— Ник, об этом не может быть и речи. Поверь мне: врач не пустит тебя к Диане. Для ее же блага. Неужели ты не понимаешь, что второго потрясения ей не пережить?

— Я думаю, ты ошибаешься… — сказал хмурый Ник, нетерпеливо барабанивший пальцами по столу.

— Я не ошибаюсь, — возразил Альфред. — Как только наступит время, когда Диана будет готова увидеться с тобой, ты сейчас же вернешься к ней. Ждать ведь недолго: какой-нибудь месяц! А пока работай здесь, помогай мне. Я уже договорился о твоей встрече с лордом Саксмундхэмом. Он обещал помочь свести тебя с одним молодым человеком. Думаю, он тебе понравится.

— Кто еще? — вяло спросил Ник, думая только о Диане и их мертвом ребенке.

— Уинстон Черчилль.

Глаза Ника потеплели, и в них появился проблеск интереса.

Она был внучкой герцога в то время, когда английские герцоги еще вызывали в людях благоговейный трепет. Ее дед по матери был девятым герцогом Дорсетским, предок которого получил герцогство за то, что являлся незаконнорожденным сыном Чарльза Второго. Девятый герцог имел восемьдесят семь тысяч акров земли и Дорсетский замок, мрачную псевдоготическую крепость, выстроенную на острове Парбик и выходящую окнами на Ла-Манш.

Ее матерью была леди Леттис. Одна из королев красоты 90-х годов прошлого века, принадлежавшая к кружку высокорожденных псевдоинтеллектуалов «Души».

Ее отец, второй виконт Саксмундхэм, был одним из богатейших и влиятельнейших банкиров во всей Англии.

Ей самой недавно исполнилось двадцать один, она была красавицей и невестой лорда Роксэйвиджа, одного из самых блестящих женихов во всей стране. Он теперь сражался во Франции. Мало нашлось бы охотников поспорить с тем утверждением, что светлейшая Эдвина Тракс-Фаркуар родилась, имея с первого дня почти все, о чем только может мечтать человек. Многие называли ее дикой, необузданной и упрямой. Другие — сумасшедшей.

Помимо прочего богатства, лорд Саксмундхэм имел впечатляющий особняк в Белгравии, замок XVI века в Шотландии и, наконец, то, что считалось настоящей жемчужиной: поместье XVIII века, расположенное в Чилтерн-хиллз и названное Тракс-холлом. У Тракс-холла была интересная история. Первоначально это было аббатство, сожженное и разграбленное Генрихом Восьмым. Потом король подарил его одному из самых своих преданных военачальников полковнику сэру Мэривейлу Траксу. Вместе с восемьюстами акров. Сэр Мэривейл был хорошим солдатом, но подхватил сифилис — хоть в семье это и отрицали, — предаваясь зоофилии. Умер полковник буйно помешанным. Собственность перешла по наследству к племяннику Мэривейла, однако ни сам он, ни его потомки не проявляли никакого интереса к развалинам свыше двух сотен лет.

В 70-х годах XVIII века генерал сэр Адриан Тракс, сколотивший огромное состояние в Индии, решил, что пришло время потрясти мир своим богатством. Преклоняясь перед французским стилем, он выписал себе из Парижа архитектора, который и отстроил на фундаменте бывшего аббатства величественный 80-комнатный дворец. Каменные стены и изящные фронтоны нового дома выглядели более французскими, нежели английскими, но красота дворца, фасад, отражавшийся в стодвадцатифутовом бассейне с шестидесятифутовым фонтаном, заставили замолчать критиков-франкофобов того времени.

Сэр Адриан имел дочь Эриэл, которая вышла замуж за Роберта Фаркуара, молодого и предприимчивого охотника за богатством. Роберт и основал процветающий банк Саксмундхэмов, названный в честь его родного города в графстве Суффолк. Сэр Адриан умер от подагры, и Роберт, ловко видоизменивший свою фамилию с Фаркуара на Тракс-Фаркуара, унаследовал собственность. Эриэл умерла при родах, и собственность переходила из рук в руки в четырех поколениях семьи, пока не попала к Морису, второму виконту Саксмундхэму и отцу Эдвины.

