— Такая глупая скучная игра!

Ник только пожал плечами и приготовился принять ее мяч.

Она взяла гейм, а потом и весь первый сет по счетам шесть — один. Ник молчал.

— Достаточно? — спросила она, подходя к сетке.

— Я сыграл бы еще сет.

— О, в таком случае признаю, что вы умеете проигрывать.

— Благодарю.

— Не обижайтесь, но вы ведь только начинающий игрок. Я поступаю с вами нечестно. Не хочу сказать, что я прямо какой-нибудь мастер, но просто играю уже много лет. Я начинаю тревожиться за вашу мужскую гордость.

— Мне говорили, что лучший способ совершенствоваться в игре — играть с более сильными.

— О, это правда.

— Тогда, если вам не надоело, сыграем еще сет.

— Ну что ж…

— А чтобы подбодрить мои усилия, не поставить ли нам на кон деньги? Скажем, двадцать фунтов?

Она колебалась.

— По-моему, это будет нечестно.

— Вы думаете, что отнимете пресловутую конфетку у ребенка, но ведь я американец, патологически одержимый деньгами. Мне действительно нужен стимул. Денежная ставка заставит меня собраться. — Он улыбнулся. — А если произойдет чудо и я выиграю, то вложу деньги в фонд мира, о’кей?

— Ну хорошо.

Он разгромил ее со счетом шесть — ноль. Она была взбешена.

— Ты обманщик! — кричала она. — Ты хам, животное, ты… содомит! Ты же хорошо играешь!

Он рассмеялся, и ей захотелось запустить в него ракеткой.

Ник договорился с лордом Саксмундхэмом перенести их встречу на вечер. Было еще рано, и поэтому Ник пошел прогуляться по окрестностям поместья. Он решил, что Тракс-холл ему нравится так же сильно, как не нравится Эдвина, которую он пренебрежительно прозвал про себя «избалованной девчонкой». Он был погружен в размышления. Уже прошло несколько месяцев с того дня, когда Альфред оставил его в Лондоне, уплыв домой на нейтральном греческом судне. О Диане до сих пор не было никаких известий. Проникаясь с каждым новым днем растущим раздражением, Ник забрасывал Альфреда телеграммами с требованием сдвинуть дело с мертвой точки, но ответы приходили всегда одни и те же. Диана поправляется, но врачи все еще не успокоились. Это так бесило, что Ник уже начал подумывать о том, что, возможно, это еще одна гадкая затея Арабеллы Рамсчайлд для того, чтобы не дать ему увидеться с ее дочерью. Он убеждал себя в том, что это бред, что ни одна мать не может быть такой мстительной. Но потом он вспоминал про аборт и понимал, что, возможно, не такой уж это и бред.

Умерщвление ребенка не давало покоя. Его сжигала ненависть к матери Дианы и презрение к отцу. Чем больше он об этом думал, тем сильнее это накладывало отпечаток на его отношение к самой Диане. Ведь, в конце концов, она реализовала то, о чем ее просила мать. Ник знал, что до сих пор незамужние матери испытывают на себе сильное социальное давление. Но ведь она не думала об этом в том пляжном домике. Значит, когда речь шла о наслаждении, ее не волновало, «что скажут люди», а когда пришла пора взять на себя ответственность материнства — другое дело, так что ли? Возможно, она и противилась уговорам матери, но ведь в конечном итоге уступила!

Прогуливаясь вдоль кромки красивого бассейна, в воде которого отражался Тракс-холл, Ник размышлял о том, что же все-таки за женщина Диана Рамсчайлд.

Конечно, он любил ее, в этом не было и тени сомнения, а любить — значит прощать. Он жалел ее и даже думал, что, возможно, излишне разгорячился из-за аборта. И все же… теперь он видел свою зеленоглазую богиню в несколько ином, потускневшем свете.

И в ту минуту увидел Эдвину, выходившую из дома. Она остановилась на каменных ступенях крыльца, легкий ветерок трепал ее твидовую юбку.

Конечно, она была избалованной девчонкой, но Ник не мог не восхититься сейчас ее необычайной красотой!

Лорд Морис Саксмундхэм, второй виконт и председатель правления Саксмундхэмского банка, не унаследовал фамильного «безумия». Красивый даже в пожилом возрасте, с седой головой и седыми усами, лорд Саксмундхэм имел лишь одну сентиментальную прихоть — коллекционирование первых изданий. Его собрание было одним из самых лучших во всей Англии. У него было первое издание — чрезвычайно высоко ценимое знатоками — «Памелы» Ричардсона, полное собрание «Уэверли новелс» с автографом Скотта, творения Бальзака, Стендаля, Троллопа и Диккенса, редчайшее первое издание «Принцессы Клевской» и экземпляр «Падения дома Эшеров» Эдгара По, лично принадлежавший автору. Он держал коллекцию в красивой библиотеке Тракс-холла, где тома десятками лет лежали нетронутыми на полках с особой защитной бронзовой решеткой и очень редко вынимались оттуда своим гордым обладателем. Лорд Саксмундхэм — так его звали все, кроме членов семьи и близких друзей, — покупал книги для того, чтобы ими владеть, а отнюдь не читать. Он был похож в этом на коллекционера вин, который ни разу в жизни не пригублял спиртного.

