Дэвид радостно улыбнулся восхищённый дерзостью этого объяснения. Я подумал: «Богохульная ерунда».

Затем он развёл руками и сказал:

- Разве ты не видишь? Если бы Ангелы возлагали свои надежды на что-то подобное - некий гениальный трюк, который бы не дал им разделить судьбу вселенной - то тогда бы они, наконец-то, получили достаточно знаний, чтобы исключить все до последнего пути отступления, что могло оказать на них огромное влияние. Некоторые мелкие группировки противились решению стать смертными, понимая неизбежность этого, но примирились встав на путь своих предков. Вернувшись в плоть.

Селина задумчиво сказала:

- А миф о Беатрис накладывает религиозное толкование на многие вещи, что может быть последующим переосмыслением чисто светского откровения.

Это было уже слишком, я не мог смолчать:

- Если Ковенант был основан пачкой неизлечимо депрессивных атеистов, что могло заставить их изменить своё мнение? Откуда появилось желание навязать "переосмысление постфактум"? Если объяснения действий, приведшие сюда Ангелов, чисто светские, то почему вся планета до сих пор не светская?

Кто-то ехидно сказал:

- Цивилизация рухнула. Чего же ты ожидал?

Я уже открыл рот, чтобы сердито ответить, но Селина опередила меня:

- Нет, Мартин, подожди. Если Дэвид прав, то стремительный расцвет религии объясняет случившееся более, чем что-либо иное.

Впоследствии не в состоянии заснуть я думал о вещах, которые я должен был сказать, о других возражениях, которые я должен был привести. (И думал о Селине.) Богословие в сторону, все движущие силы группы начинают меня раздражать, возможно, мне стоило лучше проводить время в лаборатории, впечатляя Барата своей преданностью в бессмысленной возне с микробами.

А возможно, мне лучше быть дома. Я мог бы помогать на лодке, ведь мои родители не молоды, а у Даниила есть своя семья, о которой надо заботиться.

Я поднялся с постели и начал собирать вещи, но посреди сборов поменял своё мнение. В действительности я не хотел отказываться от учёбы и знал с самого начала противоядие от всех путаниц и обид, которые чувствовал.

Я забросил рюкзак подальше, выключил лампу, лег, закрыл глаза и попросил Беатрис дать мне покой.

***

Я проснулся от того, что кто-то стучал в дверь моей комнаты. Это был сосед - молодой человек, которого я почти не знал. Он выглядел очень усталым и раздражённым, но было что-то важнее его раздражения.

- Сообщение для тебя.

Моя мать заболела, заразившись неопознанным вирусом. Больница была дальше, чем основная стоянка нашего дома, поэтому поездка заняла около трёх дней.

Я молился большую часть путешествия, но чем больше я это делал, тем труднее становилось. Я знал, что можно было спасти жизнь моей матери одним словом к Беатрис на языке Ангелов. Но мысли, которыми я обманывал себя, искажая чистоту просьб собственными сомнениями, своим эгоизмом, своим самодовольством, просто продолжали множиться.

Ангелы не создавали в экопоэзе ничего, что могло бы нанести ущерб их собственным смертным воплощениям. Первоначальные формы жизни не проявляли интереса к паразитировании на нас. Но проходили тысячелетия, и наши собственные ДНК сеяли вирусы. Беатрис выбирала Сама каждую пару, которые должны были, которую. Она должна была обвенчать. Старения было недостаточно. Смертельной травмы - тоже. Смерть должна была приходить без предупреждения, тихо и невидимо.

Так говорилось в Писании.

Больница представляла собой лабиринт связанных между собой корпусов. Когда я наконец нашел нужных проход, первым человеком, которого я узнал в отдалении, был Даниил. Он держал свою дочь Софи в высоко вытянутых руках, улыбаясь ей. Эта картина развеяла все мои страхи в одно мгновение, и я чуть не упал на колени от благодарности.

Потом я увидел моего отца. Он сидел снаружи комнаты, обхватив голову руками. Я не мог видеть его лица, но этого и не требовалось, чтобы понять, в какой он тревоге, как опустошен и раздавлен.

