Тёмным же углом исполинского мыса виднелся издали совсем не ограждённый стенами городской посад. Здесь обитали ремесленники, владимирские огородники да пригородные крестьяне монастырских и боярских земель.
Теперь могучий всадник вместе со своим конём казался против города не больше макового зёрнышка…
Вот на той стороне, у подошвы крутого откоса, на зелёной кайме приречья хорошо стали различимы сизые большие, словно кованые, кочаны капусты, гогочущие раскормленные гуси и даже яркие разводы и узоры на платках и сарафанах женщин, работающих на огороде.
Через Клязьму слышны стали звонкие, окающие и словно бы где-то в лесу перекликавшиеся голоса огородниц.
Вот и мост. Витязь попридержал коня. С седла ему стало видно, что мост худой: конь может оступиться. Всадник нахмурил брови и покачал головой. Потом спешился и взял коня под уздцы.
Мостовой затвор был опущен и преграждал въезд. Витязь остановился в недоумении: ведь вот как будто только что сидел тут похожий на воробышка малец, сидел на этой самой перекладине, и вдруг как ветром его сдуло!
А между тем внизу, под ветлою, происходило вот что. Когда Гринька завидел всадника, то сразу понял, что это едет кто-то из знатных. А потом и признал его. Да и как было не признать, когда столько раз, бывало, глазел мальчуган на этого человека в его частые приезды во Владимир, жадно смотрел на него вместе с другими ребятишками, уцепясь где-либо за конёк крыши или с дерева! Стремглав ринулся Гринька с моста под берег, прямо к хозяину, дремавшему над своими удочками. С разбегу малец чуть не сшиб купца в воду.
— Дяденька Акиндин! Отворяй мост скорее! — задыхаясь, выкрикнул он.
Купчина вздрогнул и открыл глаза.
— Ты что, Гришка? — вскричал он. — Ох ты, леший проклятый! Ты мне всю рыбу распугал, весь клёв испортил!
Акиндин Чернобай грузно привстал, ухватясь за плечо мальчугана, да ему же, бедняге, и сунул кулаком в лицо. Гринька дёрнул головою, всхлипнул и облился кровью. Кричать он не закричал: он знал, что за это ещё хуже будет. У него даже хватило соображения отодвинуться от хозяина, чтобы как-нибудь не окапать кровью, текущей из носу, белую чесучовую рубаху Акиндина. Гринька, пошатываясь, подошёл к воде и склонился над ней. Вода возле берега побурела от крови.
Чернобай неторопливо охлопал от песка широкие, заправленные в голенища штаны, поправил шерстяной вязаный поясок на пузе и вдруг сцапал руку Гриньки и разжал её: никакой выручки у мальчика не было. Тогда хозяин ещё больше рассвирепел.
Но только он открыл рот для ругани, как сверху, с моста, послышался страшный треск ломаемой жерди, и в тот же миг и сама толстенная мостовая затворина со свистом прорезала воздух и шлёпнулась в Клязьму. Во все стороны полетели брызги. Купца охлестнуло водой.
С грозно-невнятным рёвом: «А-а!» — Акиндин Чернобай кинулся на расправу.
Проезжий был уже снова в седле.
Не видя всадника в лицо, остервеневший мостовщик сзади схватил его за стременной ремень и рванул к себе стремя.
Рванул… и оцепенел: он узнал князя.
Долгие навыки пресмыкания перед князьями и боярами подсказали рукам Чернобая совсем другое движение: он якобы не стремя схватил, а обнял ногу всадника.
— Князь!… Олександр Ярославич!… Прости… обознался! — забормотал он, елозя и прижимаясь потной, красной рожей к запылённому сафьяну княжеского сапога.
Александр Ярославич молчал. Он только сделал движение ногой, чтобы высвободить её из объятий мостовщика. Тот отпустил сапог и руками рубахи отёр лицо.
— Подойди! — негромко произнёс князь.
Этот голос многие знали в народе. В битвах и на вече[1] народном голос Александра Невского звучал, как труба. Он перекрывал гул и рёв сражений…
Купец мигом подскочил к самой гриве коня и выбодрился перед очами князя.
Обрубистые, жирные пальцы Чернобая дрожали, суетливо оправляя поясок и шёлковую длинную рубаху.
— Что же ты, голубок, мосты городские столь беспутно содержишь? громко спросил Александр.
— Я… я… я… — забормотал, заикаясь, Акиндин.
