Что требовать от слабого пола? Великосветская пташка, жена далласского промышленника борется против коммунизма три вечера в неделю. Гарольд Хант тратит на это времени значительно больше.

Собственно говоря, сейчас даже трудно сказать, что для Ханта главное—бизнес или политика. Сколотив длиннорукую, оборотистую и опытную команду, поставив в упряжку сыновей и зятьев, он лишь надзирает за делом, строго проверяет доходность своих компаний. Основное же время он делит между политическими интригами и азартной игрой.

Пользуясь техасской терминологией, политический облик его можно нарисовать несколькими словами — «самый реакционный человек в Америке». Печать добавляет к этому еще иногда — «самый опасный человек в Америке». Зоологический мракобес, патологический антикоммунист, воинствующий негрофоб и антисемит, это субъект, для которого определение «первый» еще ни о чем не говорит. Критерий его прост: все, кто не разделяет его убеждений, опасные, как он выражается, «заблуждающиеся», по отношению к которым все методы хороши. Для Ханта нет существенного различия между либералами и коммунистами, активными борцами за мир и просто добропорядочными буржуа, не одобряющими фашистские крайности. Для него, что негритянский лидер Мартин Лютер Кинг, что кумир либеральствующих буржуа Эрл Уоррен, много лет занимавший пост председателя Верховного суда США, — все равно.

Но и это еще не все. По его мнению, Нельсон Рокфеллер — один из пяти братьев-миллиардеров, восседающий в губернаторском кресле штата Нью-Йорк, и Генри Форд II — опасные либералы. Вместо того чтобы использовать миллиарды, накопленные дедами, на то, чтобы давить смутьянов, они виляют. Эти парни, вещает Хант, еще более опасны, чем крайне левые. У Ханта есть и объяснение столь прискорбного «сдвига влево», который, по его словам, наблюдается среди американских богачей везде, кроме Техаса. «Коммунисты подсылают им красных нянь в младенчестве и проводящих коммунистическую линию любовниц, когда промышленники стареют». Это не шутка. В кавычки взяты слова, собственноручно и вполне серьезно написанные техасским миллиардером.

Говорят о скупости Ханта. Это, пожалуй, не вполне точно. Правда, он прижимист до крайности, когда речь идет о бизнесе. Он сам рекламирует свою экономность, рассказывая о ней репортерам и демонстративно отказываясь пользоваться платными автомобильными стоянками. Но он более чем щедр, когда речь идет о финансировании погромных фашистских и полуфашистских организаций и банд.

Прихрамывавший, дергавшийся, как в эпилепсии, доводивший себя на трибуне до исступления и нечистый на руку, Джозеф Маккарти, зловонной кометой мелькнувший в 50-е годы на американском политическом небосклоне, так бы и остался лихоимцем-взяточником и мелким политиканом из штата Висконсин, если бы не дружба, а главное, деньги, которыми одарили его без счета некоторые толстосумы, на первом месте среди которых был Хант. Разглядев в беспринципном крикуне демагога крупного масштаба, Хант сделал тогда ставку на Маккарти. Он произвел с ним операцию, известную многим мальчишкам-сорванцам, которые при помощи незамысловатых манипуляций с соломинкой надувают лягушек. Из их опыта, однако, извечно, что отсутствие чувства меры во время этой жестокой операции приводит к тому, что маленькая лягушка, из которой пытаются сделать крупного зверя, лопается самым жалким образом. Именно так и произошло с Джозефом Маккарти.

Позорный конец бесноватого сенатора, ставшего сначала политическим трупом, а затем умершего от алкоголизма, мало чему научил Ханта, и он по сей день, пользуясь чековой книжкой вместо соломинки, раздувает одну фашиствующую лягушку за другой. Руководитель «Общества Джона Бэрча» прогоревший кондитер Уэлч, далласский земляк Ханта фашиствующий генерал Уокер, шизофренический проповедник, главарь «Христианского крестового похода» Шварц, циклопы и драконы ку-клукс-клана и прочая сволочь, грязной накипью покрывающая американскую политическую арену, в немалой степени обязана поддержке, а главное, деньгам Гарольда Ханта. Погромный лозунг бэрчистов «Лучше быть мертвым, чем красным» вполне отражает его политическое кредо.

