Критики говорят о каком-то его однообразии, порождаемом прямыми линиями и ровными плоскостями. Тоскуя по колоннам и капителям, тяжеловесной массивности с дробностью массы деталей, они склонны предавать анафеме современный архитектурный стиль, не чураясь ударов ниже пояса, запугивая проникновением буржуазного влияния посредством еретических архитектурных форм.

Невероятно, но факт: во время одного из моих посещений Америки мне довелось присутствовать при яростном споре нескольких американских архитекторов. Противники современного стиля, наскакивая на своих оппонентов, прибегнули к показавшемуся мне до странности знакомым аргументу: этот стиль, кричал один из спорящих, чужд американизму, его завезли сюда из вырождающейся Европы. И в числе еретиков, посягнувших на архитектурный «американизм», он назвал имена француза Ле Корбюзье и русского Мельникова (автора многих московских зданий, в том числе и знаменитого и вызывавшего два-три десятилетия назад яростные споры здания клуба имени Русакова в Москве). Воистину неисповедимы пути господни! Я ожидал чего угодно, но только не такого поворота разговора.

Но споры спорами, а новый архитектурный стиль берет свое. Его строгие линии соответствуют не только современным эстетическим представлениям, но, что еще более важно, являются порождением современных строительных материалов, строительной техники, индустриального способа сооружения зданий. Небоскребы, воздвигнутые в 20-х и 30-х годах, рядом с современными зданиями выглядят архаичными. Так, огромное каменное здание нью-йоркского небоскреба «Крайслер» на фоне изысканно легкого алюминиево-стеклянного здания «Пан-Америкэн» выглядит как готический храм времен средневековья, только увеличенный в размерах.

Что же касается обвинения в монотонности, то достаточно пройтись по нью-йоркской Парк-авеню, по центру Чикаго или Далласа, мимо многих зданий Хельсинки и Парижа, Бухареста и Вены, приглядеться к строгим очертаниям великолепного московского проспекта Калинина, как для непредубежденного человека станет ясной надуманность подобных обвинений. С таким же успехом можно утверждать, что буквы алфавита — недостаточный материал для выражения мыслей и страстей человеческих. Несколько десятков элементов, которыми оперирует современный архитектор, дают возможности для бесчисленного количества комбинаций. А современные материалы: разноцветный пластик, алюминий, сталь, медь, стекло — открывают перед архитектурой возможности, невиданные за всю ее историю.

Я позволю себе еще немного задержать внимание читателя на этом авторском отступлении. Конечно, когда мы, советские люди, попадаем в Соединенные Штаты Америки, мы не можем принять и не приемлем в этой стране очень многого. Не приемлем главного — самого строя жизни этого наиболее капиталистического из всех капиталистических обществ. В наш век, о котором один умник с горькой меткостью сказал, что ему свойственна инфляция слов и эрозия понятий, кое-кому это может показаться общим местом, дежурной фразой. Сколько раз, находясь в этих самых, как говорил Маяковский, «Р-р-разъюнайтед стэйтс оф Америка», я думал об этих самых скептиках: «Вот бы вас сейчас, братцы, сюда, посмотрел бы я на ваш скепсис». Думал так на залитых кровью улицах Ньюарка, где полиция и солдаты громили дома негритянских кварталов, думал, видя беснующихся бэрчистов, нечеловеческий темп фордовских конвейеров, думал, глядя на ревущую толпу, потные лица и пустые глаза молодых людей, неистовствующих при виде своих кумиров, кривляющихся на эстраде в конвульсиях, бесталанных и вульгарных.

Нормальный наш соотечественник очень скоро начинает задыхаться в этом сугубо приземленном мире, где все измеряется, все направленно, все замкнуто только на одно — на доллар, на профит, на выгоду. О чем бы вы ни говорили, в каком бы обществе ни оказались, пусть даже самом изысканном, рафинированном, интеллигентном, в конце концов все сведется к проблеме «что почем», сколько получают Джонсы, как устроились Смиты, сколько заработал автор лучшей книги сезона, как объегорил продюсер постановщика лучшего фильма года.

