Я не хотел со своими мыслями волочиться домой и стал делать круги. Стало еще холоднее, но это было кстати. Холодный воздух успокаивал мои мысли, и они перестали беспорядочно ворошиться в уставшей голове, а стали принимать форму более или менее хладнокровных рассуждений.

«Ведь это не впервые, когда я стал невольным свидетелем антисемитских разговоров. Такие случаи уже были. Да, я к сожалению их всех помню. Конечно, обидно, конечно неприятно. Одно дело догадываться, что твоя жена тебе изменяет, и другое – застать ее в постели с любовником. Эти люди тебе улыбаются, жмут руку, пьют с тобой водку, а потом ты случайно становишься свидетелем их истинного мнения о евреях и о тебе, слышишь, как они поносят всех нас последними словами».

«Эта женщина – с некоторой долей ненависти продолжал размышлять я, - готовая взять в руки автомат, была со мной в прекрасных отношениях, и я никогда не ощущал напряженности в общении с ней. Это двуличие? Это норма профессиональной этики? Как бы я поступал в случаях, если бы не любил кого-то? Позволял бы этому проявляться в ежедневном общении или нет?»

Потом мои мысли приняли, так сказать, более глобальный характер. Обида и растерянность почти исчезли, а лицо наверно приняло очень серьезный вид. «Ведь как повели себя участницы того разговора? Одна исходила злобой, готовая уничтожать евреев. Одна взяла евреев под защиту. Остальные либо невнятно бормотали, либо молчали. Ничего не напоминает? Правильно! Так вели себя люди в годы Холокоста. Случись в конце 80-х в Белоруссии что-то похожее на горячие точки бывшего СССР, и все бы повторилось как в 1941. Полицаи, праведники и равнодушная масса».

Ночью мне не спалось. Снова и снова возвращался я к этому чертову собранию. И зачем только пошел! И зачем вылез! Мысли об антисемитизме незаметно исчезли. Пришли мысли о том, что меня ждет. Я представлял, как утром меня вызывает начальник управления и предлагает написать «по собственному желанию». Сослуживцы меня избегают. За спиной шушукаются и посмеиваются.

С тяжелым сердцем, не выспавшийся, пришел я на службу. Но… все было как всегда. Ничего не изменилось. Начальник не вызывал. Секретарь партбюро в коридоре пожал руку. «Автоматчица» поздоровалась, а я к своему удивлению ответил.

Прошло какое-то время, пара-тройка месяцев или больше. Никто про собрание не вспоминал. Как-то я зашел к начальнику управления подписывать бумаги. Подписав, направился к двери. И вдруг он меня остановил.

- Скажите, а что это за женщина?.. Ну, которая сказала, что евреев бы из автомата расстреляла?

Я назвал фамилию.

- Надо же, - сказал он, - А я думал на другую.

Он замолчал, а я вышел. Фамилию той, которая защищала евреев, он не спросил.

После прочтения этого рассказа, мне почти расхотелось ехать в Белоруссию.

Как мне повезло, что я никогда "не лежала где-то в укрытие" и не оказалась случайным свидетелем такого разговора. Я бы не смогла, как он назавтра пожать руку.

Невольно я стала вспоминать о случаях из своей биографии. Их было всего три. Двое из них еще в школе, где то в средних классах.

Первый. Как-то на перемене одна очень неприятная девочка тихо назвала меня жидовкой. Предысторию этого я уже не помню. Да и не важно сейчас, что явилось причиной такого желания оскорбить и унизить меня. Я подскочила к ней, схватила за грудки, прижала к стенке и стала бить. Она была намного крупнее меня. Я в то время была очень худенькая и слабая. Я была такая мелкая, что мама даже не соглашалась отдать меня в музыкальную школу, думая, что мне физически будет тяжело совмещать две школы. И удовлетворили мою постоянную просьбу только на моё восемнадцатилетние. Мне, наконец, купили пианино и взяли частного учителя музыки.

Так вот, возвращаюсь к той девочке. Парадокс, но звали ее Люба Жидкова. Она была очень нервная и злая, и с ней никто не хотел водиться.

Я от всего сердца продолжала ее колошматить. Одноклассники смотрели на меня с открытым ртом. Я в то время была не только слабенькая физически, но и очень скромная и тихая. Откуда вырвалась эта наглая сила? С каждым ударом по вжатой от испуга в стенку, но с пылающими от ненависти глазами, однокласснице, я чувствовала себя все сильнее и увереннее. И каждый очередной удар я сопровождала словами «Я убью тебя».

