Ведь ни медсестра же Дельфия, ни Пётр Семёнович-Сергеевич с его кривой, обезображенной головой, ни жена Татьяна-Марина, которая за несколько лет совместной с ним жизни так редко что-нибудь говорила, ни Роман Майсурадзе, хозяин ковра самолёта… Нет, нет, надеяться на кого-то из них столь же бессмысленно, как пытаться найти в заснеженном январско-февральском лесу смачные боровики, стройные и корявые подосиновики или игривые лисички.

Никто. Совсем никто. Нигде.

Можно, конечно, поговорить с Таисьей Викторовной, она ведь фактически была его матерью. Да, можно. Или нет, нельзя?

Володя шёл по радикально сужающемуся бульвару и постоянно оглядывался.

Никого. Нигде. Никто.

Если уж мать, несмотря на то, что он виделся с ней примерно пятьдесят раз в неделю, так и не смогла до сих пор ничего внятного рассказать Володе, например, про его отца, то едва ли ему удастся выяснить у неё – хотел бы Сашка, чтобы его называли Александром? Или хотел ли Сашка, который умер совсем молодым, чтобы его, Володю, называли Владимиром? Да и была ли она, Таисья Викторовна, на самом деле его матерью?

Иногда он сомневался в этом, хотя и виделся с ней нередко. Надо бы, надо бы окончательно спросить всё про Таисью Викторовну у отца! Или у неё спросить – узнать – уточнить что-нибудь про отца, поскольку Володя не очень-то уж ориентировался в ситуации с собственным отцом… Потому что этот мифический отец, вроде бы когда-то вместе с Таисьей Викторовной сотворивший и его, и Сашку, нечасто появлялся в городе, где они жили. Не было никакой надежды, что он, отец этот, неизвестно когда и неизвестно откуда сюда пожалует, в ближайшие десять – двадцать – двадцать пять лет. Или хотя бы его тень, что ли…

«А вдруг отец тоже живёт в Бейстегуи? – внезапно и пронзительно подумал Володя, – в Стране Грёз?»

Только и на этот неожиданный для него вопрос, который он задал себе сам, тоже никто не мог ответить. Пусть Сашка был преизряднейший балбес, только всё равно, иногда он мог хотя бы что-нибудь сказать! Но не было, не было Сашки. Умер он в конце мая, совсем молодым. Володя вновь понял, что ему никак не обойтись без изящной, без полуодетой леди Сильвии.

Дед Романа Майсурадзе, Автандил Майсурадзе, от которого уже давным-давно совершенно ничего не зависело, когда-то, в былые годы, хотел куда-нибудь на своем ковре-самолёте слетать. Но потом – передумал. Да и война тогда началась, уже не до полётов было.

Его сыну, дипломату Виндави Майсурадзе, совершенно некогда было с ковром-самолётом развлекаться, и едва ли выдержал бы ковёр многопудовую тушу мастера международных дел. А вот Роман время от времени фамильной реликвией пользовался, летал иногда куда-то и зачем-то, и даже некоторым своим знакомым доверял; в число тех, кому он доверял ковёр-самолёт входили и Сашка, и Володя, старший его брат, повязанный тесными родственными узами с кошмарным Петром Семёновичем-Сергеевичем, готовым за какие-нибудь десять-двадцать литров твёрдого бретонского чая безостановочно покачивать своей кривой, обезображенной головой.

Отчего же Роман доверял вою фамильную реликвию Володе и брату его Сашке? Он и сам не знал. Бывает так, часто бывает. Бывает и наоборот. Тем не менее, когда Роман Майсурадзе узнал, что Сашка, брат младший Володи, умер в конце мая совсем молодым, то был очень недоволен. Очень рассержен.

– Вот ведь чёрт! А дринги? Дринги мои он мне так и не отдал! – с досадой и зло, и с неожиданным сильным восточно-грузинским акцентом сказал, чисто говоривший по-русски Роман, хозяин ковра-самолёта.

В этот вечер Дельфия, медсестра из банка, поздно ушла из банка.