Словом, когда советский человек попадает в Америку, он не отвертит шею в поисках для нас неприемлемого — этого навалом, прямо под ногами. Тем более, скажу откровенно, мне непонятно, когда некоторые вояжеры в усердии неизвестно для чего, метеором пронесясь по американским городам и весям, по возвращении крушат все направо и налево. Им, видите ли, не понравилось ничего, за исключением избито традиционного «нам понравились люди, простые труженики». Не понравились и замечательные дороги, не понравился сервис — доведенная до совершенства система обслуживания повседневных нужд человека (в случае, если у него есть деньги), удобные магазины — «супермаркеты», современные кинотеатры, красивые здания и многое другое.

Патриотизм? Но какой же патриотизм утверждать, что твои штаны самые лучшие только по одному тому, что они твои. Не более ли высокой пробы патриотизм инженера-строителя, набрасывающего в своем путевом блокноте понравившуюся ему схему производственных операций, увиденную на строительной площадке рядом с гостиницей, где мы жили. Не более ли плодотворен патриотизм торгового работника из Киева, облазившего на моих глазах буквально все закоулки огромного «супермаркета» и приговаривавшего: «Здорово! А почему бы и у нас такое не организовать?» Не полезнее ли советским людям патриотизм дорожника, встреченного мною в Америке, который, увидев перегороженный участок автострады, на котором шли строительные работы, вылез из комфортабельного автобуса и, махнув рукой спутникам: дескать, езжайте, я вас догоню, — целый день под палящим солнцем проторчал возле дорожно-строительных механизмов у куч песка, щебня и бетона?

Подлинный советский патриотизм — чувство творческое, связанное с ощущением рачительного хозяина, знающего цену тому, что достигнуто нелегким трудом нашего народа, гордящегося тем, чем мы законно можем гордиться, думающего о том, как получше устроить жизнь у себя дома, в том числе как использовать найденное и достигнутое соседом на пользу и благо собственного народа.

И еще несколько слов, но уже о легкомыслии. Сложная страна Америка, большая и противоречивая. Рядом, соседствуя, переплетаясь, там существуют вещи, восхищающие и вызывающие дрожь омерзения, удивляющие и смешащие своим примитивизмом, достойные всяческого уважения и, наоборот, уважения недостойные. Чем больше занимаешься ею, посещаешь города и изучаешь экономику, беседуешь с людьми и читаешь исторические фолианты — а автор этих строк потратил на изучение современной Америки уже добрых два десятка лет, — тем более сложной она предстает.

Нелегко писать о ней, о ее людях, о ее проблемах, о ее политике. Тем более удивительно, что находятся люди, иногда вполне уважаемые и авторитетные, действующие по принципу «пришел, увидел, написал».

Большой и по заслугам любимый нами писатель побывал в свое время в Техасе. Многое из того, что он увидел, поражает своей меткостью. Заметки, вышедшие из-под его пера, сделаны мастерски и... тем хуже для них. Огонь своей критики, гражданский пыл, свое незаурядное мастерство он использует для того, чтобы разоблачить первое подвернувшееся под руку.

...Впрочем, судите сами: литератор обосновался в большой гостинице «Шератон Линкольн» в техасском городе Хьюстоне (в Далласе есть точно такая же). «В изголовье моей механической койки, — повествует он, — помещался пульт дистанционного управления так, что я мог, не вставая с ложа, закодировать жизненный процесс своего отдельного номера. Простым нажатием кнопки я (о ужас! — В. З.) мог заказать любую комнатную температуру и влажность, мог узнать прогноз погоды, давление атмосферы, биржевой курс, таблицу спортивных соревнований, рысистых бегов, последние известия, наконец, я мог приказать разбудить себя в определенное время...»

Но это еще не самое страшное, что вызвало писательские громы и молнии. Послушайте описание последовавших событий: «Я нажимал с вечера кнопку, устанавливал минуту пробуждения, и это пробуждение наступало довольно точно...