В отличие от мамы, я любила и бабушку и дедушку. Я вообще любила всех и все. Никого и ни за что не судила. Я была блаженная, и как выяснилось, долго-долго оставалась таковою.

Наверно, и до сих пор была бы блаженной, если бы не вышла замуж за моего мужа. Но это уже совсем другая история.

У нашего общего дома было два выхода. С нашей стороны был просто выход со двора. А со стороны бабушки и дедушки был длинный коридор, заканчивающийся крыльцом. Крыльцо было чудное, просто замечательное. Под резной крышей две крепкие с перилами скамейки. Сколько беспечных часов я просидела на ней с бабушкой. Да и не только с ней. К нам подсаживались соседи и беседы были бесконечно добрыми и интересными. Сказать честно, я почти ничего не слышала, я наслаждалась мирным говором приятных мне людей. Уже тогда я любила наблюдать за окружающим миром, миром растений, животных и миром людей. И как заправский философ, я во время этих наблюдений, рассуждала про себя, задавала себе вопросы и сама себе отвечала: почему, зачем, как, думала о смысле всего живущего и происходящего. Рассуждала по-доброму, никого не судила, а пыталась понять. И любила всех и все. А раз любила, значит, была счастлива.

Любила все поры года. Одинаково любила снег, дождь и солнце, как будто уже тогда чувствовала, что все это божественное. И человека любила, и тоже понимала, что он божественное создание, красивое, необъяснимое и неповторимое. И тем интереснее было, сидя на этой замечательной скамейке наблюдать и думать, думать и наблюдать.

Солнце тоже любило нашу скамейку и однажды так разогрело ее, прямо как мама разогревает сковородки, чтобы блинчики не пригорали. А я с наскоку села. Платьица у меня были жутко короткие. Обожглась, подпрыгнула, расхохоталась. И я, блаженная улыбаюсь и до сих пор чувствую тепло этой скамейки. А по вечерам, уже немного повзрослевшая, я ждала на этой скамейке принца.

И мир вокруг был так интересен и красив. Красив. Потому что, перебравшись через крыльцо можно было попасть в благоухающий белый, фиолетовый, и голубоватый сиреневый рай – красивейший палисадник во всем нашем переулке. А пьянящий запах этих пышных гроздьев сводил с ума не одну влюбленную пару, фланирующую как-бы случайно у нашего палисадника.

Это чудо – наш палисадник, наш деревянный разноцветный дом, этот родной дворик, эти безумные грядки маминых красных маков и бархатных анютиных глазок, аппетитные грядки маминых пахнущих помидорами помидор и пахнущих огурцами огурцов. Эта милая скамейка у березки, которую еще ребенком посадил мой младший братик Боря. Сколько килограмм семечек мы, счастливая семья, слузгали на этой скамейке, под этой березкой! А наш огород! Это огромные, цветущие белыми розами, кусты картофеля, завалившись между которыми я часами могла смотреть как причудливо облака меняют свои формы и плывут куда-то за грань нашего понимания. Это яблоньки – белые и красные плоды, которых услаждали наши животы летом и осенью, а зимой мы вытаскивали их из под соломы в ящиках на чердаке. Замороженные, они были еще вкуснее, еще желаннее. А Зимой наш огород это что-то особенное. Это – лыжные гонки, это снежные города, это хохот и гвалт, это просто наше безумно счастливое детство.

2.

Она

Когда она была маленькая и потом, когда была молодая и симпатичная, она никогда не выходила из себя. Была, как постоянный и утвержденный оправдательный приговор всему, что происходило с ней и вне ее, рядом с ней и далеко от нее. Нервы были крепкие, мысли правильные, очки розовые, мечты самые безумные. И сердце билось сильно только от очередной яркой вспышки любви с первого взгляда. Обязательно с первого взгляда, иначе и быть не может.