После того как на вечере по случаю ее помолвки с лордом Роксэйвиджем в июне 1917 года Эдвина выпила слишком много шампанского и обнаженной посреди ночи отправилась купаться в бассейн перед домом, с быстротой молнии распространили слух о том, что она унаследовала «безумие» Траксов. Припомнили не только безумного сэра Мэривейла Тракса, но и других странных представителей этого рода, включая леди Летицию Тракс, которая в 1832 году вообразила себя птицей и прыгнула с крыши Тракс-холла. Эдвина, преклонявшаяся перед историей своей семьи, не обиделась на сравнение ее с предками и даже назвала его «восхитительным».

У нее были мягкие золотисто-каштановые волосы, классический английский цвет лица, большие голубые глаза и профиль, названный одним восторженным поклонником «греческим», хотя на самом деле был типично англосаксонским. Бывая в Тракс-холле, она каждое утро совершала верховые прогулки. Вот и в то субботнее утро 1917 года в девять часов она спешилась перед крыльцом Тракс-холла, кинула поводья груму и легко взбежала по каменным ступеням дома. Войдя в холл, она дружелюбно посмотрела на стоящего там красивого молодого человека в темном костюме.

— Здравствуйте, — сказала она, закрывая за собой массивные двери. — Вы кто?

— Меня зовут Ник Флеминг.

Она заметила у него наручные часы, которые были едва ли не единственным мирным изобретением времен первой мировой.

— Ах да! Папа рассказывал о вас. Боюсь, вы не сможете мне понравиться.

— Отчего же?

— Папа говорит, что вы зарабатываете деньги, продавая правительству оружие, а я считаю, что того, кто наживается на этой ужасной войне, самого нужно пристрелить. И желательно его же собственным оружием.

— Ваш папа сам наживается на этой ужасной войне.

— А я и его не одобряю. Банковское дело — это тоже грязный бизнес. Все эти скучные процентные ставки и ссуды… У вас сегодня выходной?

— Да.

— Не думайте, что я буду вас развлекать. К тому же мне не нравятся американцы. У вас у всех жуткий акцент и патологическая одержимость деньгами. Впрочем, если на это не обращать внимания, вы очень и очень симпатичны.

— Это про вас говорят, что вы сумасшедшая?

— О, что вы! Просто самая настоящая сумасбродка! Это у меня наследственное. Наше семейное древо увешано маньяками.

— Не думаю, что вы сумасшедшая. Вы просто невоспитанны и страдаете идиотским самомнением.

Она улыбнулась:

— Вы абсолютно правы. Я невежда и себялюбка. Страшная! Вы любите кататься верхом?

— Нет. Ненавижу лошадей.

— Сразу видно настоящего мужчину. Что же вам тогда по душе?

— Немного играю в теннис.

— За конюшнями есть корт. Встретимся там через полчаса. Джером, наш лакей, даст вам ракетку.

Она устремилась вверх по лестнице.

— Но через десять минут у меня разговор с вашим папой!

— К черту этого содомита! О, простите, я забыла, что вы американец. Как же, как же — дело превыше всего!

Он нахмурился. Ее это позабавило.

— Я буду на корте через тридцать минут, — сказал он твердо.

Она уловила сердитые нотки в его голосе: «Отлично, — подумала она. — Он меня уже терпеть не может!»

Улыбаясь, она побежала по лестнице.

Эдвина и не догадывалась о значении слова «содомит», но видела, что это слово шокирует людей. Эдвина обожала шокировать окружающих и делала это при всякой возможности. Она уже привыкла к выражениям, типа: «Мой папа — настоящий содомит» или «Он просто страшный содомит». Если бы кто-нибудь сказал ей, что она обвиняет своего родителя в акте содомии, она невинно попросила бы объяснить ей слово «содомия». Эдвина была гораздо менее зрелой, чем ей казалось. «Зрелость» образца 1917 года означала то, что девушки должны красить себе губы. Губной помадой Эдвина активно пользовалась, несмотря на протесты ее матери леди Леттис.

Она появилась на корте, намеренно заставив Ника прождать ее десять лишних минут, и выиграла первую подачу.

— Вы случайно не придерживаетесь ошибочного мнения насчет того, что мужчины автоматически являются более спортивными, чем женщины? — спросила она.

— В зависимости от вида спорта. В бейсболе, например, это так и есть.