Да, но о чем тогда бы стал писать

Я в пьесах? Жаль... Так что же, что же? К черту!

Сорвать ли маску с подлеца игрой,

Или игрой навеки пригвоздить

К позорному столбу? Иль с трона сбросить

Кровавого злодея, как собаку?

Что делать? Ну, а если, скажем, я

О мести лишь болтаю? Если стать

Хочу актером, только чтобы маску

Слепить с проклятого лица? Уж если и играть,

Так для того, чтоб выразить все то,

Что в глубине души моей кипит,

Играть затем, что должен я играть,

Из самого себя ваять фигуры

И добрые, и злые. Но его бы

Сыграл всего охотней я. Вот роль!

Актером быть? Или писать? Но только

Не ради мести, ради счастья. В слово

Вдохнуть кусочек жизни. Да, писать...

Писать... Всего лишь? И не говорить?

Не зажигать? Не звать речами толпы?

Да, да. Героем быть, искать людей,

Свободным стать, как жаворонка пенье,

Чтобы и сам поверил я всему,

Что им скажу. Так решено! Быть чем-то,

Актером быть? Писать? Будить народ?

Быть иль не быть? Ах, да! Что делать мне?

Чем должен Гамлет стать? О, сколько, право,

Свершил бы я, когда бы стал хоть кем-то!

Но кем? Вот в чем вопрос!

                                           1934

Молодой английский дворянин Оливер Мендевилль, странствовавший по Италии с учебными целями, получил во Флоренции весть о том, что отец его, сэр Уильям, покинул этот мир. И вот сэр Оливер с тяжелым сердцем, проливая слезы, расстался с синьориной Маддаленой и, поклявшись вернуться как можно скорее, пустился со своим слугой в дорогу по направлению к Генуе.

На третий день пути, как раз когда они въезжали в какую-то деревеньку, их застиг сильный ливень. Сэр Оливер, не сходя с коня, укрылся под старым вязом.

― Паоло,  ― сказал он слуге,  ― взгляни, нет ли здесь какого-нибудь albergo[45] (45), где мы могли бы переждать дождь.

― Что касается слуги и коней,  ― раздался голос над головой сэра Оливера,  ― то albergo за углом; а вы, кавальере, окажете мне честь, укрывшись под скромной кровлей моего дома.

Сэр Оливер снял широкополую шляпу и обернулся к окну, откуда ему весело улыбался толстый старый патер.

― Vossignoria reverendissima[46] (46),  ― учтиво ответил молодой англичанин,  ― слишком любезны к чужестранцу, который покидает вашу прекрасную страну, отягощенный благодарностью за добро, столь щедро расточаемое ему.

― Bene[47] (47), любезный сын,  ― заметил священник,  ― но если вы продолжите ваши речи, то вымокнете до нитки. Потрудитесь же слезть с вашей кобылы, да не мешкайте, ибо льет как из ведра.

Сэр Оливер удивился, когда molto reverendo parocco[48] (49) вышел в сени:  такого маленького патера он еще не видывал, и ему пришлось так низко поклониться, что к его лицу прилила кровь.

― Ах, оставьте это,  ― сказал священник.  ― Я всего лишь францисканец, кавальере. Зовут меня падре Ипполито. Эй, Мариэтта, принеси нам вина и колбасы! Сюда, синьор, ― здесь страшно темно. Вы ведь «инглезе»? Подумайте, с тех пор как вы, англичане, откололись от святой римской церкви, вас тут, в Италии,  ― видимо-невидимо. Понятно, синьор. Вы, верно, скучаете. Погляди, Мариэтта, этот господин «инглезе»! Бедняжка, такой молодой, и уже англичанин! Отрежьте себе этой колбасы, кавальере, это настоящая веронская. Я говорю  ― к вину нет ничего лучше веронской колбасы, пусть болонцы подавятся своей «mortadella»[49] (49). Всегда выбирайте веронскую колбасу и соленый миндаль, любезный сын. Вы не бывали в Вероне? Жаль. Божественный Веронезе оттуда родом. Я  ― тоже из Вероны. Знаменитый город, сударь. Его называют городом Скалигеров. Нравится вам это винцо?