Наконец, позвали классную и директора школы, которые с трудом оттащили меня от обидчицы.

Удивительно, но наказали ее, а не меня, не смотря, что на ней даже остались физические следы моей неуправляемой реакции. Не меня и не нас обоих пригласили в кабинет директора, а только ее и отругали. С того дня Люба Жидкова перестала для меня существовать. Я ее игнорировала. Она меня обходила стороной.

Думаю, сама не понимая того, у меня все же было еврейское самосознание и смелость постоять за это самосознание.

Случай второй. В той же школе, так же тихо и язвительно меня, уже другая одноклассница назвала обидным и неприятным словом «жидовка». Но учительница оказалась рядом и предотвратила неприятный инцидент. Она сразу и громко при всем классе отчитала «плохую девочку». Та, пристыженная, попросила у меня прощение и под искренне осуждающие взгляды одноклассников, забилась в дальний угол класса. Мне кажется, ей действительно стало стыдно, потому что с этого момента она старалась избегать моего взгляда, но желала общения со мной и даже дружбы.

Я всегда чувствовала себя просто советской и любила всех и все. Наверно мне повезло.

Но если бы такое, как у моего рассказчика «в укрытие» случилось со мной, особенно в зрелом возрасте, я знаю точно, что вышла бы из укрытия и сказала "Посмотри мне в глаза, тварь, и теперь расскажи, что ты думаешь о евреях".

Мне, почему то кажется, что и мой рассказчик сожалеет, что не сделал это. Поэтому на собрании не мог не встать…

Как хорошо, что мы приехали сюда. Я знаю, я уверена, что единственно правильное место для еврея на этой земле - Израиль. И пусть здесь идет вечная война, и пусть каждый день наша жизнь под угрозой, здесь наше место, здесь мы свои. В любой другой стране мы не свои и никогда не будем. Даже если там никогда не будет холокоста, нас никогда и нигде не будут любить. И не важно, от зависти, от воспитания, по традиции или от брезгливости к жидам порхатым.

Почему то, только сейчас и только этот рассказ, стал для меня эффективным лекарством от мучающей меня, и казалось бесконечной ностальгии. Не раз другие евреи поведывали мне о подобных случаях, о случаях ущемления прав или просто нелюбви к нам. Обычно, это были люди не приятные, жадные, хитрые и злые. Им очень подходило это неприятное слово жид. Мой же рассказчик - человек уравновешенный и как мне кажется добрый. И мудрый. Он не озлобился на страну и людей. А это так важно, чтобы остаться нормальным, как теперь модно говорить, позитивным человеком. И я не хочу озлобиться. Я хочу продолжать любить мою Родину – Беларусь. Но жить я хочу и буду только в Израиле. Здесь мое место, здесь я хочу быть похоронена.

Я тоже добрая, но не мудрая. Если бы со мной случались такие случаи, я бы стала злой. Хотя, кто знает. Вот вспомнила еще третий и последний аналогичный случай из моей биографии.

Я, инспектор отдела культуры, захотела поехать в Болгарию на золотые пески. Пришла в Райком партии, и в кабинете Секретаря по идеологической работе в моем присутствии произошел следующий телефонный разговор: «Наша Фаина хочет поехать в Болгарию». Ответ в трубке – «Конечно пусть едет». Вопрос – «Но ты ведь знаешь кто она». Ответ в трубке – «Но ведь мы хорошо знаем ее». Ответ – «Хорошо. Пока».

Я стою и слушаю. И в голове не обида за то, что этот Секретарь по идеологической работе, с которым мы почти дружны, напомнил о моей национальности. А в голове гордость за то, что кто-то Большой и важный считает меня человеком, которому можно доверять. Я молча дослушала их разговор, сказала спасибо и ушла. Но заявление на поездку не подала. Однако, не затаила злобу, а просто забыла. Или уверила себя, что забыла. В очередной раз помог мой личный жизненный принцип: «Не съел, считай что съел, все равно выкакаешь». Разговор, шел в такой доверительной ко мне обстановке, что я даже не могла подумать на них обижаться. Одно время я считала, что нами, евреями, в стране очень дорожат, и посему не разрешают ехать за границу, предполагая, что мы можем там остаться. Это даже приятно, что тебя боятся потерять.