Дело было не в том, что на его барский вкус, шампанское оказалось через чур сладким, и даже не в том, что как толстокожий бизон он не прочувствовал романтики и закрыл окна, чтобы включить кондиционер. Тая поняла, что дело неладно, когда отвернулся после быстрой близости. Взгляд, что успела поймать мельком, мигом вернул ее в реальность. Так смотрят, когда хотят быть где-то за сотню миль, так смотрят на надоевшую вещь, раздумывая: выбросить, или еще сгодится.

Тая стиснула зубы, повернулась спиной и натянула простынь до подбородка. Надо же, так скоро сбылось то, чего боялась – подумала со злостью и закрыла глаза.

***

Тимур ненавидел эти чертовы сны, потому что в них он обязательно умирал. По-разному умирал: иногда, от пули, иногда от ножа, ткнувшегося аккурат между ребер, даже от руки друга случалось, но всегда в самый неожиданный момент, когда казалось, что опасность миновала. Вот и сейчас – проснулся среди ночи, весь в поту, мокрые простыни сбились в ногах – завязались узлом, не выпутаться. Сердце колотилось в пересохшем горле, и унять его удалось далеко не сразу. Выбрался из постели кое-как, не зажигая свет, прошел на кухню, залпом выпил стакан воды, но совсем не напился. Закурил. Вспомнил, что рядом с Таей никогда дурного не снилось, и снова ощутил в груди тесноту, тоску.

За окном было темно и сыро, хотя по времени близился рассвет – должен был, по крайней мере, запаздывал, видать, как и весна, как и тепло. Тимуру опротивела погода – вязкий промозглый холод, что забирался под пальто и обвивал тело влажными щупальцами, вызывая дрожь; сырость и непроглядный туман, что окутывал город, чтоб люди играли в прятки с утра до ночи. Опротивела тоска, что въелась, вцепилась в него мертвой хваткой, да и сам он – захандривший, влюбившийся безответно, раздражал себя.

Хотелось лета. Казалось, что наступи оно, изменится все – кардинально. Будут и счастливые улыбки, и зажмуренные в блаженстве глаза. Рассосется как-то все, прогреется солнечными лучами. Вместе с яркими веснушками к Тае придет то самое чувство – какое Тимур испытывает даже этой неприветливой весной. Мечты-мечты… и прервал их внезапный и оглушительно громкий дверной звонок. Тимур дернулся и поспешил открыть, пока визитер, кем бы он ни был в четыре утра, не рискнул позвонить снова.

На пороге стоял Руслан, и Тимур ему почти не удивился. Кроме этого противного человека в такое время прийти априори не мог никто.

- Утречка доброго, - бодро улыбнулся визитер и протянул Тимуру бутылку коллекционного виски.

Прогнать бы – подумал Тимур, да только сил не было, так что кивнул и закрыл за гостем двери.

- Замерз, страсть как. Кофе сваришь?

- Откуда ты взялся такой бодрый? – с некоторой злостью буркнул Тимур, но джезву достал.

- Оттуда, - в никуда мотнул головой Руслан и уселся за стол.

В молчании выпили кофе с капелькой виски. Странное молчание не тяготило, даже наоборот - дарило уют, успокоение – развеялись впечатления ото сна, испарились дурные мысли.

- Хочу рассказать тебе историю, - внезапно сказал Руслан. – Не смотри так, что еще остаётся старику, прожившему так много дней, что и не сосчитать? Порой они все сливаются воедино, и дел, кроме как травить байки для молодежи, нет вовсе, – усмехнулся, покрутил в руках чашку с остатками напитка.

Тимуру хотелось съязвить, поспорить – мол, какой такой старик - поставь их рядом, будут смотреться ровесниками, но, промолчал. Было кое-что в глазах гостя – на самом дне зрачка, почти неразличимое, но, яркое в своей незаметности, как бы странно не звучало данное утверждение. Будто глаза эти чужие на лице, совсем не принадлежащие этому человеку, да и человеку ли? Тимуру виделось древнее существо, что прошло сотни тысяч лиг, стерло миллион подошв, разбивая ноги в кровь, видело, как рождаются и погибают цивилизации, и было знакомо с каждым жившим когда-либо на планете человеком. И одной ли планете? Лик того чудовища словно был спрятан под маской балагура-весельчака, что острил чаще всего не к месту. Маска таяла, стоило вглядеться, и врастала крепче, как только удавалось на что-то отвлечься.

