Если без придирок, тот тут не мерзко и даже почти не печально, но неприятное чувство «не по себе» так и скручивало желудок.

Владельцем «гостиницы» оказался человек: высокая, худощава женщина, со спутанными морковными волосами, одетая в вызывающее все-на-показ зелёное платье. На её щеках алел нездоровый румянец. Она общалась со мной с жеманной улыбочкой, и без проблем нашла комнату. «Мои покои» были самыми дальними, где из квадратных, еле державшихся окон, прекрасно видно пустынную улицу.

Я запрокинула голову и расслабленно насладилась тишиной. Уже неделю нахожусь в напряжении, словно под бетонной плитой. Всё о чем я думала: времени нет, я опережаю их всего на два дня. Нужно торопиться, но сейчас лучше поесть.

Закинув вещи, я вернулась в главный зал. Времени нет, я опережаю их всего на два дня и нужно торопиться.

За столами было всего трое пьяных бедолаг, которые не обращали ни на что внимания и я присела за барную стойку. Из кухни или кладовки напротив, вышла, точнее, выплыла хозяйка. Она выглядела приветливо, но знакомый блеск в мутных голубых глазах заставил напрячься — та ещё лиса.

— И чего такая красавица забыла в этой дыре? — Не голос, а мёд. — Тебе, может, клиента, да? Так вот, щас, разбужу, погоди.

Я сжала челюсти, но одёрнув себя, попыталась изобразить смущение.

— Нет, — я поборола злость и застенчиво потупила глазки, — Мне еды, маковой росинки не было с утра.

— Ж-а-аль, — лениво протянула рыжеволосая, — такая красотка вмиг бы подняла авторитет моего двора.

Твоему «двору» уже ничего не поможет, но вслух быстро затараторила:

— Нет-нет, что вы! Мне только еды…

— Пшеничная каша и компот, сойдёт?

— Да, конечно.

Женщина с неохотой отошла в другое помещение и вернулась с дымящейся тарелкой и небольшим стаканом. Все выглядело не так уж и плохо, но я не торопилась. Набрав ложкой немного каши, незаметно принюхалась: перец, лавровый лист и чеснок. Хм. На вкус тоже не чувствовалось ничего лишнего, и я с облегчением, принялась набивать желудок.

Рядом раздался смешок, и я вскинула голову. Хозяйка, облокотившись на деревянную стойку, не сводила с меня глаз, на губах появилась ледяная ухмылка. Раскусила.

— Куда едешь, милочка?

— К бабуле. — Я была вежлива, но в моей голосе было предупреждение.

— И где же она живёт? — В сладкой речи появилась сталь.

— В Озёрном.

— Ох, — голубоглазая медленно постукивала ногтями по дереву, — Одна и так далеко…

— Я не из «обычных».

— Вижу. — Она метнула взгляд на мою забинтованную правую руку и её, словно вновь обожгло. Захотелось спрятать её за спиной, но я выдержала и, откинувшись на стул, небрежно кивнула ей.

Она посмотрела на меня с вызовом. Но тут ей пришлось отвлечься на обратившегося к ней пьянице:

— Эй, Савва! — Неотчётливо буркнул неопрятный мужчина. — Мне ещё медовухи!

— Я в долг давать не буду! — Гаркнула рыжеволосая.

— Э-э-э, ну че ты!

Воспользовавшись моментом, я буркнула благодарности и заспешила в свою комнату. Там, расстелив поверх кровати своё дорожное одеяло, провалилась в сон, только моя спина коснулась мягкого матраса. Засыпая, где-то на затворках сознания, проплыла мысль, что я не спросила про возниц.

Пробуждение было не из мягких: кто-то основательно решил вытряхнуть из меня весь дух и что-то рокотал на ухо. Я взвыла, когда больная рука ударилась об перила и зашипела.

— Ну наконец-то! — В тусклом свете ещё не вставшего солнца, я узнала хозяйку трактира.

— Что? Что происходит? — Я раздражённо потёрла глаза.

— По твою шкуру через час придут, травница.

Я замерла и испуганно уставилась на неё. Откуда, Рииг её возьми, она узнала?

— Я же не дура. — Прищурилась она. — Да и пьяный охранник обмолвился, что объявили награду на поимку девки-вуморта и хитрой травницы-отравительницы по совместительству.

— Хочешь меня сдать? — Мне пришлось постараться, чтобы голос звучал уверенно.

