В неделю православия 1655 года после литургии Никон в Успенском соборе обратился к людям с большой проповедью, где подробно объяснял, каким должно быть каноническое православное изображение и какие иконы являются неправильными, «франкскими». При этом патриарх показывал народу образцы того и другого вида иконной живописи, давая соответствующие пояснения. В свидетели Никон призвал антиохийского патриарха Макария, который подтвердил истинность его поучений. Оба патриарха предали анафеме и отлучили «тех, кто будет изготовлять подобные («латинские») образа и тех, кто будет держать их у себя». Затем Никон стал брать одну за другой «франкские» иконы и, громко возглашая имена бояр, у которых они были взяты, «чтобы пристыдить их», с силой бросал на пол так, что иконы разбивались, потом он приказал их сжечь, но царь предложил закопать в землю, что и было исполнено159. После объяснений Никона народ воспринял это чрезвычайное деяние спокойно, и возмущения по этому поводу уже не было.

Если Никон был вполне последователен в своей борьбе за укрепление православия, то этого нельзя сказать о его идейных противниках; они не переставали обличать патриарха за осуждение неправославных икон, представляя дело как оскорбление икон вообще. Тем самым еще раз подтвердилось, что отнюдь не только приверженность к русской православной старине руководила этими людьми...

Это вполне понимали и Никон, и Алексей Михайлович, и о. Стефан. Царь и его духовник старались примирить Неронова с патриархом и действовали в этом направлении иной раз за спиной Никона. В августе 1655 года Неронов бежал из ссылки и вскоре появился в Москве в доме отца Стефана. Стефан доложил государю, и оба они скрыли появление Неронова от Никона, который рассылал указы о поимке беглеца...

Когда Никон узнал, что бежавший из ссылки Неронов, не принеся покаяния, без ведома церковной власти принял монашество с именем Григорий, он послал привести его, но Неронов опять скрылся. Тогда на Соборе 18 мая 1656 года с участием антиохийского патриарха за противление Церкви и патриарху, за самовольное бегство из ссылки Григория (Неронова) постановили отлучить от Церкви и прокляли вкупе с его «единомышленниками иже не покоряющеся святому собору». Духовенство и певчие трижды пропели «анафему»160. Это было уже отлучением не только за исповедание двуперстия, а за все, в чем Неронов и его единомышленники не покоряются Церкви. Когда Григорию попалось недавнее издание «Скрижали» со всеми приложениями, где авторитетом вселенских патриархов утверждались новые русские чины, он пережил глубокий духовный перелом. Внимательно прочитав книгу, Неронов, по его признанию, рассудил: «Кто есмь окаянный аз? Со вселенскими патриархи раздор творити не хошу, ниже противен буду: что же ради и под клятвою у них буду?» В таком настроении он отправился в Москву и решился предстать перед Никоном.

4 января 1657 года Неронов в Кремле объявился Никону, когда тот шел служить обедню. Никон встретил его спокойно, ни в чем не упрекнул, после литургии пригласил к себе. Между ними состоялась беседа, в которой Неронов излил на патриарха целый поток укоризн. «Со вселенскими патриархами несть противен, якоже ты глаголеши, но тебе единому не покорялся...» - говорил он161. Никон молчал. Он всегда хотел примирить своих противников с Церковью. Этого требовала его христианская совесть и забота о сохранении церковного единства. Он с глубоким смирением выслушивал гневные обличения Неронова: «Какая тебе честь, владыко святый, что всякому еси страшен?.. Дивлюся, - государевы царевы власти уже не слышать; от тебя всем страх и твои посланники паче царевых всем страшны... Ваше убо святительское дело - Христово смирение подражати и Его... святую кротость». Никон ответил: «Не могу, батюшко, терпеть, - и подал Неронову письма и челобитные своих противников: - Возьми, старец Григорий, и прочти». Неронов продолжал: «Добро бы, святитель, подражати тебе кроткого нашего учителя Спаса Христа, а не гордостью и мучением сан держати. Смирен убо сердцем Христос учитель наш, а ты добре сердит». - «Прости, старец Григорий, не могу терпеть», - спокойно отвечал патриарх Неронову162, не замечавшему, что своим состоянием и отношением к нему Никон опровергает все его упреки...

Через две недели состоялось официальное примирение Неронова с Церковью, выглядевшее весьма своеобразно и показательно. После воскресной литургии по заамвонной молитве Никон приказал привести в Успенский собор Неронова. Патриарх должен был снять с него проклятия, положенные Собором 18 мая 1656 года. Когда Неронов пришел, Никон обратился к нему: «Старец Григорий, приобщаешися ли святей соборной и апостольской Церкви?» Неронов отвечал: «Не вем, яже глаголеши! Аз убо никогда отлучен был от святыя... Церкви, и Собору на меня никакова не бывало и прения моего ни с кем нет (!)... А что ты на меня клятву положил - своею дерзостью, по страсти своей, гневаяся, что я тебе о той же святей соборной и апостольской Церкви правду говорил (!)...» Не ответив ничего, патриарх Никон заплакал и стал читать над Нероновым разрешительные молитвы. Плакал и Неронов. И причастился Св. Тайн от руки Никона163.

