– Я не могла заснуть. И услышала крик этой женщины...

107

108

Рука Гизельды слегка надавила на тело девушки, и та опять закричала.

– Ребенок лежит неправильно, и перевернуть его не получается. Надо ее разрезать, но я

не могу ее успокоить. Попробовала связать, но она уже разорвала одну веревку. Мы можем

потерять их обоих.

– Позволь мне помочь, – предложила я. – Я присутствовала при сотне родов.

– Если леди Грета узнает, где вы были...

– Она не узнает. Вернусь через десять минут. Мне нужно взять мои лекарства.

Гизельда снова запротестовала, но неубедительно. Даже она знала, что помощь ей бы

пригодилась. Я помчалась в свою комнату, взяла сумку и побежала назад по коридорам. У

меня сбилось дыхание, когда я вернулась в комнату служанки, откуда по всему коридору

разносились новые стоны боли.

– У меня есть корень крепня, – сообщила я, вбегая. – Начнем с него.

То была ужасная ночь для всех нас – для страдающей девушки, терзаемой болью; для

изможденной старой знахарки; для помощниц; для меня. Я говорила, что присутствовала

при сотне родов, но эти были самыми тяжелыми. Мы продолжали давать роженице корень

крепня, все больше и больше, так как она не реагировала на него, плача и проклиная с той

же сумасшедшей силой. А затем неожиданно, между одним криком и следующим, она вся

обмякла и затихла.

– Нет – слишком много – ох, святые небеса... – забормотала Гизельда.

– У меня есть женьшеница, – заторопилась я, уже отмеривая ее. – Она поможет ей

прийти в себя.

Со временем я нашла правильное соотношение лекарств, пока Гизельда и ее

помощницы работали над раздутым телом девушки. Роженица наконец-то затихла,

похожая на дитя, издавая время от времени лишь тихие, похожие на икоту, стоны, но

никаких больше леденящих кровь воплей. И все же почти рассвело, когда Гизельда

приняла ребенка: хилого, рассерженного, вопящего мальчика, покрытого кровью и слизью.

– Быстро... полотенца... – скомандовала она, и ее помощницы обтерли малыша, пока

Гизельда заканчивала свою работу с матерью. Я ей помогала, так что поначалу не могла

уделить времени ребенку. Но знахарка о нем не забыла; заботясь о матери и вытирая

кровь, она задавала вопросы о его ручках, ножках и цвете кожи. Все ответы, казалось, ее

устраивали, и мы могли сказать по нестихающему крику, что по крайней мере его легкие

были совершенно здоровы.

Когда большая часть беспорядка была убрана, Гизельда подошла к матери и похлопала

ее по щекам.

– Тиаца! Слышишь меня? Тиаца, у тебя красивый сильный мальчик.

Тиаца? Где я раньше слышала это имя?

Мать не ответила, только простонала и повернула голову прочь от настойчивых рук

Гизельды.

– Слышишь меня, девочка? Мальчик, и он выглядит здоровым и сильным.

Тиаца пробормотала что-то малопонятное, а затем заплакала.

– Вовсе нет, – спокойно возразила Гизельда. – Тебе нужно быть хорошей девочкой и

делать, что будет сказано.

Что бы это ни значило. Я оставила Гизельду с роженицей и отошла к помощницам,

заворачивающим новорожденного в кусок белого хлопка. Младенец на какое-то время

затих, поэтому я подумала, что, возможно, захочу его подержать.

– Можно я посмотрю на него? – спросила я, заглядывая через плечо незнакомой

служанки.

– Он будет похож на своего папу, этот малыш, – сказала она и передала мне ребенка.

Сначала я заметила лишь то, что его глаза открыты и он как будто уставился на что-то у

меня над плечом. Но потом разглядела на его голове самые лучшие рыжие кудряшки,

какие мне только доводилось видеть.

108

109

– Похож на своего папу?.. – повторила я, безотчетно качая малютку у своей груди. – А

кто это?

Никто не ответил, хотя обе помощницы многозначительно посмотрели на меня, и даже

Гизельда бросила взгляд от кровати. Все моментально сложилось в цельную картину.