В тумане от последних молитв я приблизился, знал, что последние из них должны быть переписаны. Даниил начал было приветствовать меня, как будто ничего не произошло, спрашивая о поездке - возможно, пытаясь смягчить удар, - затем заметил выражение моего лица и положил руку мне на плечо.

- Теперь она с Богом, - сказал он.

Я обошёл его и шагнул в комнату. Тело моей матери лежало на кровати, уже аккуратно уложенное: руки выпрямлены, глаза закрыты. Слезы потекли по моим щекам, раздражая меня. Какой должна бы быть моя любовь, чтобы это можно предотвратить? Могла ли Беатрис внять ей?

Даниил последовал за мной в комнату. Я оглянулся на в сторону двери и увидел Агнес, держащую Софи.

- Теперь она сейчас с Богом, Мартин, - он прямо сиял, как будто произошло что-то прекрасное.

- Она не Погружалась, - тупо сказал я,

Я был почти уверен, что она вообще не верит. Она оставалась в Переходной церкви всю свою жизнь - но это же давало возможность оставаться со своими друзьями, учитывая, что ты работаешь на лодке девять дней из десяти.

- Я молился с ней, прежде чем сознание покинуло её. Она приняла Беатрис в своё сердце.

Я уставился на него. Девять лет назад он был уверен: либо ты Погрузился, либо ты проклят. Это было так просто. Мои собственное убеждения давно смягчились, я не мог поверить, что Беатрис была настолько деспотичной и жестокой. Теперь я знал, что моя мать не только отказалась от полномасштабного ритуала - целая философия оказалась бессмысленной для неё, попросту механической.

- Она что-нибудь сказала? Что она сказала тебе?

- Я не разобрал, - Даниил покачал головой. Полный любви к Беатрис, он не мог перестать улыбаться.

Волна отвращения прошла через меня, я едва сдержался, чтобы не размолоть его лицом в палубу. Его не волнует, во что верила моя мать. Должно быть, чтобы облегчить собственную боль, отбросить свои сомнения. Признать, что она была проклята или даже просто мертва, завершена, стёрта, было невыносимо. Не было никакой правды в словах Даниила, ни в чём, во что он верил. Были просто выражения его собственных нужд.

Я вернулся в коридор и присел рядом с отцом. Не глядя, он обнял и прижал меня к себе. Я буквально чувствовал черноту, сгустившуюся над ним, беспомощность и потерю. Когда я попытался обнять его, он просто схватил меня ещё крепче, заставляя остаться на месте. Я вздрогнул несколько раз, затем перестал плакать, закрыл глаза и позволить ему держать себя.

Я был полон решимости остаться там, рядом с ним, лицом ко всему, что он переживает. Но через некоторое время прежний огонь начал светиться в глубине моего черепа: старое тепло, старый мир и старая уверенность. Даниил был прав: моя мать была с Богом. Как я мог сомневаться в этом? Нет смысла спрашивать, как она пришла к нему; пути Беатрис были вне моего понимания. Но одно я знал не понаслышке - силу Её любви.

Я не двигался, чтобы освободиться из безрадостных объятий отца. Но я был бы теперь лжецом, просто молясь о его комфорте и заботясь о собственном прощении. Беатрис вернула меня из тьмы, и я уже не мог разделять боль отца.

5

После смерти моей матери, моя вера стала более приземлённой, даже не очень поколебавшись. Шелуха доктрин отпала, оставив лишь основу, которую много легче защищать. Не имело значения, если Писания содержат суеверный вздор или Церковь полна дураков и лицемеров; Беатрис - это по-прежнему Беатрис, подобно тому, что небо синее. Всякий раз, когда я слышал споры между атеистами и верующими, я оказывался чаще на стороне атеистов, но не потому что я принял их умозаключения, а потому что они были гораздо честнее, чем их противники. Возможно, священники и богословы спорят с атеистами так прямолинейно из-за подобного моему личного опыта с Богом, а может и нет, может быть просто сами отчаянно хотят поверить. Но они никогда не раскрывали истинного источника своего убеждения, вместо этого делая смешные попытки "доказательства" существования Бога или из исторических записей, или из биологии, или астрономии, или математики. Пятнадцатилетний Даниил был прав: нельзя доказать существование Бога, поэтому слушая этих людей с двойной логикой я только кривился.