Спустя немного времени, когда Неронов заговорил однажды о старых Служебниках, приверженцем которых он был, Никон сказал ему: «Обои де добры (то есть и старые и новые), все де равно, по коим хощешь, по тем и служишь»164 (то есть служи). И благословил Неронова держаться угодных ему старых Служебников! Никон уступил Неронову также и в том, чтобы в Успенском соборе Кремля по-старому двоили, а не троили «аллилуиа»165.

Но Неронов, примирившись с Церковью, не смог примириться с Никоном и не переставал враждовать и интриговать против него. В том же январе 1657 года царь, увидев за богослужением Неронова, подошел к нему, сказав: «Не удаляйся от нас, старец Григорий». И Григорий ответил: «Доколе, государь, терпеть тебе такову Божию врагу (Никону). Смутил всею русскую землею и твою царскую честь попрал, и уже твоей власти не слышать - от него, врага, всем страх!» Алексей Михайлович, «яко устыдевся, скоро от старца отиде, ничтоже ему рече»166. Что и говорить, Неронов ударил не в бровь, а в глаз - прямо по царскому самолюбию! Это была самая уязвимая точка, и именно в эту точку стали наносить удары все противники Никона. Старец Григорий поносил Никона где мог и как мог. Патриарх терпел. Однажды видели, как Никон, приехав на могилу о. Стефана Вонифатьева († 11 ноября 1656 года) - их общего с Григорием (Нероновым) друга, долго плакал и несколько раз повторял: «Старец Григорий!»167 Вот чего стоило Никону это терпение.

Нет никакого сомнения в том, что Никон точно так же позволил бы соблюдать старые обряды всем упорно этого желающим, при условии их обращения и примирения - не с ним, а с Церковью! Отсюда видно, что исправления обрядности не было для Никона (при всей его настойчивости в этом) таким делом, которому стоило бы принести в жертву церковное единство. С полным основанием историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков) полагает, что если бы Никон не оставил кафедры и правление его продолжалось далее, то раскола в Русской церкви не было бы168. К такому же выводу приходили затем и другие ученые архиереи169. В 1658 году, когда Никон ушел от патриаршества, раскола в Церкви еще не было. Несколько непокоренных священнослужителей хулили Никона и его преобразования вплоть до безобразных ругательств, сочиняли о нем фантастические небылицы и тем, конечно, волновали людей. Но раскол как решительное и сознательное движение значительных народных масс начался много лет спустя после ухода Никона от дел и с особой силой развернулся только после его смерти. К тому были уже свои особые причины. Одна из них состояла в том, что линии, ясно намеченной Никоном, не пожелали следовать: старые обряды были запрещены и прокляты.

Во времена патриаршества Никона Москва становится поистине своеобразным центром мирового православия. К Москве и России обращены внимательные взоры христианского Востока. Здесь, как некогда в Греции времен Константина Великого, созываются громкие Соборы чуть ли не вселенского характера, в Москву едут ученые мужи, вселенские патриархи, знаменитейшие архиереи. Со всего Востока в Москву собираются великие христианские святыни, свозятся бесчисленные древние рукописи. Здесь происходят горячие богословские споры, захватывающие общество так, что о предметах веры спорят и святители, и рыночные торговцы. Кажется, Россия и Москва стремятся вобрать в себя все лучшее и ценное из духовной сокровищницы мирового православия. Здесь в Москве, в России, без сомнения, стало биться сердце кафолической церкви, и биение его ударами пульса отзывалось во всех уголках православного Востока. Эпоха богослужебных, культовых споров в России чем-то подобна эпохе великих догматических споров и заслуживает не меньшего внимания и изучения. Вся история свидетельствует, что при определившейся и общепризнанной догматике (вероучении в целом) литургика - самая важная, самая животрепещущая область церковной жизни. Для людей, подлинно живущих в Церкви и Церковью, литургические нормы, обряды, символы в таком случае имеют огромное значение. Не следует поэтому удивляться, что такая борьба и споры разгорались у нас из-за отдельных слов, букв, символов. Все это может казаться маловажным только современному секулярному сознанию. Но при взгляде в древность следует всегда помнить, что русские люди тогда жили Церковью как основой всего их бытия, как самым важным, что только может быть на свете!