По спусковому концу, так называется пеньковая веревка с балластом, человек начал спускаться под воду.

Темное густое море жадно схватило водолаза, сжало его, уверенное, что никогда уже не отпустит к людям. Шипел в скафандре воздух, подаваемый из палатки. Перед стеклом иллюминатора, как микроскопические воздушные шары, покатились вверх шарики воздуха. Тяжкое облачение водолаза начало терять вес и в неповоротливом большеголовом чудовище проснулась гибкость и подвижность человека.

Годы подводного труда! Годы, годы! Это вы научили Мишина редкому искусству так нажимать головой на золотник, чтобы точно устанавливать вес и плавучесть своего закованного в водолазные доспехи тела. Вот и теперь он, не думая, руководствуясь инстинктом водолаза, головой нажимает золотник, освобождается от хищных объятий моря, становится невесомым и, прикоснувшись ко дну, ощущает ил и глину. Черт возьми! Жить стоит, если ты можешь остаться один на один с морем. Не только остаться, а драться с ним!

Лампа — своеобразный фонарь. Мишин вытягивает ее перед собой. Зеленая, студенистая вода просматривается метра на два, а стоит сделать шаг, как муть взлетевшего ила заволакивает все перед глазами.

Дно ровное. Черно-серая глина присыпана илом, как пеплом, словно здесь сожжены и похоронены надежды всех, пытавшихся спорить с Арктикой.

Шаг.

Еще шаг. И ничего не видно. Остановка.

Рассеивается ил, и перед стеклом- иллюминатора рыбешки. Небольшие рыбешки. Сантиметров по пятнадцать — двадцать. Замершие, изумленные флотилии рыб. Рыбы не понимают еще, живое существо перед ними или видение. Видение поднимает лампу, и рыбы исчезают. Но на смену им несутся новые, чтобы своими глазами увидеть призрак, потому что живое существо, а тем более человек, не часто отваживалось спуститься под лед, под свинцовую толщу полярного льда.

А человеку не до рыб. Он наклоняется к илу, он поворачивается в разные стороны, то плывет, то идет. Он всматривается в непоколебимую зеленовато-черную беспредельность, чтобы найти трос с балластом, поднять его и перенести с левого борта на правый.

Стоит слегка перебрать воздуха, как море, разъяренное подвижностью пришельца, пытается выкинуть его наверх, а попробуй позабудься и не добери воздуха, и море кинется, чтобы задушить тебя. Оно не первый раз пытается покончить с тобой, но снова и снова отступает и прикидывается мирным, тихим и добропорядочным.

Мишин сперва почувствовал, а потом уже увидел, где находится трос с балластом. Он поднял его и понес к другому борту, глазами нащупывая хотя бы намек на огонек, на искру огня, потому что с другого борта по совету Мишина заблаговременно, как ориентир, спустили другую лампу подводного освещения. Но толща воды растопила свет во мгле, и опять пришлось припомнить все повороты, какие делал при поиске троса. Припомнил все повороты до единого, чтобы выбрать направление поиска правого борта. У ледокола двадцать два метра в ширину, но в кромешной тьме под миллионотонными сводами льдов такой путь может равняться километрам. Опыт! Спасительный опыт! Вот справа — не свет, не сумрак, а робкий, трепетный полунамек на свет, и Мишин движется туда, где медленно-медленно, сначала как бледная искорка, потом как тусклая звезда, а потом уже ярко и обрадованно выдвигается лампа правого борта. Здесь глубина метров восемь. Мишин передает трос наверх, матросы «Белоусова» обтягивают им подводную часть ледокола и к тросу крепят беседку. Мишин мельком думает о тех отъявленных оптимистах, которые опрокинутый навзничь длинный и узкий деревянный стол так поэтически назвали беседкой. Беседку весьма прозаически подводят на тросах под пробоину. С бортов ледокола регулируют длину тросов, передвигают беседку то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Все это по приказу Мишина, связанного телефоном с ледоколом.

Беседка, наконец, укреплена, к ней привязан балласт, чтобы уменьшить ее плавучесть. Водолаз взбирается на этот стол и к одному из тросов привязывает лампу. Глаза водолаза, как глаза хирурга. Он остро и пристально всматривается в носовую часть ледокола. Она, как летопись пережитого. Длинные трещины зияют в ней, как раны. Царапины глубокие, как шрамы. И на мгновение чудится, что вокруг ран и шрамов багровеет не ржавчина, а спекшаяся кровь корабля.

