ССОРА С ЦАРЕМ

В канун праздника Богоявления 1656 г. Никон прочитал в одной афонской книге, что правильней освящать воду не два раза (в навечерие и в самый праздник), а только один раз (в навечерие). В древности на Востоке не было единого устава о великом освящении воды на Крещение Господне. В одних книгах имелись указания о двукратном освящении, а в других - об однократном. Антиохийский патриарх возражал, ссылаясь на повсеместную нынешнюю практику греческой церкви, но Никон остался при своем мнении и совершил великое освящение воды один раз - в навечерие праздника. Алексей Михайлович, присутствовавший на этом торжестве, был в полной уверенности, что Никон поступил в согласии с антиохийским патриархом. Но когда перед Пасхой того же года Макария торжественно проводили в далекий путь на родину, царю стало известно, что Никон совершил крещенское освящение воды по-своему, вопреки советам антиохийского гостя. И тут произошло нечто неожиданное... Алексей Михайлович набросился на Никона с бранью и позволил себе обругать патриарха, как в гневе иногда ругал провинившихся подданных, но только не его, своего «собинного друга». «Мужик, бл...н сын!» - крикнул царь. Никон ужаснулся. «Я твой духовный отец, зачем же ты оскорбляешь меня!» - произнес он. Царь выпалил: «Не ты мой отец, а святой патриарх Антиохийский воистину мой отец, и я сейчас пошлю вернуть его с пути»170. Из Болхова по весенней распутице патриарха Макария вернули в Москву без объяснения причин. Пока он возвращался, Алексей Михайлович успел остыть и одуматься, так что антиохийскому патриарху ничего не сказали о подлинных мотивах его возвращения. Но он узнал о них от греческих купцов, ехавших из Москвы. С их слов Павел Алеппский и записал подробности ссоры царя с Никоном. Это говорит о том, что столкновение двух «великих государей» произошло при свидетелях, вероятнее всего - членах царского синклита, которые на радостях сделали тайну цареву известной всему свету. В самом деле, эта ссора означала не что иное, как конец непоколебимого согласия между царем и патриархом... Отсюда началось неуклонное ухудшение их отношений, приведшее затем к тяжким последствиям для них и для всей России. Необходимо поэтому разобраться в сущности конфликта.

Алексей Михайлович возлагал на Макария большие надежды. Антиохийский патриарх должен был распространять на Востоке самые благоприятные мнения о России, ее Церкви, ее царе. Но поскольку вопрос о крещенском водосвятии не был существенным, впечатления Макария о Никоне, о Русской церкви, как показывают записки Павла Алеппского, нисколько не изменились из-за разногласия по этому вопросу. Оба патриарха понимали, что в несущественных богослужебных обычаях каждый из них имеет право придерживаться своих особых частных мнений и это не может повредить церковному единству. Таким образом, поступок Никона не унизил авторитета патриарха Макария и не испортил царю восточной политики, как можно было бы подумать, глядя на то, с каким гневом Алексей Михайлович реагировал на это дело. Но, может быть, царь не был уверен, что все кончилось так благополучно? Может быть, он все же испугался за свою «восточную игру» или был до глубины души убежден, что русский патриарх ни в чем не смеет перечить антиохийскому, то есть что восточные святители, безусловно, авторитетней в любом вопросе? Возможно, что эти мысли были у Алексея Михайловича. И тем не менее они не могли являться достаточным основанием для такой грубости и гнева, если принять во внимание ту безграничную любовь и дружбу, какие ранее существовали между ним и Никоном, тот огромный авторитет в церковных вопросах, какой имел Никон в глазах царя. Должно было быть еще что-то, какое-то изменение в самом отношении царя к Никону, которое наметилось раньше и как бы ждало лишь повода, чтобы проявиться.

Принято думать, что повзрослевший и возмужавший в походах Алексей Михайлович не мог больше сносить властного, крутого характера Никона, его давления, чуть ли не вмешательства в царские дела и т. п. Следует признать, что это одно из исторических предубеждений. Нет ни одного факта, который мог бы свидетельствовать о властолюбивом желании Никона «подчинить» себе царя так, чтобы самому править государством.

