— Я дал клятву…

— Подлый Фридрих-Вильгельм, подлая нация, подлая армия!.. Держава, которая всех обманывает, не должна существовать!..

— Я дал клятву у гроба Фридриха II, — упрямо повторил Александр. — Если Пруссия перестанет существовать, я буду лишен морального права подписывать мирный договор.

Наполеон с явным любопытством, в котором тем не менее сквозило соболезнование, посмотрел на молодого русского императора. Ему было известно, что Александр дал подобную клятву в постели прусской королевы Луизы и что именно в угоду ей он сделался союзником Пруссии. Однако император французов подавил в себе желание объяснить собеседнику, что женщины для монарха должны служить лишь предметом роскоши, пышной декорацией — не более того.

— Ваше величество! Вы только вдумайтесь, что я вам хочу предложить. Все, что к востоку от Вислы, отойдет России, все, что к западу — мое… Я отдам вам Мемель!

— Для меня это еще хуже, чем ничего. Я не могу рвать на части своего поверженного союзника. Пруссию надо сохранить… Давайте втроем встретимся. Король Пруссии ждет такой встречи.

— Я встречаюсь с монархами только великих держав. С остальными разговаривают мои секретари…

Переговоры на плоту не приблизили дело ни к тому, ни к другому берегу прусский якорь держал прочно Александр ничего не домогался для себя, догадываясь, что за это впоследствии придется заплатить втридорога. Наполеон злился, хотя ему импонировало поведение русского императора, выказавшего как бы полную покорность победителю, однако уверенно миновавшего все ловушки и приманки, которые раскладывал перед ним Бонапарт. Заслуживало уважения и то, что вопросы чести для Александра оказались выше прочих соображений. И все же, какую власть взяла над ним эта Луиза?.. Бонапарт согласился встретиться на следующий день с королем Пруссии, но удостоил того лишь нескольких презрительных реплик в ходе короткой аудиенции. Александр стоял на своем: Пруссия должна оставаться Пруссией, хотя бы и в сильно урезанном виде.

Наполеон Бонапарт был уже достаточно накален этой неустойчивостью, когда Фридрих-Вильгельм пустился на отчаянный шаг. Король срочно вызвал в Тильзит свою супругу, которой никогда прежде не видел Наполеон, что, впрочем, не мешало ему третировать «амазонку в драгунских штанах» заочно. Император французов внял советам Александра и своего штаба и дал согласие принять Луизу. Хотя это и мало походило на прием. Был Наполеон после верховой прогулки, в простом егерском мундире, с хлыстом в руках. Вот так спрыгнул с разгоряченного коня и предстал перед ослепительной, торжественной красотой.

Он увидел не королеву Пруссии, а много выше: женщину-королеву!.. Строго говоря, она и была много выше ростом Наполеона. Величественная осанка в сочетании с нежной грацией — первое, что поразило императора. Интимная беседа проходила с глазу на глаз. Продолжалась долго. Для Фридриха-Вильгельма — невыносимо долго. Его придворные устали переживать вместе со своим королем. Нервничал теперь один супруг. Разумеется, за все надо платить, но какова, черт побери, цена!..

Цена, вероятно, устроила Наполеона. Пруссия получила обратно все, что просила, кроме Магдебурга.

— Еще немного, и мне пришлось бы уступить и Магдебург! — смеялся потом император в кругу своих маршалов.

Роль королевы Луизы в Тильзитских переговорах не получила должного отражения в истории, настойчивость Александра стала содержанием особого пункта в договоре, где было сказано, что четыре провинции возвращены Пруссии «из уважения к его величеству Императору Всероссийскому».

Подаренный ему Мемель Александр вернул королеве Луизе.

Между Россией и Францией был заключен тайный оборонительный и наступательный союз. Пока тайный.

Все это пришло и ушло. Но, кто знает, может быть именно там, в Тильзите, Наполеон впервые подумал о своей Жозефине без обычного благоговения и мучительного восторга?…

Любовь его не угасла — нет, этого не случилось, просто не могло быть. Но что-то ведь и произошло там, в Тильзите, подвигнувшее императора к мысле о разводе. Что-то наверняка ему открылось в Тильзите, где он впервые подумал о том, что императору Франции нужен наследник королевской крови.

