Не надо было быть гением, чтобы понять, что политика «сухого» закона обречена. Наступит день, когда эти виноградники вновь нальются ягодами, а земля будет стоить целое состояние. Ник заглядывал в будущее.

В течение следующего часа он гулял в сопровождении Сальваторе по виноградникам, а Эдвина сидела в «роллсе» и листала журнал «Мировой кинематограф». Наконец Ник вернулся и приказал шоферу ехать обратно в Сан-Франциско. Он пожал Сальваторе руку и сел на заднее сиденье «роллса» рядом с женой. Огромная и тяжелая машина загромыхала по пыльной дороге, поднимая за собой целое облако пыли. Эдвина спросила:

— Ну как? Ты купил виноградник?

— Все еще думаю.

— Не понимаю, с чего ты вдруг решил покупать виноградники, ведь производство вина сейчас запрещено.

— Не куплю сегодня за цент, завтра не куплю и за доллар.

— Да кому оно нужно сейчас, калифорнийское вино? Лучше бы купил шато во Франции.

— Возможно, позже. А сейчас меня интересует Калифорния.

Эдвина, которую совершенно не занимала тема виноградников, вновь вернулась к своему журналу. Она вообще мало обращала внимания на те сделки, которые постоянно заключал ее муж. Бизнес оставался для нее тайной за семью печатями. Ее интересовали дети, покупки, званые вечера, кино и любовь. Ее могли бы обвинить в безнадежной поверхностности ее образа жизни, но она была молода, и, в конце концов — почему бы и нет? — жизнь представлялась Эдвине постоянным приключением. Как и Ник, она хотела попробовать в жизни все. Именно за это он ее и любил.

Они уже были на полдороге к Сан-Франциско, когда Ник небрежно обронил:

— Что ты скажешь на то, что мы с твоим отцом выделили двести тысяч на приобретение киностудии «Метрополитен пикчерз»?

Она отложила журнал и подняла на него глаза. Несмотря на четыре года семейной жизни и троих детей, она все еще жаждала его в сексуальном отношении, хотя в их семье, как и во всех нормальных семьях, случались ссоры. Ник, как установила она, был сильно — да просто ужасно! — ревнив. И хотя это ей где-то было приятно, с другой стороны, ограничивало свободу и являлось причиной многих размолвок. Но в ту минуту он был прекрасен!

— О, Ник, милый! — воскликнула она, обхватив его руками за шею и неистово целуя. — Ты сумасшедший! Почему ты раньше молчал?

— Это мой подарок тебе на день рождения. Сюрприз. Поздравляю.

— Господи, лучшего подарка и придумать нельзя! Спасибо! А ты разрешишь мне сняться в фильме?

— Вряд ли я осмелюсь отказать жене владельца студии.

Она была просто ослеплена.

— Кинозвезда! — прошептала она. — Как это будет здорово, если я стану кинозвездой! О, Ник, я знаю, у меня получится! Я чувствую, что смогу стать прекрасной актрисой! Меня уже и так все знают, Ник. Одному только Богу, наверно, известно, сколько нас уже рекламировали! И потом: внучки герцогов снимаются в кино не каждый день. О, Ник, я знаю, это будет так весело! Я обожаю тебя! — Она снова бросилась целовать его.

— Знаешь, я решил все-таки купить виноградник.

— Что? Ах да, виноградник. Конечно покупай, мне все равно. Господи, кинематограф! — Она томно повела глазами и приняла величественную позу кинозвезды а-ля Назимова. — Все мужчины мира будут у моих ног! Это будет здорово! Вульгарно? Да! Но я хочу этого!

— А если твои фильмы провалятся под фанфары, это будет еще и расточительно.

Она показала ему язык. Он рассмеялся. Глядя на них в ту минуту, любой беспристрастный наблюдатель не испытывал бы и тени сомнения в том, что Флеминги горячо любят друг друга.

