— Почему? — спросил он, выпуская дым. — Потому что я могу хладнокровно убивать и одновременно ценить красоту?

— Да, примерно так.

— Каждая личность или, вернее, каждая интересная личность многогранна. Это похоже на то, как если бы в одном человеке жило сразу несколько разных людей. Во мне, например, есть что-то от женщины. По временам эта женщина побеждает во мне мужчину. Я даже занимался любовью с мальчиками. Это тебя шокирует, не так ли?

— Это меня возбуждает.

— Но когда я с тобой, ханум, я до мозга костей мужчина.

Он бросил окурок на мозаичный пол храма, придавил огонек ботинком, обнял Диану и стал ее целовать.

Следующее утро принесло с собой известия, которых Кемаль ждал. Война окончилась. Генерал Гаджанести со своим штабом сбежал в Афины, бессердечно бросив своих солдат в Турции на произвол судьбы. Грабежи и убийства захлестнули древний греческий квартал Смирны. Наступило время Кемалю триумфально въехать в город, принимая аплодисменты соотечественников и всего мира.

Он ликовал. Взбежал на второй этаж виллы и ворвался в спальню Дианы. Она сидела на кровати и читала лондонскую «Таймс» трехдневной давности, доставленную курьером из Смирны.

— Свершилось! — воскликнул он, подходя к кровати и садясь возле Дианы. Он был настолько возбужден, что даже забыл снять с головы свою темно-серую шерстяную феску. — С греками покончено! Завтра утром я въезжаю в Смирну!

Еще несколько минут назад, узнав обо всем, Диана радовалась бы не меньше Кемаля, но теперь что-то ее настолько шокировало, что ей пришлось искусственно выражать свой восторг.

— Это… прекрасно, милый.

Кемаль был слишком счастлив, чтобы обратить внимание на ее тон.

— Ты и Фикри останетесь пока здесь. До тех пор, пока я не устрою в Смирне свой штаб. В эти несколько дней в городе небезопасно — грабежи уже начались, так что мне будет спокойнее, если ты пока останешься здесь. Но когда в Смирне будет водворен порядок, я приеду за тобой, и мы организуем самое торжественное празднество в турецкой истории! И я даю тебе обет: напьюсь, как английский лорд! — Он счастливо засмеялся и сжал ее в своих объятиях. — Моя американская красавица станет королевой Смирны!

— Кемаль, — прошептала она ему на ухо, — только что я прочитала в лондонской «Таймс» статью, которая наполнила меня… тревогой.

Он отпустил ее и уже серьезно посмотрел ей в глаза:

— Что такое?

— Четыре дня назад в Голливуде был убит американский киноактер Род Норман.

— И что?

— Он был застрелен в библиотеке дома Ника Флеминга. Этот Род… Он был похож на Ника.

Кемаль нахмурился:

— И что же?

— У меня ужасное предчувствие, что Лысый Али убил не того человека.

С минуту Кемаль изумленно смотрел на Диану, потом вскинул голову и захохотал, хлопая себя по бедрам.

— Это не смешно! — воскликнула она.

— Нет, это именно смешно! Это самая забавная штука, которую мне когда-либо приходилось слышать! Лысый Али, старый мошенник, пристрелил не того! Это великолепно, восхитительно! Но ты-то что волнуешься? Он убьет твоего Флеминга рано или поздно. Он обязан это сделать. На карту поставлена его профессиональная репутация.

Его реакция на ее сообщение возмутила Диану.

— Я убила невинного человека! — крикнула она в гневе. — Это преступление, которое останется на моей совести! Но это и твоя вина! Это ты подговорил меня!

Она мгновенно поняла, что допустила страшную ошибку. Улыбка моментально исчезла с его лица, а глаза сверкнули такой лютой злобой, которую Диане никогда раньше ни у кого видеть не приходилось. Он отвесил ей такую сильную оплеуху, что она отлетела назад на подушки.