Хотелось отвести взгляд, зажмуриться, отвернуться, но Тимур смотрел. Не мог, не умел заставить себя разорвать контакт, поверить в увиденное, и в то же время особым кусочком души знал – твердо, как дважды два, что это все – правда. Это было так дико и так страшно, что он почти забыл, как дышать. Забыл где он и кто, а все от того, что на него смотрело «что-то». Не шут, кто так раздражал Тимура одно время, не тот, кто заставлял его ревновать к Тае, нет. Это было чуждое нечто, что невозможно описать словами и выразить хоть какими-то эпитетами. Оно просто было, и сейчас с великим любопытством смотрело на Тимура. Он чувствовал посторонний интерес, как ощущается инородное вещество под кожей – болью, неприятным покалыванием, жжением.

- Не бойся, - услышал Тимур, хотя Руслан не разжимал рта.

И вот тут-то взвыть бы, броситься наутек – позорно и некрасиво, но ноги приросли, намертво приклеились к полу, а по телу разлилось такое спокойствие, которого Тимур никогда и не ощущал. Такой мир пребывает только на душе святейшего из святых – от этого ощущения хотелось ликовать и плакать одновременно.

- Я разбередил твои чувства, мне и лечить, - улыбнулся Руслан и вмиг превратился в того мужчину, какого знал Тимур – обыкновенного вроде бы, только чуточку странного.

Превратиться-то превратился, а спокойствие осталось. Разлилось по венам, как хмель, прочистило голову подобно чистому кофеину, и былые кошмары, страхи показались глупыми мультфильмами – чего только было пугаться?

- История будет не очень длинная, практически не поучительная, но мне кажется, ты сумеешь выделить главное и разобраться в том, как помочь себе. Может, я не очень правильно делаю, что лезу, и дело, стало быть, совсем не мое, но один мой друг говорит, что уж очень долго я тяну резину, а времени для счастья и так в обрез, в общем, да будет так. Значит, жил-был мальчик…

***

И было у него в жизни всё как у всех. Мама, папа, дом, с небольшим огородом, где росли яблони, груши и другое добро. Имелись друзья, с кем он носился по улице и разбивал коленки, а мать мазала их ядреной зеленкой, отчего волей-неволей на глазах выступали слезы. Были двойки, пятерки тоже – как без них, замечания в дневнике чередовались с похвалой, и делало это мальчика похожим на остальную сельскую ребятню.

Мальчик любил играть в футбол, собирать корабли внутри бутылок, а еще – красивые вещи, будь то новый воздушный змей, или же яркий кожаный мяч. Но, больше всего, мальчик любил деньги, потому что был умным и быстро понял – эти бумажки можно выменять на любую понравившуюся вещь. Эта любовь была первая в жизни мальчика – и, как водится, безответная.

Денег в семье не водилось. Родители при всем желании, не давали ни на карманные расходы, ни просто побаловаться, поскольку у самих ветер в карманах гулял. Изредка удавалось сбегать в магазин за хлебом, но сдачу с рубля обязательно нужно было вернуть - ни о жвачках, ни о петушках на палочке, и речи быть не могло.

Мальчик рос, становился более внимательным, и новые знания формировали характер.

Например, у Вовки из двадцать второго дома были игрушки заграничные: машинки, солдатики, самолеты, импортный конструктор. Его отец ездил на Волге, причем не сам, а имел водителя – представительного такого, рослого дяденьку – с гусарскими усами и золотым передним зубом. У водителя был шикарный пиджак, но даже он не скрывал кобуры, что выглядывала рыжими ремнями с металлическими заклепками, да так и манила поглазеть. Еще у Вовки всегда были в кармане конфеты и деньги на мороженое. Он делился – и сладостями, и деньгами, но мальчику Святославу всегда хотелось иметь свое. Свои гостинцы, какими он бы одаривал товарищей, свои монетки, что приятно звенели бы в кулаке.

С каждым прожитым днем земных благ хотелось все больше - до отчаяния, до зубового скрежета, но, все, что у мальчика было – горячая горбушка, съеденная по дороге из магазина, смородиновое варенье, намазанное на толстый ломоть того же хлеба, груши проклятущие: мягкие, надкусанные пчелами, сладкие, жуть.