Первый раз за свою жизнь она хотела остаться с мужчиной наедине, совершенно не думая об интимной части этого события. И даже больше. Ей даже не очень-то хотелось этого. Ей просто хотелось прижаться к нему.. Ну может еще немного ласкать, как ласкают доброго и преданного пса.

Так недалеко и до влюбленности. Упаси Боже. Нет! Конечно, она не допустит этого. Не хватало ей, на старости лет, стать зависимой от своих чувств. На старости лет, где-то между 40 и 50! Да, в эти годы лучше не тратить время на эту глупую игру с заранее известным концом.

Ах, как жаль, что они не живут в одном городе. Они могли бы стать хорошими друзьями.

Ей так хотелось проникнуть в его мысли... Почему он так держит дистанцию? Боится, что не выйдет живым из этого поединка? Только одно слово или просто намек и она исчезнет из его жизни. А впрочем, и намека не надо. Она заранее знала, что исчезнет.

А сейчас она действительно до бесстыдства прилипла к телефонной трубке. Но это все лишь от того, что она явно чувствует: она нравится ему, даже больше чем нравится.

Откуда такая уверенность? Он не сказал ничего, чтобы подтверждало это заключение.

О, женская глупость! Ты просто поверила в желаемое? Женская глупость безмерна, но она твердо знала, что его сердце уже разбито.

Нет, она больше не позвонит ему. И не ответит, если позвонит он.

Эту игру, начатую не впервые, она закончит как обычно бегством в никуда. Просто насладится очередной любовью к себе и исчезнет из всемогущей виртуальности.

Надо переспать с этим и конечно остыть. Она, как Скарлет в "Унесенные ветром", смотрящая в спину уходящего ЕГО, сказала себе уверенно и категорично: "...Я буду думать об этом завтра".

Да, она будет думать об этом завтра. Или не думать, если он не позвонит.

14.

Иммиграция или Алия

В нашем доме чужие люди, а мама и папа в летнем домике в саду!

Родители аккуратно обходят наш старый и добрый дом, тихо крадутся через мамины грядки алых цветов, и жирных помидоров. Хорошо, что папа в свое время построил этот красивый летний домик в саду. Иначе моим дорогим до боли людям пришлось бы мыкаться намного больше. А мыкаться им все-таки пришлось.

В нашем доме чужие люди, а мама и папа в летнем домике в саду! Когда я думаю об этом, мое сердце не болит, не разрывается на части, не плачет, оно просто умирает.

В нашей семье много разных людей и много разных мнений. Но два из них предначертали нашу дальнейшую судьбу. Короче говоря, стали судьбоносными.

Едем все, или не едем никто. Так решил наш семейный совет еще по телефону по поводу иммиграции в Израиль. Слово АЛИЯ мы еще не знали. Два мнения - моего мужа Лени и тещи моего младшего брата Бори были категоричны.

Леня – известный семит и ненавистник советской власти. Фира Лазаревна, мечтающая об Америке, согласна была и на Израиль. Но ехать надо!

Лето 1990. Все большое семейство съехалось из разных городов еще живого Советского Союза, на консилиум и разместилось на застекленной уютной веранде, когда-то построенной, как и все остальное в нашем хозяйстве, папиными неутомимыми руками.

Зазвенела тягостная тишина. Тихо и осторожно прошептал голос мамы «Если наши дети уезжают, нам нечего тут оставаться…».

«Да» - вторил ей папа – «Мы конечно с Вами. Куда Вы – туда и мы». В родительских грустных глазах отразилась безысходность.

Они были счастливы там, в маленьком красивом, зеленом, доброжелательном, а главное родном городке. Отлаженный быт добропорядочных и честных граждан своей страны. Уважение земляков. Прошлое и настоящее крепко держало их сердца прикованными к этому месту. Да что говорить. И мы, их дети чувствовали также. Но в отличие от родителей, кроме любви к Родине в нас уже поселилась любопытство: «А что там, не у нас, в еще чужой и незнакомой стране?». «Ведь говорят, что это наша историческая Родина». А тут еще радиация. Она не видима, но листья на деревьях почему-то стали необъяснимо и пугающе огромными. И зубы у Галочки черные. А волосы вовсе не растут.

Документы оформлялись на удивление быстро.

А пока в городе Быхове, на Вокзальном переулке 9, день и ночь стучал молоток, сбивались огромные добротные ящики из хорошей фанеры, чтобы уже там, в Израиле построить летний домик, такой же, как стоял в нашем замечательном саду.

Неутомимо и старательно укладывались разные вещи, мебель, инструменты, посуда, книги, игрушки … из дома Быховского и Могилевского.