Закончив Итонский колледж и Оксфордский университет, лорд Саксмундхэм заделался рьяным империалистом и стойким поборником идеологии тори. Его политические взгляды ровнехонько укладывались в русло политики, проводимой два десятка лет назад архиконсерватором премьером маркизом Сэйлсбери. Впрочем, на словах лорд Саксмундхэм больше других хвалил премьера лорда Мельбурна. Либеральная политика, которая стала проводиться в Англии перед войной, бесила его, а введение подоходного налога он назвал преступлением против природы. И каким образом столь убежденный викторианский консерватор мог родить дочь, которая симпатизировала сторонникам равноправия женщин… Этот курьез в своей жизни лорд Саксмундхэм никогда не мог объяснить даже самому себе. Но странно, имея двух дочерей, Эдвину он любил больше ее сестры. Поэтому-то, когда спустя час после игры с Ником в теннис девушка ворвалась в библиотеку, где отец просматривал «Таймс», он, выглянув из-за газетного листа, только улыбнулся.

— Доброе утро, моя дорогая, — сказал он голосом, который многие сравнивали со стаканчиком отменной мальвазии. — Мистер Флеминг сказал, что насладился игрой в теннис с тобой.

На Эдвине были твидовая юбка и большой вязаный свитер, но сейчас ей больше подошли бы боевые доспехи. Она быстро подошла к отцу и села на подлокотник его кресла. Бледное ноябрьское солнце, заглянувшее в высокие окна библиотеки, расцветило ее золотисто-каштановые волосы.

— Мистер Флеминг обманул меня на двадцать фунтов, — сказала она холодно. — Он не джентльмен. Я думаю, ты должен сказать ему, чтобы он собирал свои вещи и убирался из нашего дома!

Отец положил газету на колени:

— Обманул тебя? Каким образом?

— Сначала он прикинулся, что не умеет играть, а когда мы поставили на кон деньги, он выиграл! Он достоин презрения, и я поражена тем, что мой отец еще может иметь с таким человеком какие-то общие дела.

— Мне ничего не известно о том, какой этики придерживается мистер Флеминг в теннисе, но я знаю, что он добросовестно взаимодействует с нашим правительством, и советую тебе иметь это в виду. Его компания держит в моем банке более полумиллиона фунтов, это тебе тоже на заметку. II потом молодой человек мне просто симпатичен. Он умен, напорист и полон энергии.

— Пробивной американец, — фыркнула она.

— Очень возможно. Но он мой гость, с которым, я надеюсь, ты будешь любезна.

— О, хорошо! Я буду с ним любезной! — сказала с чувством Эдвина, поднимаясь с кресла. — Я буду с ним до отвращения любезной!

Она пошла к двери. Отец недоверчиво смотрел ей вслед.

— Эдвина, — сказал он. — Пожалуйста, обойдемся без твоих фокусов, если не возражаешь.

— О! — невинно воскликнула она. — Какие фокусы? Я и не думала об этом!

Лорд Саксмундхэм выглядел встревоженным.

Первоначальное мнение Эдвины об «американце» было явно не в его пользу, но тем же вечером он сумел дважды произвести на нее сильнейшее впечатление.

Во-первых, она поняла, что он обладает властью. Вслух Эдвина легкомысленно критиковала отца за его профессию, но втайне она получала удовольствие от осознания того, что отец обладает реальной властью в империи; она с удовольствием общалась с могущественными людьми, которых он приглашал к себе на выходные в Тракс-холл. Например, в тот вечер в гостях у лорда Саксмундхэма был, как знала Эдвина, одни из самых влиятельных политиков в Англии, который до сих пор оставался, несмотря на разгром англичан в Дарданелльской операции двумя годами раньше, одним из самых интересных и обсуждаемых членов либерального правительства. К тому же Уинстон Черчилль имел с Эдвиной кое-какие общие черты. Он также являлся внуком герцога, седьмого герцога Мальборо, и родился во дворце Блэнгейм, который занимал территорию аж в семь акров. Как и сэр Мэривейл Траке, отец Уинстона лорд Рэндольф Черчилль умер от сифилиса. Правда, последний подхватил его вовсе не из-за зоофилии. Обучаясь в молодости в Оксфорде, лорд Рэндольф пал невинной жертвой одной из самых жестоких студенческих шалостей в истории. Во время вечеринки приятели подсыпали ему в шампанское снотворное, и наутро юноша проснулся в объятиях беззубой и уродливой проститутки. Вот что понималось под веселой шуткой у его друзей. Охваченный ужасом студент бросился к врачу, но было поздно: спирохеты уже были в его крови. Викторианская медицина не знала эффективных средств борьбы с сифилисом, и в течение последующих двадцати лет болезнь, неуклонно прогрессируя, разрушала его здоровье, психику, его короткую, но яркую политическую карьеру и наконец погубила его. Его сын Уинстон дал обет стать таким же талантливым политиком, каким был его отец. По-другому он не мог отомстить за его смерть.