Банк согласился списать долг в счет конфискованной квартиры: отличный ведь район – тихий, зеленый, рядом с побережьем, все удобства поблизости: школа, сад, магазины, транспортная развязка. Пожалуй, даже лишние деньги могли остаться, но это уже Таю не сильно заботило.

Беда была даже не в том, что девушка любила свой дом и не хотела с ним расставаться. Она заключалась в бушующих чувствах Таи – те разрывали девичье сердце. Она отчаянно ругала себя за глупость, злилась. Ненавидела того, кому так опрометчиво доверилась. Кого полюбила за такой маленький срок.

Отец был вне себя – от дочерней глупости, от всего произошедшего в недавнем прошлом. И все же, предлагал деньги, чтобы Тае не пришлось продавать квартиру, даже договорился о выплате, но когда дочь об этом узнала, то категорически отказалась. Пригрозила, что перестанет общаться. После долгих ссор, отец признал право дочери самой решать свои проблемы.

И вот, Тая сидела на подоконнике, смотрела на резвящихся ласточек, далекую, искрящуюся морскую гладь, уже озолотившуюся закатом. Коробки были запакованы и снесены к машине. Осталось собрать мелочевку вроде любимой кружки с щербинкой на контуре, фоторамок, косметики.

Сидела, прощалась. Когда же солнце полностью скрылось за горизонтом, легко поднялась и вышла из квартиры. Потому что по закону она уже была не её.

Встретилась у лифтов с соседкой, на прощание потрепала ротвейлера Киану по лобастой башке, спустилась к машине, что ждала у парадного.

Ключ мягко повернулся в замке зажигания, и Тая уехала, не обернувшись.

Только загадала, мысленно обращаясь к тому, из-за которого все и случилось: «мы с тобой еще обязательно встретимся».

***

Эпизод первый.

Недалекое прошлое. Предыстория.

***

Ты не горюй обо мне, не тужи,-

тебе, а не мне доживать во лжи,

мне-то никто не прикажет:

- Молчи! Улыбайся! -

когда хоть криком кричи.

Не надо мне до скончания лет

думать - да,

говорить - нет.

Я-то живу, ничего не тая,

как на ладони вся боль моя,

как на ладони вся жизнь моя,

какая ни есть -

вот она я!

Мне тяжело...

тебе тяжелей...

Ты не меня, - ты себя

жалей.

Вероника Тушнова (с).

***

- Как вчера отметили? – спросила Тая у напарника.

- Нормально, - в ответ буркнул коллега и отвернулся к окну.

Сигнал светофора как раз зажегся зеленым, и Тая неспешно тронула автомобиль, пристроившись следом за юркой вишневой десяткой. У машины, чьи тормозные огни не зажигались даже перед крутым поворотом, имелась яркая наклейка на бампере, что приковывала взгляд похабным содержанием, и девушка отвлеклась сначала на наклейку, и потом и на дорогу, забыв, что хотела всё-таки растормошить напарника, и хоть как-то его разговорить.

Она не стала обижаться на мужчину за грубый ответ – приятелями они не были, и отчитываться перед ней, как провел свой день рождения, он был не обязан. Краем уха слышала, когда мужчины курили за углом конторы, что вроде бы исполнилось тридцать пять, и что собирались отмечать в ресторане. Её на праздник не приглашали, да и вообще в коллектив приняли если не с враждебностью, то уж с прохладцей и насмешками – точно.

И все же – разъезжая целый день по городу, нужно было о чем-то говорить, иначе время тянулось немилостиво медленно, да и право – нормально ли молчать по восемь часов к ряду. Вот и ступила на запретную территорию, как оказалось – зря. Напарник упорно не шел на контакт, и что было тому причиной, Тая могла лишь догадываться. Может быть, не любил женщин (в том смысле, что разговаривать с ними был не способен, полагая, что женщина годится лишь для трех вещей: ублажать мужчину, рожать детей и содержать дом) словом, привет шовинистам, даешь патриархат. Предполагать подобное было не странно, поскольку такие мужчины попадались на жизненном пути, и при том не однажды. Или же, напарник не любил только её – Таю, кто разберет.