Рыжий мальчик – ребенок рыжеволосого мужчины. Тиаца, о которой Элисандра

спрашивала в первый день по возвращении из Мелидона.

На моих руках лежал незаконнорожденный сын принца Обернского.

Я провела в комнате Тиацы еще полчаса, помогая Гизельде убраться и следя за

действием лекарств, которые использовала. Молодая мать теперь спала, устав после родов

и криков, ее дыхание казалось нормальным и незатрудненным; я не волновалась о

побочном действии корня крепня.

– Могу немного оставить на случай, если боль вернется, – предложила я Гизельде,

собирая свою сумку.

Старая женщина покачала головой.

– У меня есть менее опасные снадобья, чтобы успокоить ее, если потребуется. Впрочем,

спасибо за помощь. Не знаю, как долго мы бы еще выдержали ее крики.

– Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь...

– Леди Грета будет недовольна, узнав, что вы стали повитухой у служанок, – твердо

сказала Гизельда.

Я улыбнулась и закончила:

– ... просто дай знать.

Наконец я выбралась из душной комнаты, но даже тихие коридоры не казались мне

достаточно просторными и чистыми. Я помчалась вниз по лестнице и наружу, в

бесконечную свежесть ночи. Звезды уже гасли, но, скорее всего, оставался еще час-другой,

пока солнце не поднимется над горизонтом. Я устала, но была слишком напряжена, чтобы

спать. Я чувствовала себя разгоряченной и грязной, старой и больной.

С жаром и грязью можно было что-то сделать. Я направилась прямиком к большому,

постоянно журчащему фонтану и остановилась, только чтобы снять обувь и положить

сумку. Я перемахнула через край прямо в холодную пузырящуюся воду, опустилась на

колени, затем лицом вниз, под воду. Интересно, смогу ли я вечно лежать здесь, на волнах,

как водная нимфа, неотличимая от брызг фонтана, тихая, спокойная, безмятежная.

Я вынырнула с шумом, хватая воздух и разбрызгивая воду вокруг, затем опять нырнула.

Ночной воздух был таким теплым, что даже прохладная вода не могла остудить мою кожу.

Хотелось бы иметь мыло и щетку, чтобы вымыться с толком, соскрести кожу и обнажить

кости. Большую часть кровавой работы сделала Гизельда; не могу понять, почему я

чувствую себя такой нечистой.

Еще дважды я выныривала, глотала воздух и снова погружалась. Фонтан был таким

большим, что даже его изгибы не мешали растянуться на воде; я могла лежать в нем,

вытянувшись во весь рост. Мои волосы качались на волнах надо мной, завиваясь и

переплетаясь, следуя своей собственной воле; блуза и юбки пузырились там, где в их

складках застрял воздух. Если бы я могла нырнуть на дно фонтана и найти что-то, чтобы

удержаться – может, водосточную трубу или железное кольцо, влитое в камень, – я бы

смогла вечно оставаться под водой, невидимая и безмятежная...

В следующий раз, когда я всплыла, рядом с фонтаном, наблюдая за мной, стоял Кент.

Я взвизгнула и неуклюже завалилась назад, подняв брызги, но потом постаралась

вернуть равновесие и чувство собственного достоинства. Кент был серьезен и в сером

свете утра не выглядел удивленным.

– Я видел, как ты уже дважды всплывала, так что знал, что не утонула, – сказал он

мрачно, – но в этот раз начал уже думать, а не собираешься ли попробовать.

Выжимая мокрые волосы, я спросила:

– Что ты здесь делаешь?

109

110

Он вскинул брови и вежливо заметил:

– Мне кажется, это вопрос гораздо уместнее задать тебе.

– Я часто брожу по замку ночью, – смутилась я.

– Так я слышал.

– Кто тебе это сказал?

– Слуги. Стражники. Люди, которые тебя видели, – Кент пожал плечами. – Это

объясняет твое отсутствие по утрам, хотя ничто, насколько я знаю, не объясняет твои

ночные блуждания.

Теперь была моя очередь пожимать плечами:

– За последнюю зиму в деревне я привыкла к такому распорядку. И узнала, что