Князь указал ему взглядом на изъяны моста:
— Проломы в мосту… Тебя что, губить народ здесь поставили? А?
Голос князя нарастал.
Чернобай, всё ещё не в силах совладать со своим языком, бормотал всё одно и то же:
— Брёвен нет, свай… сваи мне везут, сваи…
— Сваи?! — вдруг всем голосом налёг на него Александр. — Да ты паршивец!… Дармоед!… Да ежели утре не будет у тебя всё, как должно, то я тебя, утроба, самого по самые уши в землю вобью… как сваю…
При этом витязь слегка покачнул над передней лукой седла крепко стиснутым кулаком. Чернобай похолодел от страха. Ему невольно подумалось, что, пожалуй, кулак этого князя и впрямь может вогнать его в землю, как сваю.
Лицо у купца ещё больше побагровело. Губы стали синими. Он храпнул. Судорожным движением руки оторвал пуговицы душившего его ворота рубахи…
Не глядя больше в его сторону, Ярославич позвал к себе мальчугана. Гринька уже успел унять кровь из расшибленного носа, заткнув обе ноздри кусками лопуха. Услыхав голос князя, он выскочил из-под берега. Вид его был жалок и забавен.
Александр Ярославич улыбнулся.
— Ты чей? — спросил он мальчика.
— Я Настасьин, — отвечал глухим голосом Гринька, ибо лопухи ещё торчали у него в носу.
— Да как же так — Настасьин? Отца у тебя как звали?
— Отца не было.
— Ну, знаешь… Да этакого и не бывает! — И князь развёл руками. — А звать тебя Григорий?
— Гринька.
— А сколько тебе лет?
Этого вопроса мальчуган не понял.
Тогда князь переспросил иначе:
— По которой весне?
— По десятой.
Александр Ярославич удивился:
— А я думал, тебе лет семь, от силы — восемь. Что ж ты так лениво рос? Да и худой какой!
Гринька молчал.
— А чего ж ты это лопухом ноздри себе заткнул? — спросил князь и слегка приподнял ему подбородок. — Вот и голос у тебя невнятный…
Мальчик смутился.
— Ну? — повторил свой вопрос Александр.
— Лопухи эти кровь останавливают, — отвечал наконец Гринька.
— Ишь ты! — произнёс с оттенком изумления князь Александр. — А в какой же это ты битве кровь свою пролил, а?
Мальчуган опустил голову: грозный хозяин стоял тут, рядом, и всё мог услышать. Гринька молчал. Слёзы стали наполнять ему глаза.
— Ну, это, брат, никуда не годится! — голосом, дрогнувшим от жалости, проговорил Александр Ярославич. — Воину плакать? В битве мало ли что может случиться!
— Ударили меня, — пробормотал еле слышно Гринька.
— Так… Ну, а ты телёнок, что ли? И ты бы его ударил!
В ответ на эти слова князя Гринька только отрицательно потряс головой и ничего, ничего не сказал.
Князь всё понял и так. Да и слышал он, как Чернобай орал на мальчика.
— Вон оно что… — молвил Александр и с суровым презрением покосился на Чернобая. Затем вновь обратился к Гриньке: — Ну вот что, Григорий: ты на коне ездить любишь?
— Люблю.
— А воевать любишь?
— Тоже люблю.
— А умеешь?
— Умею… — И лицо у мальчугана повеселело. Он вынул из носа лопухи и отшвырнул их. — Прошло, не каплет! — бодрым голосом сказал он.
— Это хорошо, — сказал Невский. — Только знаешь: кто воевать любит да умеет, так тот уж так ладит, чтобы не у него из носу кровь, а у кого другого!
Мальчик покраснел.
— Да ведь он хозяин… — смущённо и угрюмо отвечал он.
— Вот то-то и беда, что хозяин! — сказал Александр. — Доброму ты здесь ничему не научишься… А ко мне пойдёшь, Настасьин? — вдруг добродушно-грозным голосом спросил он.
— К тебе пойду! — не задумавшись, ответил Гринька.
Невский удивился.
— Да ты что же, знаешь меня? — спросил он.
— Знаю.
— Ну, а кто я?
Лицо мальчугана расплылось в лукаво-блаженной улыбке.
— Ты, Невшкой, — по-детски шепелявя, произнёс он.
Ярославич расхохотался.
— Ах ты, опёнок! — воскликнул он, довольный ответом мальчугана. И вдруг решительно приказал: — А ну садись!
1
В е ч е — народные сходы, собрания в Древней Руси.