На работе в спину ей часто шипели о «глупости», «не женской должности» и «пробивном папаше», поэтому Тая не особенно удивлялась хамству и грубости со стороны коллег. Она давно привыкла к тому, что люди ее не понимали и не принимали в свои стайки.

Да и что те стайки – разве хотелось попасть в них, обосноваться? Нет. Все, как одна – подобные, где кто-то один самоуверенно сует большие пальцы за ремень брюк, покачиваясь с пятки на носок, и смотрит на других особей свысока. Будь на дворе двадцатый век, еще бы и сплевывали под ноги сквозь щель между зубами, но, окультурились, приобрели налет воспитанности – и пусть тот трещал порой, облезая в самых неожиданных местах, люди все равно мнили себя вожаками стаи. Остальные же – лишенные права голоса по умолчанию, как овцы брели за своим вожаком, безликие, не имеющие собственного мнения, но злые, бесконечно злые. Готовые броситься и вцепиться в горло, рвать, упиваясь вкусом крови, ищущие новую жертву с каждым восходом. Да и нужен ли им особый повод для нападения? Нет. Если рядом кто-то более удачливый, кому посчастливилось родиться в достатке, или кто-то, кто выгодно вкладывает сбережения, строит бизнес, вкалывая до седьмого пота, или просто тот, кто взаимно влюблен… любой подойдет, и кровь его, случись попробовать, будет слаще любого мёда.

Тае случалось быть «покусанной», за спиной оплеванной, но прошли времена, когда ее это волновало.

Примером социального единства (в требовании «крови») когда-то были разговоры о Таиных татуировках. Еще когда во времена студенчества сделала свое первое тату, друзья и знакомые кивали, как один говоря: «неплохо», когда рисунков на коже стало больше пяти, они принялись недоуменно выгибать брови. А вот когда просветов на коже рук, спины, практически не осталось – только и делали, что крутили пальцем у виска и неодобрительно поджимали губы. «Что ты делаешь, это же навсегда!» - восклицали одни, «надоест через полгода, сводить замучаешься» - говорили вторые. Мнения Тая слушала молча, только на мгновение прикрывала веки, чтобы умерить свое собственное желание высказаться, и, образно выражаясь, засунуть ненужные советы посторонних людей в их непрошено раскрытые рты.

Сказать по правде, кожа, разрисованная узорами, цветами, словами песен, не была средством социального протеста для Таи. Ей просто нравилось. Возьмись она объяснять кому-то, зачем, почему - не нашла бы слов. Ей не надоедали рисунки, не хотелось раскрасить еще и кожу ног, скажем. Девушка вообще была довольна данной природой внешностью, фигурой, а подобным «штрихом» - лишь усовершенствовала то, что имелось. Признаться, довольство не распространялось на реалии, но это к делу не относилось совсем. Вот такая: с разноцветными, яркими татуировками, в рваных джинсах, белой футболке с дурашливым принтом, и с высоко завязанным бубликом на голове, Тая себе особенно нравилась. Было приятно жить просто, не задирать нос, не быть особенной (если вместо футболки была кофта с длинными рукавами).

А объяснять кому-то свою позицию, доказывать и переубеждать – дело неблагодарное, не приносящее ничего кроме злости или досады, поэтому девушка не доказывала и не переубеждала. «Да – говорила она, я – странная». Ведь человек, а особенно «представительница лучшей половины человечества» – не должен делать столько татуировок – в обществе не принято, и вообще - не положено. Тая кивала и мысленно махала рукой, поскольку давно перестала понимать логику других людей. Вон, в Европе мужчина, (или женщина) с густой бородой и накрашенными глазами, конкурсы международные выигрывает, и ничего, нормально. А странная она – Тая, потому что с «рукавами» из картинок, и потому что вместо юбок и платьев (хотя и такие в гардеробе имеются) предпочитает носить джинсы и кожаные брюки. Не будешь же кричать всем и каждому – это мода такая на универсальные вещи, когда со спины и не отличишь, кто идет: мужчина, женщина ли?