Макс уставился на Эдварда.

— Но ты ведешь себя точно также, как он.

— Только потому что ты вышли из-под контроля.

Лейн взял Макса за руку.

— Он тоже сожалеет, Эдвард. Давай, пошли, пока кто-нибудь не услышал нас.

Макс попытался несколько раз выдернуть руку, но в итоге последовал за ним без дальнейших комментариев, бой закончился, ставка на независимость была безнадежно утеряна. Они были в тусклом фойе, двигаясь по черно-белому мраморному полу, пройдя уже половину пути, когда Лейн заметил что-то в конце гостиной.

Какая-то движущаяся тень.

Слишком большая, чтобы быть Джиной.

Лейн дернул руку своего брата в полной темноте танцевальной гостиной.

— Шшш.

Через арочные дверные проемы, открывающие вид в гостиную, он наблюдал, как Эдвард повернулся к тележке, пытаясь найти отскочившую пробку, и Лейну хотелось закричать и предупредить своего брата…

Но возник их отец, Уильям Болдвейн, и как только Эдвард развернулся, то фактически уперся в его высокое тело.

— Что ты делаешь?

Те же слова, тот же тон, только бас ниже.

Эдвард спокойно стоял перед ним с бутылкой в руке, и Лейн заметил почти полный стакан, стоящий на виду в центре тележки.

— Ответь мне, — сказал их отец. — Что ты делаешь?

Он и Макс — мертвы, подумал Лейн. Как только Эдвард расскажет этому человеку все, что происходило здесь, Уильям был способен войти в раж.

Рядом с Лейном, тело Максвелла просто дрожало мелкой дрожью.

— Мне не следовало этого делать, — прошептал он…

— Где твой ремень? — спросил Эдвард.

— Ответь мне.

— Я отвечу. Где твой ремень?

«Нет! — подумал Лейн. — Нет, это были мы!»

Их отец шагнул вперед, его шелковый халат с монограммой, поблескивающей в лучах света, цвета свежей крови.

— Черт побери, парень, ты скажешь мне, что ты делаешь здесь с моей выпивкой.

— Она называется Брэдфорд Бурбон, отец. В честь семьи, на которой ты женился, помнишь?

Их отец оторвал руку от груди, и тяжелая золотая печатка кольцо, которое он носил на левой руке, блеснуло, словно предвидя удар, который вошел в контакт с кожей. Эдвард получил элегантный, мощный надрез, в виде сомнительной пощечины, которая была слишком жестокой и звук удара рикошетом отразился от стен гостиной.

— Сейчас, я спрошу еще раз… что ты делаешь с моей выпивкой? — Уильям потребовал снова ответа у Эдварда, который отклонился в сторону, схватившись за лицо.

 Пытаясь отдышаться где-то минуту, Эдвард выпрямился. Его пижамы подрагивала, потому что дрожало все его тело, но он оставался на ногах.

Откашлявшись, он ответил заплетающимся языком:

— Я праздновал Новый Год.

Кровь дорожкой сочилась у него по щеке, оставляя след на его бледной коже.

— Тогда не позволяй мне испортить твое удовольствие, — отец указал на полный стакан Лейна, стоящий на тачке. — Выпей его.

Лейн закрыл глаза, его чуть не вырвало.

— Выпей его.

Звуки удушья и тошноты продолжались бесконечно, пока Эдвард издавал булькающие звуки, выпивая почти четверть бутылки бурбона.

— Теперь не выплесни это, парень, назад, — рявкнул их отец. — Не смей...

Шасси самолета ударились об асфальт, и Лейна вытряхнуло из прошлого. Он даже не удивился тому, что стакан в его руке дрожал, и это не было связано с посадкой.

Поставив № 15 на поднос на столе, он вытер лоб.

Это не единственный раз, когда Эдвард пострадал из-за них.

И это еще не было худшим вариантом. Нет, все худшее пришлось позже, когда они стали взрослыми, и, наконец, собственно и произошло то, с чем не могло справиться паршивое воспитание.

Сейчас Эдвард был явно разрушен, и не только физически.

Боже, у него было так много причин, из-за которых Лейн не хотел возвращаться в Истерли. И не все они были связаны с женщиной, которую он любил, но потерял.

Он должен был признаться, хотя бы самому себе, но..., Лиззи Кинг оставалась наверху этого очень длинного списка.