— Нет. — Решительно отрезала рыжеволосая. — Я спасаю твою шкуру, так что пошевеливай своей задницей и мчи к воротам, первая телега отходит через десять минут.

Я молниеносно начала запихивать вещи в сумку, не обращая внимание на вновь разнывшуюся руку. Чёрт, я даже на день их не опережаю. Пусть горят, синим пламенем эти Труда и Халвен. Ублюдки.

— Через окно лезь. — Женщина махнула рукой и заносчиво пояснила, — Так я смогу объяснить, как ты сбежала.

— Зачем ты мне помогаешь?

— Я не люблю гномов, — она выдержала паузу и подмигнув, продолжила, — и люблю Рииг.

Из декольте она приподняла знакомы красный камешек.

— Спасибо — искренне сказала я.

Женщина добродушно улыбнулась:

— Прощай и береги себя, — а затем, развернувшись, тихо вышла.

— Первое впечатление обманчиво, да? — прошептала я пустой комнате и выпрыгнула в окно.

Горькая жидкость обожгла язык и меня почти вывернуло, но позволять себе такую роскошь нельзя. Обезболивающего из зверобоя и полыни осталось на дне, а рука даже близко не зажила.

Я покинули Глушек, когда ещё не рассвело и понурый возница сообщил, что будет делать крюк через две мелкие деревни для набора людей. По своей дурости и чрезмерной сонливости, я проспала запланированные остановки и изнывала от боли следующие сутки. И сейчас, наконец, извозчик надумал дать отдохнуть лошадям и пассажирам.

Я осторожно разбинтовала раненую руку и в недовольстве поджала губы: красная, обожжённая по локоть кожа ныла, но уже кое-где начала розоветь. Кисть с трудом, но по немного разрабатывалась. С медицинскими возможностями моего мира, заживление можно было ускорить вплоть до месяца, и главное, убрать постоянную режущую боль. Но в Валараме, увы, не было ни морфина, ни новокаина, ни раствора глюкозы, как только обошлось без ожогового шока. Здесь моим лечением были: чёрная бузина, зверобой, кора дуба и молитвы к Рииг.

Во рту продолжало зудеть, и я отпила глоток своего драгоценного чая. Запасы еды, денег и медикаментов истощались пугающе быстро. Из-за недееспособной руки мои знахарские возможности были на нуле, а вместе с ними и вероятность заработка. «Ты в заднице!» — охарактеризовала бы Мика моё сегодняшнее положения. Да, точнее, и не скажешь.

Сколько же недель я в дороге? Всего полторы недели, как я покинула Красный Лист и первых по-настоящему добрых ко мне… существ. А казалось, что прошла вечность.

Пока я обрабатывала рану, воспоминания плавно текли в моей голове.

Первые обрывки памяти были составлены из страданий в моей тёмной комнате. В голове был туман, но тело горело и рука, словно опущена в лаву, доводила до агонии и хрипов, из-за боли я периодически теряла сознание.

В бреду мне виделась семья: мама недовольно бурчала, сводя брови в раздражении и отчитывая меня за неосторожность, а папа же сочувственно гладил по плечу. Я отчётливо помню, как будто это въелось в меня, что странная женщина стояла у ног и просто смотрела. Её красивое лицо было из камня, и только в синих глазах бушевало пламя. Тогда я подумала, что смерть пришла за мной, но моргнув, я увидела только Тиву. Заплаканная женщина смазывала меня чем-то дурно пахнущим, и каждый раз теряя сознание, я отмечала, что вместо цветков Поуса, нужно было положить зверобой…

Отдавать себе отчёт и сносно мыслить, я смогла лишь через несколько дней. Землистое лицо Тивы и её припухшие глаза снятся мне каждую ночь, я у неё в неоплатном долгу за спасение жизни. Она обхаживала меня все недели, которые я не могла нормально есть, ходить и даже говорить. А бедняжка Укко… Он страдал вместе со мной.

Восстанавливалась я долго и плохо — Тива, по незнание лечила меня не тем. А когда я смогла исправить её, правая рука, которой, не отдавая себе отчет, оттолкнула горящую балку, была самой воспалённой и я опасалась, что дальше могу остаться и без неё. Но спасибо Рииг, не так страшен черт, как я думала и у меня получилось её немного «починить». Хотя способность делать что-то ею была почти утрачена. Надеюсь не навсегда…