— У политики нет сердца, а есть только голова, вам это должно быть прекрасно известно, — сказал он Жозефине де Богарне, объясняя необходимость развода.

Это был удар, доведший ее до глубокого обморока. Еще два, еще год назад она бы перенесла его гораздо спокойнее. Но сейчас, когда Жозефина с удивлением для самой себя более не находила своего Бонапарта ни маленьким, ни смешным?.. Впрочем, это необъяснимо. Видимо, с нею тоже что-то произошло за последние годы, хотя и они отнюдь не лишены были случайны романов. Возможно, она, наконец, поняла, что судьба подарила ей великого человека, рядом с которым все остальные — пигмеи? Ведь по-настоящему она жила теперь только его письмами и ожиданием коротких встреч.

Но у политики, которой жил Бонапарт, не было сердца.

Жозефина де Богарне это знала.

В Мальмезон, где она поселилась после развода в подаренном ей дворце, еще приходили письма с личной подписью императора Франции. Жозефина внимательно перечитывала эти письма по многу раз. Время от времени доставала старые, какие сохранились у нее еще с итальянских походов Бонапарта. Снова читала. Сравнивала. Удивлялась. Письма ей казались написанными двумя разными людьми.

Так, в сущности, оно и было.

Один из них любил ее, другого любила она.

Одной своей фразой Александр I повернул ход истории, готовой так удачно сложиться для России и Франции. Фразой о том, что его сестра, великая княжна Анна, не является дочерью императора Павла.

Черт знает что! Какой-то шталмейстер, можно сказать, конюх — завалил императрицу на кушетку, и вот вам, ваше величество, еще одна принцесса!.. Или этот шустрый гофкурьер Бабкин — тоже ведь, не упустил момента. В результате великий князь Николай Павлович похож на него, как две капли воды.

Кто там только не заваливал принцессу Вюртембергскую Софию-Доротею-Августу-Луизу, и православии — Марию Федоровну? На каждое имя по соискателю. Четыре сына и шесть дочерей. Когда только и успевала? Худосочному, издерганному Павлу многовато было и одной княгини Гагариной урожденной Лопухиной. А ей каково? Одна приятность, что царь. Прочие отсутствовали начисто: курносый, с большими губами, резко бегущим назад лбом… Это и не лоб вовсе, а одна сплошная лысина. И чьих кровей сам Павел — вот вопрос, если пересчитать всех фаворитов его матери Екатерины II? Русские историки склоняются к тому, что от графа Сергея Салтыкова родила она Павла. Что говорит дотошный Барсков?

По его словам, Александр III однажды, заперев дверь, и оглядев комнату — не подслушивает ли кто? — попроси I сказать ему всю правду: чей сын был Павел I?

— Не могу скрыть, ваше величество, — ответил Барсков. — Не исключаю иных версий, но скорее всего прадедом вашего величества был граф Салтыков. Слава тебе, Господи! — воскликнул Александр III, истово перекрестившись. Значит, во мне есть хоть немножко русской крови!..

Ничего этого у академика Тарле прочитать нельзя. Академик Тарле ненавидит русскую историю. Но русская история это не принцесса Вюртембергская — ей на конюшне подол не задерешь. Любишь ты ее или ненавидишь — она есть громадная часть истории общеевропейской и мировой. Не надо любить, историю чтить надо. Это зеркало всех явлений. А Тарле молодости лет поклонялся «культу героев» Томаса Карлейля, которые якобы и являются единственными творцами истории. Позже поумнел и отказался от Карлейля. И от Томаса Мора отказался с его утопическим «островным социализмом». И к чему пришел, коллекционируя анекдоты?

К масонским играм пришел приват-доцент Тарле. Вместе с Луначарским, Щеголевым, Богдановичем. И куда они его привели, эти игры? К аресту и высылке из Киева в Варшаву. Гуманность царского правительства не имеет аналогов в мире. Поэтому сегодня Россия не имеет царского правительства. Хотя пользовались его гуманностью все кричавшие о свирепости самодержавия. «Уврачевали Россию», как любил повторять Троцкий, никогда не рассматривавший ее в сфере сколько-нибудь протяженного в двадцатый век исторического процесса. Результат и тут известен: Россия отряхнулась и идет дальше, а Троцкого, как прокаженного, прогнали из всех стран, пока он огромными усилиями не отыскал себе места под мексиканским солнцем.