Сам он как-то признался, что ежегодно тратит свыше миллиона долларов в качестве субсидий крайне правым организациям. Миллион долларов в год — большие деньги, сумма, ощутимая даже для

Ханта. Но он, не задумываясь, подписывает чеки, в которых стоят четырех- и пятизначные цифры, одаряя ими фашиствующие банды. Нужно ли удивляться тому, что техасский воротила причислен к лику фашистских святых, а имя его с почтением и восторгом произносится в коричневом подполье Америки.

— Какое там подполье, батенька мой, — говорил мне как-то благодушный, склонный пофилософствовать нью-йоркский адвокат, в прошлом активный деятель знаменитой «Тамани-холл» — всемогущей партийной машины демократов в Нью-Йорке, а сейчас вернувшийся к юридическому бизнесу в собственной адвокатской конторе. — Вы, русские, всегда склонны преувеличивать. Для вас, по-моему, не существует оттенков — либо белое, либо черное.

Разговор происходил в небольшом аргентинском ресторанчике, расположенном в центре Нью-Йорка.

...Когда коренной ньюйоркец хочет как следует попотчевать гостя, он ведет его в ресторан китайский или немецкий, шведский или русский, аргентинский или итальянский, словом, какой угодно — а их в городе великое множество, — но только не в американский. При всем своем патриотизме житель Нью-Йорка отлично понимает, что то, что называется типично американской пищей, быть может, и способно насытить отвлеченную едоко-единицу, но уж ни при каких обстоятельствах не удовлетворит не только гурмана, но просто нормального человека.

Когда меня спрашивают о самом характерном для американской кухни, я отвечаю не задумываясь — умение придать сверхаппетитный вид всему съедобному, полусъедобному и несъедобному, помноженное на талант превратить съедобное в полу- и совсем несъедобное. Русскому человеку, который, как известно, может сварить отменный суп из топора, вовсе непонятно, как ухитряются американские кулинары перегонять такое количество первосортных продуктов в красивую, но, я бы сказал, почти абстрактную по своим вкусовым качествам пищу. Ее торопливо поглощают в обширной сети отлично оборудованных кафетериев и других имеющихся в изобилии забегаловок, заправляя себя необходимым числом калорий. Мне представляется, что для гарантии полного разгрома абстракционизма борьбу с ним в Америке следует начать в сфере искусства кулинарного. Успех будет обеспечен.

Словом, знаменитый американский «стэйк» — здоровенный кусок говядины фунта этак на полтора-два—нам подавали темноглазые и стремительные парни, плохо говорившие по-английски, в широкополых шляпах и национальной аргентинской одежде. Помимо адвоката, за столом сидели приведший меня сюда коллега, известный нью-йоркский журналист, завоевавший себе возможность быть на газетной полосе несколько больше самим собой, нежели это принято среди американской пишущей братии, и два преподавателя Нью-Йоркского университета.

— Фашистская угроза — очередная выдумка газетчиков, — продолжал адвокат. — Америка — страна с устоявшимися демократическими традициями, и у нас германский 1933 год просто-напросто невозможен. Американец за фашистами не пойдет.

— А как насчет 27 миллионов голосов, полученных в 64-м на президентских выборах Голдуотером? — ринулся в спор газетчик.— У Гитлера в 1933 году столько не было. Не кажется ли вам, что мы тогда проглядели эту страшную цифру — 27 миллионов американцев, проголосовавших за голдуотеровскую программу, весьма смахивающую на фашизм? С тех пор столь наглядных и внушительных демонстраций фашистских сил не было, они тоже стали опытными и применяются к обстановке, но мы не можем глядеть сквозь пальцы на то, что есть, — слишком страшна расплата за благодушие.

Разгорелся ожесточенный спор, в ходе которого адвокат доказывал, что цифра в 27 миллионов ни о чем не говорит, что средний американец, особенно в провинции, весьма далек от политики и вряд ли может сколько-нибудь внятно объяснить разницу между правыми республиканцами и либеральными демократами, что он голосует просто по традиции — Смиты вот уже 100 лет от деда к сыну и внуку — за демократов, и Джонсы так же давно — за республиканцев.