Много, много было работы: пара-тройка переломов шейки бедра, вывих стопы, отёк губы, немотивированный кашель и что-то ещё такого типа. Всегда, всегда было это самое что-то ещё… Проходя мимо дома, в котором жили Володя и Сашка, который в конце мая умер совсем молодым, Дельфия заглянула во двор. Нет, она не собиралась заходить в гости к Володе, который и в тайной, и даже в явной глубине души нравился ей больше, чем Сашка

Да и к Татьяне-Марине, молчаливой жене Володиной, Дельфия не хотела идти, особенно ведь с Татьяной-Мариной и не поговоришь; никому, пожалуй, даже и самому Володе, этого почти не удавалось сделать. И уже тем более не поговоришь с Петром Семёновичем-Сергеевичем, ведь он как начнет глушить нон-стоп твёрдый бретонский чай и при этом будет ещё как заведённый покачивать своей кривой, обезображенной головой, то тут уж совсем будет не до разговоров.

Зайдя во двор дома, в котором жили Володя и Сашка, одутловатоэлегантная Дельфия увидела Романа Майсурадзе. Не очень уж высокого хозяина ковра-самолёта. Дельфия, конечно, хотела иногда, что греха таить, на ковре-самолёте полетать. Но, с другой какой-то стороны, не очень-то она этого и хотела. Дельфия, одутловато-изящная Дельфия, медсестра из банка, знала доподлинно, что и Сашка и брат его Володя, на ковре-самолёте летали. Хотели – и летали. А она-то ведь хотела летать на ковре-самолёте редко, только иногда, больше не хотела, чем хотела. Коврово-самолётные забавы представлялись ей ненужными и надуманными, гораздо чаще её занимала мысль о том, что Сашка, который умер совсем молодым, был на самом-то деле не так уж и молод. Дельфия точно это знала! Однако её слова и мысли многими воспринимались как нечто чрезмерное и избыточное. С Романом же Майсурадзе она, Дельфия, она, одутловато-изящная, она элегантная и крупная телом, про эти деликатные материи ни разу не говорила, более того, ей, медсестре из банка, даже и в принципе не желалось с ним о чём-либо разговаривать.

Дельфия знала превосходно не только о том, что Сашка был не так уж и молод. О чём ещё знала она? О многом, в самом деле, о многом. О том, что Сашке хотя почти не приходилось болеть – ей, Дельфии об этом не раз, и не два рассказывала Сашкина мать, Таисья Петровна, Тася, по словам последней, даже зверская эпидемия вологодского гриппа обошла Сашку стороной. Ну а про полёты на ковре-самолёте Сашка сам ей, Дельфии, рассказывал. Не тогда, разумеется; когда после отвязного концерта английской группы The Wall он на удивление, на редкость зверски её изнасиловал в забитом пассажирами трамвае, то уж тогда-то ему некогда было про полёты рассказывать. Зато в другой раз, когда они пошли в кафе-мороженое, находившееся под центральной площадью, в подземном переходе, рядом со старой нефтяной скважиной, вот тогда-то Сашка немало ей интересного рассказал про полёты свои. Два или три раза он летал. Или четыре? Но не больше. Вот если бы Сашка не умер весной, совсем молодым, то он наверняка бы ещё смог полетать на ковре-самолёте. И ей бы, Дельфии, про эти полеты ещё чего-нибудь рассказал.

Вкусное мороженое они тогда с Сашкой в подземном кафе поели. Грибной пломбир с мармеладом. Потом, в дальнейшем, в будущем, ей, Дельфии, банковской медсестре, ни разу не доводилось такого чудесного, такого наивкуснейшего мороженого отведать. Вот был бы Сашка, то он бы уж точно сказал Дельфии, где можно обнаружить грибной пломбир с мармеладом. И сходил бы с ней, и они снова поели бы это восхитительное мороженое. Только вот умер, умер Сашка, в конце мая, умер совсем молодым. И пусть он был на самом-то деле не таким уж и молодым, только ведь всё равно он умер. А вот с Романом Майсурадзе, хозяином ковра-самолёта, Дельфия ни о чём говорить не хотела. Ну его!

Володя часто размышлял о том, что же думал и ощущал в момент смерти его брат Сашка. Который умер совсем молодым.

Было ли очень больно ему в этот миг?

Или боль была терпимой?

Понимал ли он, что умирает?

Или думал, что боль скоро пройдёт?