Потом, когда ее уже законный мужчина не приходил по ночам домой, или, возвращаясь пьяный крыл всеми вариантами грязного мата, сердце разрывалось от обиды и непонимания "За что".. Но оно не болело. Физически стойко выдерживало все незаслуженно брошенные ей грязные слова, бессонные ночи, постоянное пренебрежение. Она жутко истерила. Иногда тихо по ночам в подушку, иногда громко, крича от бессилия что-либо изменить, и не видя даже малейшего сочувствия со стороны мужа-эгоиста. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной. И если бы он не был такой больной, и если бы у него была нормальная стабильная работа с будущим, если бы не пахал до изнеможения на своей тяжелой настоящей работе по 12 часов в день, она бы без единого сомнения ушла. Если бы…

Она ничего в этой жизни не боялась. Она, человек без больших запросов, может обойтись, практически, без всего, чего не в состоянии иметь. Она дееспособна во всем. И мужчина ей нужен был, в принципе только для секса. Да и здесь можно обойтись, хотя приятней, конечно, все же с мужчиной.

Но она жалела своего мужчину. Как умеет жалеть настоящая, классическая, добродетельная и жертвенная русская женщина всех и все, даже своего мужика пьяницу после очередного поколачивания.

Часто, когда он стонал по ночам от невыносимой боли, она просила Бога передать его боль ей. Она просила Всевышнего быть снисходительным к нему. Просила, не смотря на физическую ограниченность, позволить ему жить полнокровной жизнью. Наверно Бог услышал и Он, ее мужчина жил сверхполнокровной, своей личной, ничем не ограниченной жизнью.

Этот по-советски красный флаг ее жертвенности еще долго развивался на Израильском жарком ветру..

Однажды, от безысходности она решила остановить эту неправильную жизнь…

Машины на дороге чуть успевали объехать мечущуюся безумную женщину…

Какой-то водитель притащил ее домой, и срочно вызванный врач психолог или психиатр сделал очень больной укол…

Когда она пришла в себя, тот же мудрый врач-психолог или психиатр сказал, что она дура, и что ни один мужчина не стоит жизни такой умной и красивой женщины как она. А она вдруг подумала о детях и по животному поняла, какая она Дура.

Ее жалость, а значит, понимание и оправдание с одной стороны и его любезное принятие этой жертвенности, вошло в режим и стиль их совместной жизни.

В какой момент начала расти безумная жажда мести, она не помнит.

Месть зрела, как зреет неопытная девочка с возрастом и горьким опытом. И став женщиной она мстила, используя весь арсенал своих женских и человеческих возможностей и низменных страстей.

Сегодня оно – сердце, болит. Болит так, что не вздохнуть.

3.

Мама

За что было не любить мою маму. Это ее аккуратные, пышущие разными плодами грядки, украшали наш двор. Это она вместе с папой каторжно трудилась в огороде, и в доме, чтобы я и мои братья могли радоваться нашей беззаботной детской жизни. А сегодня я с уверенностью могу сказать, что это было самое счастливое в мире детство. Радужное, доброе, веселое детство.

Мама, София Ильинична Расина (до замужества Атт) - учительница математики в старших классах. Строгая и справедливая. Одного ее взгляда хватало, чтобы держать дисциплину в классе. Красивые карие еврейские глаза мамы заставляли быть примерными учениками самых больших хулиганов школы. Мама до безумия была предана своей школе, своим ученикам и болела за каждого из них. По вечерам и в выходные дни ходила по домам к отстающим и помогала с уроками. Бесплатно, просто по зову своего советского сердца. Сказать честно, таких учителей в то время было не мало. Такие учителя, как и моя мама, ходили с детьми в походы, организовывали патриотические и не совсем патриотические вечера и концерты. И плата за это были не деньги, а истинная любовь учеников.

Я и сегодня, спустя почти 30 лет, получаю по «одноклассникам» из разных стран горячие приветы и слова благодарности моей маме от ее бывших учеников.

У меня нет ни одного примера, чтобы кто-то из детей здесь в Израиле писал своим прошлым учителям слова благодарности, особенно через 30 лет.

Хотя нет, один таки пример есть. Мой старший брат Сема, Шмуэль, Шимон, как Вам будет удобнее, тоже проделывает со своими учениками все то, что проделывала наша мама.