Панченко Юлия

«Любят тихо. Громко только предают».

***

Время священное крыльями жмётся к северу,

всё, что не пройдено, сгинет в чужой войне,

мальчик мой милый, что мы друг с другом сделали,

сколько ещё нам тлеть на чужом огне? 

Время священное, ангелы бродят голые,

всё, что не сказано, рифмой умрёт в стихах,

ты мне целуешь пальцы, мольбой исколоты,

каждый твой вдох стынет вечностью у виска.

Город молчит, автострадами бродят призраки,

тьму рассекая взглядом пустых глазниц. Нам бы с тобою два шага до неба выстоять,

если уйти посмеешь – хотя бы снись.

Все эти чувства станут последним выстрелом,

все эти мысли тенью сплывут в рассвет,

и на святых полотнах истлеют истины,

нами распятых долгих, счастливых лет.

***

Когда увидишь мой смятый след, услышишь выстрелы за спиной, поймешь, что против меня весь свет, поймешь, что мир на меня войной, оставь дела и запри в сундук, вели соседке кормить кота, рассеяв выдохом тишину, иди к знакомым тебе местам.

Лови сигналы на частоте, чужие сбрасывая звонки, (приметы: родинка на щеке и раздражающие шаги). Ищи меня в сводках новостей, в строке бегущей, в пустом окне, меня, продрогшего до костей, меня, стоящего в стороне. Меня, потерянного в себе и вечно спорящего с тобой, пускай меняется континент и пояс движется часовой. Пускай плывут под водой киты, а буревестник взлетает вверх, пока ты видишь мои следы, пока не продан последний смех, иди за мной, отыщи меня, в открытом космосе, среди льдин, от бега быстрого пусть горят глаза и щеки, и нет причин, чтоб защищать меня от судьбы и слепо следовать по пятам. И пусть на куртке осядет пыль, и пусть ботинки сотрутся в хлам, пока ты веришь в меня - я жив, и пусть тебе говорят, что я - всего лишь сказка, безумный миф, мозг пожирающий страшный яд, пускай меня отрицает свет, пусть от меня отказался бог, пусть я безмолвен, и глух, и слеп, и с губ слетает последний вздох, пускай меня замели пески, пусть под ногами дрожит земля, не отнимай от меня руки, не отрекайся, держи меня.

И до тех пор, пока ты со мной, пока ты веришь в меня еще, и на губах твоих моря соль, кусает ветер поверхность щек, а сердце гулко стучит в груди, и твой румянец затмил зарю, иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

Джио Россо (с).

***

Вместо пролога.

Из открытых настежь балконных окон слышался пронзительный крик ласточек. Птицы беспрерывно мельтешили у самых стекол, время от времени входя в опасные виражи. Сидя на подоконнике, Тая наблюдала за полетом одной и той же ласточки – она то пряталась в зазоре между этажами высотного дома напротив, то камнем падала вниз. В такие моменты Тая на мгновение задерживала дыхание – вдруг разобьется? Но, птица взмывала вверх, едва коснувшись брюшком кроны цветущего во дворе каштана, будто сила притяжения была над ней не властна.

Из окна было видно море – сейчас синее, с багряными мазками по глади, оно поблескивало в предзакатных солнечных лучах. Бескрайнее, оно притягивало взгляд, манило теплыми водами. На горизонте виднелось несколько кораблей – скорей всего, те дожидались входа в порт. На отмели, что широко протянулась параллельно линии берега, отдыхали люди – издали не разглядеть было тел, лишь только догадаться, что за движущиеся точки то были.

Тая подтянула к животу ноги, сцепила на них ладони, еще раз обвела взглядом двор и окрестности.

Она выросла здесь – на мирной, уютной улочке, среди буйной зелени и, взметающего волосы порывами, южного соленого ветра. Часто гуляла с мамой по тенистой каштановой алее, собирала плоды в плотный цветастый мешочек, чтобы потом мастерить поделки в школе, или бросаться каштанами из окна в забияку Вовку с первого этажа. Помнится, что метила специально мимо, чтобы ненароком не попасть по вихрастой голове, но парень все равно жутко злился, что какая-то малявка имеет смелость кидать в него крупными, отполированными до блеска каштанами. Родители, прознав о тех шалостях, провели серьезную воспитательную беседу и категорически запретили швырять что-либо из окон, поскольку – шестой этаж, и предметы набирают приличную скорость: можно, к примеру, разбить лобовое стекло соседской машины, или покалечить нечаянного прохожего. Тая кивала, слушая родительские наставления, и стыдливо прятала глаза. Ведь не объяснишь им, что кидала только по соседскому грубияну, и только тогда, когда во дворе никого другого не было, ведь восседай в тени беседки одна из всевидящих старушек, все выяснилось бы уже давным-давно.

В родном районе Тая знала каждую тропку, каждую лазейку. Здесь жили друзья детства, родители тех, кто разъехался по необъятной стране. Иногда она выгуливала ротвейлера тети Иры с пятого этажа, потому что та допоздна оставалась на работе, а нерадивый сын, что так опрометчиво завел большую собаку – вечно мотался по командировкам.

Оставлять всё это: с одной стороны, вроде бы ненужный багаж из старых воспоминаний, знакомств, связей, а с другой – теплые моменты, что уже никогда не повторятся, искорки памяти, что разгораются ярче, стоит увидеть знакомое кривое дерево в соседнем дворе, или надпись на асфальте «Юра - дембель 98»; оставлять это - было искренне жаль.

Тая даже не подозревала, что вот эта квартира, улица, район, выученный наизусть вид из окна – занимают в сердце кусочек, без которого реальность будет уже не «та». Да, будет другая жизнь, новые воспоминания и знакомства – может статься, что и не хуже вовсе, но это будет другое, новое, не то. Исчезнут отметки роста на дверном косяке, что рисовала мама черным фломастером, когда маленькой Тае взбредало в голову померить, насколько выросла за лето, они остались после свежего ремонта, потому что девушке захотелось сохранить кусочек детских воспоминаний – сентиментальных, наивных. Теперь ведь не выломаешь косяк, не унесешь с собой, а все, что осталось от памяти о маме – здесь, в этой квартире.

Ею был пропитан каждый сантиметр их жилища: кружевные занавески, что после стирки надевала на петли, лавируя на шаткой табуретке, кухонные панно, что собирала из разнообразных круп, придавая причудливые формы и вскрывая пахучим лаком. Портрет семейный, где они с отцом счастливые, в обнимку, а Тая – уже подросшая, вытянувшаяся, глядит сурово, поскольку в тот день поссорилась с кавалером. Да, все здесь напоминало о маме, поэтому Тая осталась в этой квартирке, даже когда отец предложил перебраться к нему за город – в свежеотстроенный дом.

А теперь, это жилище пришлось продать. Насильно пришлось безжалостно расстаться со всем накопившимся багажом, раз и навсегда простившись с маминым духом, что витал отовсюду. И это оказалось равносильным тому, что с ней самой еще раз попрощаться: тяжело, до едких слез и тяжелых мыслей.

Тая повертела затекшей за время неподвижности шеей. Да, пришлось продать, потому что надлежало платить по счетам: только она виновата в случившемся, ведь влезла в проблемы из-за своей врожденной доверчивости. Теперь вот наступило время взрослеть: избавляться от архаичных сантиментов, лишней искренности и глупых девчачьих фантазий.