Было бы неестественно, если бы такой человек, как Ник Флеминг, с его честолюбием, страстью к наживе и приключениям, с его деньгами и финансовыми связями, не проявил бы никакого интереса к Голливуду. Ибо к 1922 году стало ясно, что Голливуд является столицей мирового кинематографа. Здесь вершился большой бизнес. Еще несколько лет назад ничего этого не было. Перед первой мировой войной Голливуд был всего лишь рядовым киноцентром, конкурировавшим с подобными ему в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Берлине, Лондоне, Париже, Риме и Стокгольме. Недостаток солнечного света и увиливания от заключения трастового патента заставили закрыться киностудии восточного побережья. Война положила конец европейскому кинематографу. После перемирия вдруг выяснилось, что у Голливуда почти нет конкурентов и что весь мир поклонников кино жаждет скрыться в волшебном мире Великого Немого, который был в равной степени любим и понятен в Шанхае и Нью-Дели, Москве и Паданге. Пикфорд, Чаплин и Фэрбенкс стали живыми богами, зарабатывали миллионы долларов и жили просто по-царски. Даже истинная аристократка Эдвина была ослеплена приемом, данным недавно поженившимися Мэри и Дугом, когда они приехали в Англию в 1920 году. Обычно спокойные и сдержанные, во время приема в саду Челси англичане просто обезумели и едва не разорвали все платье Малышки Мэри на клочки. Пришлось даже вмешаться полиции. Это совсем не было похоже на благоговейное низкопоклонство, выказываемое членам королевской фамилии. Это было что-то иное, новое, дикое, необузданное, необыкновенно волнующее!

Эдвина начала серьезно «доставать» Ника, прося помочь ей оказаться перед кинокамерой. Поначалу она встречала с его стороны сопротивление. Ник говорил ей, что она ничего не понимает в искусстве актерского мастерства, и это было истиной. Но со временем идея стала ему импонировать. Ник жаждал покорения все новых пространств. А узнав о том, что капиталовложения в киноиндустрию возрастают ежегодно на полтора миллиарда долларов, он и сам стал разделять мечту Эдвины о славе кинозвезды. Он считал, что лавровый венок королевы Голливуда явится лучшим подарком красавице-жене и лучшим доказательством его любви к ней. А какое приключение это будет для него самого?! Какая возможность заработать новые миллионы!..

Когда он узнал, что студия «Метрополитен пикчерз» выставляется на продажу по цене в четверть миллиона долларов, он сразу же телеграфировал своему тестю в Лондон и предложил выделить на это дело двести тысяч, пятьдесят из которых он обязывался выплатить наличными, а остальные должны были быть обеспечены Саксмундхэмским банком. Со времени окончания войны Ник успел учетверить свое состояние, и все же пятьдесят тысяч являлось крупной суммой для 1922 года. Понимая это, лорд Саксмундхэм увидел, что кинематограф для Ника не шалость и не забава, а дело серьезное. С другой стороны, старик почти ничего не знал о фильмах и кинобизнесе. «Голдвин и Майер тоже ничего об этом не знали», — телеграфировал в ответ Ник. И это было правдой. Вспомнив лишний раз то драматическое представление с автоматами, лорд Саксмундхэм решил, что его зять имеет бесспорный вкус к театральности. Он согласился на сделку.

«Метрополитен пикчерз» специализировалась на вестернах, выпускала авантюрные сериалы и временами фильмы ужасов. Скуповатый владелец студии, в прошлом венгерский меховщик, которого звали Александр Петёфи, сколотил на ней состояние, но умер от инфаркта. Через три месяца его вдова, робкая женщина, которая мало интересовалась бизнесом, выставила студию на бульваре Санта Моника на продажу. Площадь студии была восемь акров, имелось два крытых павильона, но цена была заломлена слишком высокая. Кроме того, и время для продажи было выбрано неудачно. Недавний скандал, связанный с Толстяком Арбаклом, повредил киностудиям по всей стране. Акции «Парамаунт» упали с девяноста до сорока пунктов. Охотников купить второразрядную киностудию не было. И тут появился Ник. Его предложение поступило первым, и миссис Петёфи, которая была рада поскорее избавиться от навалившейся на нее заботы, дала свое согласие. Таким образом Флеминг попал в кинобизнес.

Известие о сделанной покупке Ника Флеминга было встречено в кругу дельцов киномира в лучшем случае равнодушно, в худшем — насмешками.

— Флеминг дилетант и прожектер, — говорил владелец одной студии, который подцепил эти словечки от какого-то своего сценариста. — Он не протянет и полугода.