Брэдфорд — родовое поместье, Отель «Чарлмонт»

Оранжерея «Amdega Machin» была продолжением Истерли с южной стороны и не потребовала никаких вложений, когда была построена еще в 1956 году. Строительство было осуществлено в таком же готическом стиле, и представляло собой шедевр архитектуры — тонкий каркас был сделан из белой покрашенной кости, поддерживающие сотни панелей из стекла, создавая интерьер, который был намного больше и более законченный, чем фермерский дом, в котором жила Лиззи. С шиферными перекрытиями и гостиным уголком с диванами и креслами, созданными «Colefax and Fowler» (дизайнерская фирма – прим. пер.), с высокими грядками с образцами цветов по длинной стороне и выращиваемой зеленью по углам, но этим все и ограничивалось, создавая видимость. Истинные растения, садово-огородные растения, прорастали и прививались, обрезались далеко от глаз семьи в теплицах.

— Wo sind die Rosen? Wir brauchen mehr Rosen… (Где эти розы? Мы должны использовать дополнительное количество роз…— пер. с нем.)

— Я не знаю, — Лиззи открыла в довершение еще одну картонную коробку, которая была такой длинной, что напоминала ногу баскетболиста. Внутри находилось две дюжины белых георгинов, каждый стебель которых был обернут в пластик, а головки защищены воротниками из тонкого картона. — В этих коробках вся поставка, и они должны быть здесь.

— Ich bestellte zehn weitere Dutzend. Wo sind sie—? (Я заказала десять дополнительных дюжен. Где они…?— пер. с нем.)

— Ладно, пора переходить на английский.

— Это не все, — Грета фон Шлибер подняла связанные крошечные, бледно-розовые цветы, которые были завернуты в страницу газеты «Colombia». — Мы не справимся со всем этим.

— Ты говоришь так каждый год.

— На этот раз я права, — Грета пододвинула свои очки из тяжелой черепаховой оправы повыше на нос и оглядела двадцать пять коробок, составленных друг на друга. — Я говорю тебе, у нас настоящие проблемы.

В этом и заключалась ее суть и способность именно таким образом работать с коллегой.

Начиная от всей пессимистическо-оптимистической рутины, Грета имела в значительной степени все, чего не было у Лиззи. Например, она была европейкой, а не американкой, при разговоре у нее резко проявлялся немецкий акцент, несмотря на то, что она жила в Штатах уже тридцать лет. Она была замужем за известным человеком, матерью троих замечательных детей, которым было уже за двадцать, у нее было достаточное количество денег, она не только могла сама не работать, но ее два мальчика и девочка тоже не испытывали в этом необходимости.

Лиззи Yaris явно не соответствовало ее стилю. У нее был черный Мерседес универсал, и бриллиантовое обручальное кольцо на пальце, достаточно большое, и могло спокойно посоперничать с драгоценностями Брэдфордов.

Ох, и в отличие от Лиззи, ее светлые волосы были коротко подстрижены, как у мужчины, которым было чему позавидовать, когда вы пытались распрямить затекшую спину, держа в руках: мусорный пакет за перекрученные концы, проволоку для цветов и пучки брокколи, пытаясь из освободить от резинок.

Было ли хоть что-то, что их объединяло? Да, ни одна, ни вторая не могли сидеть без дела и праздно проводить время, они не могли быть незанятыми, хотя бы секунду, поэтому и работали вместе в родовом поместье Брэдфордов почти уже пять лет… нет, больше. Семь?

О, Боже, время уже придвигалось к десяти.

И Лиззи не могла представить себя без Греты, хотя иногда ей хотелось, чтобы Грета не была бы такой активной, хотя бы в половину, по сравнению с обычной женщиной.

— Ich sage Ihnen, wir haben Schwierigkeiten. (Я говорила им, что у нас могут быть проблемы, — прим. пер.)

— Ты сказала, что у нас снова проблемы?

— Kann sein. (Возможно, прим. пер.)

Лиззи закатила глаза и почувствовала повышающийся адреналин, оглядываясь на появившейся выстроенный ряд, тянущийся на шестьдесят футов в длину, в центре оранжереи из двух рядов складных столов, заставленных семьюдесятью пятью вазами, размером с ведерко для льда из стерлингового серебра.