— Шлюха! — крикнул он. — Не смей обвинять меня в своем преступлении! — Он снова ударил ее. — У Мустафы Кемаля нет совести, а те, кого он удостоит чести приблизить к себе, должны ублажать его, а не обвинять! Как ты посмела, наглая потаскуха?! Знаешь, у меня сейчас вертится соблазнительная мысль: а может, тебя вывести сейчас во двор и пристрелить? А американскому послу и всему миру я сообщу, что Мустафа Кемаль всего лишь свершил правосудие над шлюхой и торговкой смертью, которая наняла убийцу, чтобы тот умертвил того американского актера, как бишь его?!

Тяжело и хрипло дыша, он поднялся с кровати, все еще не спуская с нее своих горящих глаз.

— Шлюха, — презрительно повторил он, затем резко развернулся и вышел из спальни, оглушительно грохнув дверью.

Диана слезла с кровати, подбежала к маленькому деревянному столику, и в следующую секунду ее вырвало в фарфоровый таз для умывания.

Смирна была одним из самых благодатных городов во всей Малой Азии. Здесь был целительный климат. С моря город окаймляла красивая, в форме полумесяца гавань, на которую были обращены внушительные фасады двухэтажных домов. На некотором удалении от прибрежной полосы начиналась богатая и плодородная почва, на которой росли деревья, увешанные плодами. Воздух был напоен ароматами мимозы и олеандра. В Смирне жило многонациональное сообщество в своей массе обеспеченных людей: турки, евреи, армяне, греки и другие европейцы. Каждая община имела свой отдельный квартал. На улицах наблюдалось воистину вавилонское столпотворение, смешение национальных костюмов, отчего казалось, что в городе не прекращается карнавал. Этот морской порт, торговый оборот которого превышал константинопольский, славился своими азартными играми, красивыми женщинами, плавучими домами, золотом и скачками, клубами и ресторанами. Большинство жителей Смирны свободно владело тремя-четырьмя языками.

Но воскресным утром 10 сентября 1922 года этот город был страшен. Вот уже много дней между греками и армянами ходили слухи о том, что «турки идут». Теперь турки пришли. Зная, что они славятся своей жестокостью, армяне и греки стали спешно эвакуироваться. Красивая гавань была забита кораблями: грузовые суда, пассажирские лайнеры, турецкие шлюпки и двадцать два военных судна. Два британских линкора, три эскадренных миноносца под американским флагом, три французских крейсера и итальянские крейсер и миноносец возвышались в группе других, более мелких судов. Четыре названных державы прислали сюда эту армаду для защиты соотечественников, оставшихся в Смирне. Этим участие иностранных государств в том, что рассматривалось как внутренний турецкий конфликт, решено было ограничить. Впрочем, в то утро весь мир все равно пристально наблюдал за Смирной.

Мустафа Кемаль появился в городе на французском автомобиле с открытым верхом и был встречен как герой ликующей, грохочущей толпой турок. Гази улыбался, приветственно помахивал рукой. Питая склонность к драматическим эффектам, он отказался украсить свою форму какими бы то ни было знаками различия. В первый день Мустафа Кемаль отдыхал. В тот вечер он отправился в самый лучший ресторан города, чтобы впервые за две недели военной кампании выпить ракии. Ко всеобщему изумлению, не признавший Кемаля метрдотель сказал, что свободных мест нет. Тогда Кемаль повернулся к столику, за которым сидели богатые изрядно перепуганные греки — уж они-то его узнали! — и спросил:

— Скажите, сюда когда-нибудь приходил царь Константин, чтобы выпить стаканчик ракии?

Греки отрицательно замотали головами.

— Тогда зачем же ему понадобилось завоевывать Смирну? — спросил он, и все засмеялись.

В Смирне сразу же заговорили о том, что, возможно, Мустафа Кемаль-паша отнюдь не такой зверь, каким его представляли.

Оставшаяся на вилле близ Сардиса Диана Рамсчайлд стояла на веранде, опираясь спиной о перила, и безразлично смотрела в пол. На ней было простое белое платье и коричнево-белые туфли. На ней не было шляпки, а золотисто-белокурые волосы нуждались в гребенке.

— С ним такое бывает, — сказала Фикри, которая сидела тут же на деревянном стуле. Был вечер вторника, на вилле никого не было, кроме этих двух женщин, ожидавших вестей от Кемаля. — Он умеет любить и быть ласковым, но также умеет быть невероятно жестоким. Его отношение к ближнему очень переменчиво.