Причины неудовольствия царя Никоном кроются в другом. Столкновение по поводу крещенского водосвятия обнаруживает один интересный факт. Алексей Михайлович как бы лишь доверял все церковные дела Никону, но в глубине души, оказывается, хотел (или только теперь восхотел) считать ответственным за них самого себя. Отчасти это вытекало из его взглядов на задачи православного государя, а также из тех духовно-политических намерений стать царем Востока, о которых уже говорилось. Но это еще ничего не объясняет. Ведь при всей своей заинтересованности духовными и церковными вопросами Алексей Михайлович дал обещание не вмешиваться в управление церковными делами. В едином русском православном обществе, как оно сложилось к середине XVII века, дела духовные и церковные являлись самыми важными, основой всей жизни. Таким образом, неизбежно получалось, что царь как бы вытеснен из главной - духовной сферы жизни своего государства. За царем оставались дипломатические отношения, войны, казна, налоги, суд, администрация и т. п. С точки зрения воспитанного в духе искреннего православного благочестия царя все это были дела хотя и важные, «государевы», но второстепенные, большей частью - «суета» мирская. От самого важного царь оказался отстранен мощной личностью Никона. Алексей Михайлович это понимал и добровольно шел на это. Из каких побуждений? Из искренней любви к Никону как к человеку, другу, как к духовному лицу («святу мужу»), а также из верного православного представления о свободе Церкви и пределах царской власти, то есть о том, что в современных понятиях может быть выражено как стремление остаться в рамках самодержавного принципа власти, не соскальзывая в крайность абсолютизма. Нетрудно видеть, что любовь между царем и Никоном была при этом самой существенной опорой, на которой держалось могущество и полновластие патриарха в делах духовных и церковных. На вышеупомянутые чисто царские дела Никон никогда и не претендовал! Более того, когда ему по просьбе Алексея Михайловича, ушедшего на войну, пришлось заниматься государственными делами и спасать царскую семью (что тоже было делом государственной важности) Никон этим тяготился, считая эти дела умалением своего патриаршего достоинства. Много лет спустя он из ссылки писал об этом царю: «На Москве будучи, работал тебе, великому государю, не яко патриарх. Такожде и в моровые поветрия царице государыне и сестрам, твоим государевым и чадом вашим работал, как последний раб»171. Следует поэтому отметить, что ни о каких теократических стремлениях Никона не может быть и речи. Когда Неронов столь удачно формулировал основной тезис всех противников Никона, сказав царю: «Твоей власти уже не слышать, от него (Никона) всем страх», это относилось исключительно к области церковных дел. Ибо сам Неронов и его единомышленники настолько считали царя ответственным за церковные дела, что первые же челобитные по обрядовым исправлениям они направляли не патриарху, не собору архиереев, а царю.

До поры до времени царь не реагировал на эти челобитья. Да и не так уж в действительности был отстранен Алексей Михайлович от управления церковной жизнью. Царь участвует в важных Соборах, в решении текущих церковных дел, ведет за спиной патриарха благую интригу с целью примирить его с Нероновым и т.д.. Но, конечно, при всем том в церковной жизни царь не первое, а второе лицо, и он знает об этом и добровольно идет на это. В свою очередь патриарх Никон далеко не первый в делах чисто государственных. Здесь то равновесие или лучше - гармония двух начал в едином православном обществе, которая веками обеспечивала крепость и единство духовной жизни России.

Как же началось «шатание»? Что побудило царя внутренне восстать против приоритета патриарха Никона в делах церковных, который сам же царь и обеспечил патриарху?

Удовлетворительный, на наш взгляд, ответ на эти вопросы будет дан только после исследования одного из важнейших деяний патриарха Никона - строительства Нового Иерусалима. Теперь же мы должны ограничиться указанием на то, что с определенного времени, именно - с 1656 года, царь стал особенно восприимчив к злостной, ядовитой клевете придворной знати и раскольников: «Твоей власти уже не слышать, от него (Никона) всем страх». Вот змеиное жало, которое начало особенно уязвлять сердце государя, как бы «открывать глаза» Алексею Михайловичу на его «второстепенное», «униженное» положение в самой важной - духовной области жизни своего государства.

В 1656 году, вернувшись с литовской войны, как пишет Никон, «царь нача по-малу гордети и выситися и нами глаголемая от заповедей Божиих презирати и во архиерейские дела вступатися» (или по другой редакции - «и во орхиерейские дела учал вступатца властию»)172. Таким образом, не теократические притязания Никона, а абсолютистские притязания Алексея Михайловича становились причиной и основой будущей драмы.

Внутренне восстав против полновластия Никона в Церкви, царь поставил себя в чрезвычайно противоречивое, сложное, попросту безвыходное положение. Быть в церковных делах «на вторых ролях» он уже не хотел, но и открыто восставать против патриарха не мог и по своим христианским убеждениям, и по памяти долгой личной дружбы. Но царь пытался найти идейный выход из этого замкнутого круга. Об этом может свидетельствовать брошенное им Никону: «Не ты мой духовный отец, а патриарх антиохийский!» В контексте духовно-политических стремлений Алексея Михайловича это может быть расшифровано так: «Поскольку я уже сейчас являюсь опорой и надеждой Вселенской церкви, а в будущем стану и царем над всем православным Востоком, то не у тебя, московского патриарха, а у патриархов вселенских я должен быть в духовном окормлении».