Уже потом папа и мой муж Леня с воодушевление рассказывали о своих приключениях в нескончаемых очередях в Израильское посольство в столице нашей Родины Москве.

А я хвасталась, как с братом и его тещей с боем сдавали огромный багаж в Бресте. Как ждали почти неделю, сидя на рельсах и не понимали, почему наш вагон стоит так далеко. Пока не нашелся добрый человек и дал мудрый совет. Фира Лазаревна, теща брата отправилась на поиски спасительной жидкости и вскоре притащила ящик водки. Лед тронулся. Подвезли наш вагон и тут началось…

Они, наши советские таможенники, конечно же не знали, как аккуратно мы складывали свое добро в ящики. Крышки летели с размаху, рассыпая гвозди в разные стороны. Моя белоснежная юбка уже скорючилась в грязи, с грохотом в ту же грязь полетели советский пластмассовый тазик и старая кукла…

«А ты почему приехала сдавать одна, без мужа» - недоуменно поднял на меня глаза один из бравых хранителей порядка на таможне.

«Мой муж стопроцентный инвалид, после операции и с протезом в спине» - спокойно, не жалуясь, констатировала я.

Таможенники переглянулись.

«Ладно» - промычал один из них – «Оставь эту бедную женщину».

После, того как они в багажах наших единоверцев – евреев находили золото и бриллианты, дорогую новую мебель и особенно другие ценности, недоступные простому советскому гражданину, наш багаж представлял собой жалкое зрелище. Старая мебель, старый тазик, старая кукла и конечно старые книги. Все было дорого и любимо нами. И не понятно, зачем мы все это тащим, им.

«Моя теща тоже любит эту книгу» - гордо и смело заявил мой брат Боря и осторожно, но уверенно забирая ее из рук ошарашенного таможенника, положил обратно в открытый ящик.

Безнаказанно это не прошло. Они таки отыгрались. Неприкрытое счастье светилось в глазах проверяющего, когда он вдруг в таком же скромном багаже брата и его тещи нашел золотые чайные ложечки. Вот она победа!

Теща почти слезно, не стыдясь унизиться, умоляла оставить их. Ведь это подарок ее покойного мужа в первый год их жизни. Она ведь не знала, что это ценность общепризнанная, которую нельзя вывозить без декларации. Ценность для нее была не в желтом металле, а в том единственном, что осталось от любимого мужа. Это его подарок, а его уже нет! Как они не могут это понять?!

Все бесполезно. Хищники не отпустят добычу.

Я вижу как Фире Лазаревне ужасно больно. Она не просто расстроена, она разбита, уничтожена. От бессилия что-либо изменить мы с Борей не могли двинуться с места. Но ненависть росла в наших глазах и жутко хотелось броситься на этих безмозглых и бессердечных мужиков, и бить, бить, бить пока есть силы. Хотелось орать, ругаться, хамить…

Уже уставшая, обессиленная Борина теща делает нам незаметный знак – «Не надо, будет хуже». Мы не хотим хуже.

Бедная-бедная Фира Лазаревна. Мы прячем взгляды и делаем вид, что не замечаем, как у нее в глазах предательски блестят слезы. Нет, она не покажет им свою слабость. Она – психиатр. Она и не с такими идиотами встречалась.

«Пусть подавятся» - тихо промолвила она. «Пусть издохнут» - подумала я.

15.

Она

Мужчины ЕГО возраста редко выглядят так как он. Не томящийся под 20-30 килограммами лишнего жира, не брюзжащий о своих желаниях, диетах, сомнениях и болезнях, он казался другим. Он конечно же посвятил ЕЁ в некоторые свои проблемы. Но удивительно, это совсем не раздражало ее, как обычно, а где-то даже в маленьком уголке ее уже охладевшего сердечка росло участие и сочувствие. Нет, он определенно правился ей. Даже его стремление, как обычно бывает у 60-летних мужчин, казаться поджарее, веселее, бесшабашнее, то бишь моложе, не выглядело смешно. Ее не смущали его старческие обрюзгшие складки на лице, его усталые, немного саркастичные, все понимающие и потрепанные жизнью глаза. А седые волосы даже украшали его когда-то сводившее с ума не одну женщину, лицо. 20-30 лет назад она бы без сомнения влюбилась, и пригубив немного винца, отдалась бы наверно в первую же ночь. Или день. Не столь важно. Нет, уже тогда она сразу бы поняла, что он ходок, любитель женщин, или просто бабник. Такой - не для семейной, тихой жизни. Умирала бы от ревности. Истерила бы по поводу каждого его похотливого взгляда на других женщин... Человек, живущий для публики, питающийся женскими вожделенными взглядами и их порой искренней любовью... Такой человек не может быть чьей-то частной собственностью.