнатку, та была через одну за спальней старой леди, я ходила греть ей молоко, и тут кто-то утянул меня в пустующие покои. Мы готовили их для гостей. Это был лорд Рус. Я тогда испугалась, подумала, что герцогине стало плохо. И я спросила у лорда. Но он сказал, что плохо будет ему. И добавил: «Без твоих ласк, прекрасная Бетти», — тут голос Элизабет, журчащий как ручеек, стал тише. А Чарльз заметил, что вцепился в скамью так, что побелели костяшки пальцев. — Он говорил мне много гадостей, и тро... трогал меня... везде, а потом ударил, когда я сказала, что все расскажу леди Эмилии, его жене. Потом... Я смутно помню это «потом». Мне было больно. А он ушел и велел убрать комнату, и сказал, что завтра еще придет. Я стала прибираться и закончила к утру. Почти весь день я провела в своей комнате. А под вечер закрылась на щеколду. А ночью снова пришел лорд Джон. И он очень разозлился, когда я не открыла. Обзывал меня маленькой дрянью, а потом сломал щеколду. Он был взбешен. И ударил меня. И снова... сделал это. То же самое, как в той комнате. И на следующий день тоже. У меня болело все тело, и поднимался жар. Мне кажется, я бредила. Когда он... закончил, то потащил меня куда-то из замка, сказав, что я своим скулежом перебужу весь замок. Да и убрать меня надо подальше с глаз приехавшей супруги.  Он волоком дотащил меня до усыпальницы, потому как сама идти я не могла, втолкнул вовнутрь, и я ударилась головой о каменную плиту, и закрыл меня там. Он сказал, что после празднования выпустит меня. Но про меня забыли. Я не помнила, сколько времени прошло. Я металась в бреду на холодном мраморе усыпальницы. Я понимала, что умираю. И я кричала от страха и бессилия. Кричала какие-то проклятия Джону Русу и всему его роду, кроме старой герцогини. Кричала, чтобы замок за меня отомстил. Кричала, что буду преследовать его после смерти. Кричала просто от боли. А потом все исчезло. Не стало поломанного тела. Перестала болеть душа.