― Crazie[50] (50), падре,  ― пробормотал сэр Оливер.  ― У нас в Англии Верону называют городом Джульетты.

― Да ну?  ― удивился падре Ипполито. ― А почему? Я что-то не припомню никакой княгини Джульетты. Правда, вот уже лет сорок с лишним я там не бывал ― о какой Джульетте вы говорите?

― О Джульетте Капулетти,  ― пояснил сэр Оливер.  ― У нас, видите ли, есть такая пьеса... некоего Шекспира. Превосходная пьеса. Вы ее знаете, падре?

― Нет, но постойте, Джульетта Капулетти, Джульетта Капулетти,  ― забормотал падре Ипполито,  ― ее-то я должен был знать. Я захаживал к Капулетти с отцом Лоренцо...

― Вы знали монаха Лоренцо?  ― вскричал сэр Оливер.

― Еще бы! Ведь я, синьор, служил при нем министрантом. Погодите, не та ли это Джульетта, что вышла замуж за графа Париса? Эту я знал. Весьма набожная и превосходная госпожа была графиня Джульетта. Урожденная Капулетти, из тех Капулетти, что вели крупную торговлю бархатом.

― Это не она,  ― сказал сэр Оливер.  ― Та, настоящая Джульетта, умерла девушкой и самым прежалостным образом, какой только можно себе представить.

― Ах так,  ― отозвался molto reverendo.  ― Значит, не та. Джульетта, которую я знал, вышла за графа Париса и родила ему восемь детей. Примерная и добродетельная супруга, молодой синьор, дай вам бог такую. Правда, говорили, будто до этого она сходила с ума по какому-то юному crapulone.[51] (51) Эх, синьор, о ком не болтают люди? Молодость, известно, не рассуждает, и все-то у них сгоряча... Радуйтесь, кавальере, что вы молоды. Кстати, скажите  ― англичане тоже бывают молодыми?

― Бывают,  ― вздохнул сэр Оливер.  ― Ах, отче, и нас пожирает пламя юного Ромео.

― Ромео?  ― подхватил падре, отхлебнув вина.  ― И его я должен был знать. Послушайте, не тот ли это молодой sciocco[52] (52), этот франт, этот бездельник Монтекки, который ранил графа Париса? И говорили  ― будто бы из-за Джульетты. Ну да, так я есть. Джульетта должна была стать женой графа Париса  ― хорошая партия, синьор, этот Парис был весьма богатый и славный молодой господин, но Ромео, говорят, вбил себе в голову, что сам женится на Джульетте... Какая глупость, сударь,  ― ворчал падре.  ― Разве богачи Капулетти могли отдать свою дочь за кого-то из разорившихся Монтекки! Тем более что Монтекки держали руку Мантуи, в то время как Капулетти были на стороне миланского герцога. Нет, нет. Я думаю, что это assalto assassinatico[53] (53) против Париса было обыкновенным политическим покушением. Нынче во всем ― политика и политика, сын мой. Ну, конечно, после этой выходки Ромео пришлось бежать в Мантую, и больше он не возвращался.

― Это неверно,  ― воскликнул сэр Оливер. ― Простите, падре, все было не так. Джульетта любила Ромео, но родители принуждали ее выйти замуж за Париса...

― Они, однако же, знали, что делали,  ― одобрил старый патер.  ― Ромео был ribaldo[54] (54) и стоял за Мантую.

― Но накануне свадьбы с Парисом отец Лоренцо дал Джульетте порошок, от  которого она заснула сном, похожим на смерть...  ― продолжал сэр Оливер.

― Это ложь!  ― возбужденно прервал его падре Ипполито.  ― Отец Лоренцо никогда не сделал бы такой вещи. Вот правда: Ромео напал на Париса на улице и ранил его. Наверное, пьяный был.

― Простите, отче, все было совсем иначе,  ― запротестовал сэр Оливер.  ― На самом деле произошло так: Джульетту похоронили, Ромео над ее могилой заколол шпагой Париса...

― Постойте,  ― перебил священник.  ― Во-первых, это случилось не над могилой, а на улице, недалеко от памятника Скалигеров. А во-вторых, Ромео вовсе не заколол его, а только рассек плечо. Шпагой не всегда убьешь человека, приятель! Попробуйте-ка сами, молодой синьор!