Скала, не отмеченная в лоциях, встала на его пути и гранитным плугом пропахала грудь ледокола. Сейчас, под водой, Мишин чувствует боль металла, словно раны и шрамы ледокола рассекли его широкую грудь.

Телефонную связь с Мишиным держал Котенко, голос его звучал приглушенно, словно из другого мира. И сейчас, когда Мишин вылез и озябший наклонился к блаженному теплу печурки, приятно видеть, что Котенко не в другом мире, а рядом. А Дориан Котенко уже готовится к спуску. Он берет с собой металлическую щетку, зубила и кувалду. Обхватив ногами края так называемой беседки, лежа на спине, он сдирает металлической щеткой ржавчину: короткий рывок, и коричневая муть обволакивает трещины.

Потом он еще сильнее зацепился ногами за края беседки. Левой рукой на сгибе в локте держась за трос и сжимая ею же зубило, он набирает побольше воздуха и скафандром упирается о корпус корабля. В правой руке десятикилограммовая кувалда. Тут уж не скажешь: точка опоры.

А воздуха набрано столько, так упираешься скафандром о корпус, что стоит лишь соскользнуть, и тебя, как пробку, выбросит и может выбросить даже ногами вверх. Котенко зубилом вырубает фаски по трещинам. Он снимает угол кромки металла для увеличения площади сварки. Кувалда тяжела. А сила удара не та: мешает вода. Садятся зубила, сдают руки, слабеют удары.

На смену Котенко спускается Андреев. Когда Андреев вылезает из проруби, его водолазный костюм покрывается ледяной коркой и человека волокут в палатку.

Так идут под водой секунды, минуты, часы.

Наконец, все готово для сварки, и с электродом в руке перед трещиной вырастает Мишин. Работа тонкая и точная, а держаться не за что.

Тогда Мишин ногами обнимает беседку. Используя плавучесть, он располагает свое тело под углом в сорок пять градусов к доске беседки.

Знаменитые цирковые трюки — просто детская забава перед сложностью творимого.

Человек под углом в сорок пять градусов находится на зыбкой беседке. Он обязан не только с безукоризненной аккуратностью заваривать трещины, но ни на секунду не забывать об опасности. Не прерывая сварки, он то и дело должен нажимать головой на золотник, уравновешивать себя и держать тело во всех рыцарских доспехах под заданным углом. Строго под заданным углом, чтобы игла электрода не отрывалась от шва сварки.

Стоит чуть-чуть недобрать воздуха, и тут же игла электрода отскочит от шва, и сварка оборвется.

Стоит чуть-чуть перебрать воздуха, и тут же неминуемо Мишин коснется скафандром корпуса. Мгновенное прикосновение, и током высокого напряжения сразу прожжет скафандр и в образовавшееся отверстие хлынет вода… Работая, надо учитывать и зыбкость доски беседки.

Так и работал Александр Павлович Мишин, почти неподвижно держа свое тело. А какой бы пылающей отвагой ни переполнялось сердце, вода оставалась все такой же студенистой, холодной водой с минусовой температурой. Вода не замерзала лишь из-за высокой солености.

И хотя каждый мускул напряжен, хотя кажется, что ноги, руки и плечи научились самостоятельно мыслить и действуют слаженно и четко, все равно холод сковывает.

В пургу, а на Тикси тридцать пять градусов мороза без ветра считалось раем, в пургу при сорока-сорока пяти градусах мороза не успевали скалывать свежий лед, прихватывавший прорубь. Находиться под водой в такую погоду можно, да и полагается, минут десять-пятнадцать. Мишин, Котенко и Андреев находились под водой по два — два с половиной часа. Им казалось, что иначе и быть не может: ведь каждую трещину проходили по пять-шесть раз. После сварки Котенко и Андреев попеременно обрубали шлак, а Мишин накладывал новый слой сварки.

А перед ледоколом «Капитан Воронин» приютилась на льду деревянная будка бригады Сокура. Будка из ящиков, обложенная снегом, облитая водой, сразу же превратившейся в лед, эта будка скорей напоминала терем-теремок. В будке находились в шубах, в валенках и рукавицах. Бочка-печка скорей напоминала о тепле, чем давала его. Выше пяти-семи градусов мороза температура не поднималась. В двадцати — тридцати сантиметрах от печки все замерзало. Но и здесь работа не прерывалась. Отсюда выходили Губин, Мурашев и Сокур поочередно в водолазных костюмах, а сюда их в заледеневших доспехах поочередно втаскивали. Разница была только в том, что объем работ был больше, чем у соседей.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: