ГЛАВА 1

В доме Рудаевых праздник. Вернулись младшие дети. Позавчера приехала дочь Наташа. Не на время, не на каникулы. Насовсем. Окончила институт, привезла диплом с отличием — санитарный врач. А сегодня утром нежданно-негаданно нагрянул Юрий. Тоже не на кратковременную побывку — демобилизовался. Механик-танкист. И этот сын крупный, статный — в материнскую породу. Но лицом от матери ничего не взял. Анастасия Логовна — как цыганка. Матово подтемненная кожа, воронье крыло волосы, строгость во взгляде. А Юрий светловолосый, глаза неопределенного цвета, с желтинкой, а вернее — с солнечными искорками, которые редко когда гаснут, — с губ его почти не сходит добродушно-снисходительная улыбка. И говорок у него своеобразный, мягкий, только нет-нет и врежется крутое волжское «о» — под Горьким отбывал службу, там и подхватил.

К радости отца и к огорчению матери, дети явились одинокими. Наташа никого в институте не окрутила, и Юрию ни одна волжанка не приглянулась. Серафим Гаврилович доволен. По его разумению, спешить с этим делом не следует. В армии много ли у солдата времени, чтобы с толком выбрать себе суженую, второпях бог весть к какой потянет. И в институте, да еще в медицинском, где большинство девчат, тоже может попасться принудительный ассортимент. А мать озабочена. Борису уже за тридцать, а до сих пор, можно считать, бобылем ходит. Как бы его примеру и эти двое не последовали. Нынешнюю молодежь понять трудно. Не только мужчины — женщины тоже не торопятся набросить на себя супружескую узду. Но Юрий еще зелен, а вот Наталке скоро двадцать три. Девица на выданье и вообще чем не невеста. Ладно сбитая и на лицо пригожая — горячие, с блеском глаза, чистый просторный лоб, бархатные брови в одну черту, как у Бориса.

А еще волнует Анастасию Логовну беззаботность Юрия. Борис и Наталья легко росли, легко выросли и как-то сразу определились. Уже в школе знали, чего хотят и кем будут. Юрий же и мальчишкой наперед ничего не загадывал, и сейчас, похоже, не думает, где и как себе на хлеб зарабатывать.

На семейное торжество примчался Борис. Он не частый гость у родителей — живет отдельно, работает много. Отец хорошо знает, сколь хлопотливая его должность, и потому не обижается. А вот матери обидно. Оторвался от семьи — сразу чужим стал.

И только начался у них меж собой разговор, к какому делу пристроить Юрия, как ввалился Катрич. Зашел вроде бы на минутку к Серафиму Гавриловичу — проходил мимо, — но увидел Наташу и как к стулу прилип. Удивительное у него чутье на то, где выпить, за кем поухаживать. Ну, сидел бы и помалкивал, так еще с насмешечками суется. Вид у него бравый, телосложение могучее. Что плечи, что грудь, что сила в руках — ни дать ни взять богатырь из дружины Ильи Муромца. За словом в карман не лезет и сталевар отменный, но молва идет о нем нехорошая — больно уж активен на женском фронте. К тому же хитер. Ни одна в загс свести не сумела, ни одной алименты не платит.

Столовая у Рудаевых просторная, светлая — недавно расширили в ущерб другим комнатам. Мебелью не загромождена, но все, что необходимо, есть. Из эвакуации приехали на пепелище, заново строились и обставлялись. Из старых вещей одна висячая лампа осталась, медная, с драконами по корпусу, переделанная из керосиновой. А буфет, диван новые, послевоенного производства.

Много людей бывает в этом доме, и гостям здесь всегда рады. Только не сегодня и не Катричу. Уводит он в сторону разговор, за Наташу принялся.

— Тяжелая у вас, Тала, будет работа, — со значительным видом, как если бы сам был причастен к медицине, говорит Катрич, не забыв заглянуть в глубокий вырез платья. — Ответственность огромная, а прав — ноль целых и сколько-то там десятых.

— Права не дают, права берут, — рассудительно отвечает Наташа.

— Красивые слова, — ухмыляется Катрич. Ухмылка у него простоватая, но такая располагающая, что на него приятно смотреть. — Ну, скажите, кто санитарного врача слушает, кто с ним считается? Хоть бы у нас. Запретит, к примеру, врач новый цех пускать — вентиляция оказалась недостаточно хорошая. И что? Все равно пускают. Пошумит врач, поскандалит, нервы себе попортит — и успокоится: плетью обуха не перешибешь. Должность такая… донкихотская.

Юрий с детства привык защищать сестру. Колотил всех, кто ее обижал, когда была девчонкой, а еще нещаднее расправлялся с незадачливыми школьными ухажерами — редко кто из них уходил без синяков и шишек. Решил защитить и на сей раз.

— Бессмысленный спор. Наподобие того, кто в армии нужнее — танкисты, артиллеристы или пехота. Все рода войск важны.

— Однако ты не в пехоту пошел, а в танкисты. — Катрич хитровато посмотрел на Юрия сквозь прищуренные веки.

— Пошел, куда направили.

— И все же День танкиста отмечают, День артиллериста отмечают, всех прочих тоже, а День пехоты — где он? Не было и не будет. Впрочем, — тут же поправил себя Катрич, — в скором времени и самой пехоты не будет. — Расстегнул пуговицу на воротнике рубахи — его мощному телу стало тесно и жарко под ней, поводил туда-сюда головой, как бы разминая шею, — привычка такая. И снова подтрунивающе к Наташе: — Так что же толкнуло вас на этот злосчастный факультет?

— Предупреждать заболевания не менее важно и почетно, чем лечить, — неохотно вступила в разговор Наташа. — Вы об экологии знаете что-нибудь?

— А вы о диффузионных плавках знаете? — Катрич посмотрел на девушку с легкой усмешкой. — Зачем прибегать к специальным терминам? Существо вопроса — вот что важно.

— А существо вопроса для вас темный лес, — парировала Наташа. — Я не стала бы ввязываться в разговор, предмет которого представляю себе туманно. А насчет моей профессии… — голос ее потвердел, — можете не беспокоиться. Поживем — увидим.

— Мы-то пожили и увидели… — В тоне Катрича превосходство бывалого человека.

Анастасия Логовна поглядывает на сталевара с опасливой настороженностью. До сих пор ей казалось, что Катрич этакий сладенький, льстивый ухажер: ручку погладит, нежные слова посюсюкает — именно таким рисовал его Серафим Гаврилович. Но не дорисовал. У него, как у всякого бабника, к каждой свой подход. Одну ублажает, другую раззадоривает — на кого что больше действует. Ишь посмеивается, принижает, будто Наткин диплом ни во что не ставит. А что, может, и верный ключ подбирает к девчонке. Она по складу характера в отца. Рассказывал же Серафим, что когда в кавалерии служил, тихая лошадь ему не в интерес была. Самых сумасшедших выбирал. Такую обуздать будто бы одно удовольствие. Невольно вспомнилась и своя молодость. Много парней ухлестывало за ней, но все больше тихони, не замути воды, из них хоть веревки вей. Заставила одного — горсть земли съел в доказательство своей любви. Только какая радость от мужика, который добровольно шею в хомут вставляет? Вот и выбрала самого крутонравого. С ним не соскучишься и не заскорузнешь. Но Серафим хоть самостоятельный был, а у этого ветер в голове.

— Ну так как? Будем по столовым пробы снимать да гонять за чистоту? — продолжал поддразнивать Катрич. — И ради этого стоило пять лет грызть гранит науки?

Наташе неинтересно поддерживать этот бесполезный разговор. Подошла к телевизору, щелкнула выключателем, стала ждать, когда появится изображение.

Но Анастасия Логовна обиделась за дочь.

— Это вы потому, что высшее образование вам никогда не потянуть, — сказала гневно и в то же время шутливо.

— Думаете, я свой металлургический техникум ставлю ниже медицинского института? — фыркнул Катрич, воткнувшись глазами в экран, на котором происходила безмолвная футбольная баталия, — Наташа не включила звук.

Анастасия Логовна требовательно посмотрела на мужа — пора бы общипать перья резвому гостю.

Однако Серафиму Гавриловичу сейчас не до Катрича. Мысли его всецело заняты Юрием. Ладно уж старший ускользнул из-под его влияния, едва школу окончил. Этого он из рук за здорово живешь не выпустит. Поставит на свою печь подручным, все, что знает, что умеет, в него вложит. Такой сталевар получится — всех за пояс заткнет. Глядишь, снова прогремит слава рудаевского рода.

И он говорит Юрию:

— Возьму я тебя, сынок, в свою бригаду и скоростным методом сделаю скоростного сталевара. Знания передам, опыт передам, а силенкой ты от природы не обижен. Цены тебе не будет! Ну? — Умный сощуренный глаз Серафима Гавриловича насквозь пронизывает парня.

— Ты как за горло берешь, — льется беспечно веселый тенорок Юрия. — Специальность у меня есть — механик. И шофером могу, и мотористом на сейнер, и по ремонту моторов. Говорят, поперед батьки в пекло не суйся. А я и позади тебя соваться не хочу. Если ты всю жизнь паришься, то, выходит, и я должен? Или надумал династию сформировать?

— Отец, ну что ты заладил: сталевар, сталевар… — вмешалась в разговор Анастасия Логовна — настырность мужа стала выводить ее из себя. — Куда пойдет — пусть сам решает. — И обратилась к сыну: — Главное, Юра, упаси тебя бог от мыслей об облегченной жизни.

Но Серафим Гаврилович как не услышал слов жены.

— С чего ты решил, что пекло? — взъерошился он. — В новом цехе при водяном охлаждении и летом пекла нету, а зимой на крайней печи зуб на зуб не попадает. Да что тут зря дискуссию разводить! Пойди посмотри.

— Вот и я говорю, что осмотреться надо. Специальность — как жена. Выбрал — держись. — Юрий лукаво покосился на мать: ей, должно быть, по душе такая устойчивость его суждений.

Анастасия Логовна скользнула взглядом по Борису.

— Нельзя только до старости жену выбирать.

Этот прозрачный намек вызвал у Наташи улыбку, и, чтобы спрятать ее, она отвернулась к окну.

Привычная глазу картина, от которой за последние пять лет стала отвыкать и которая теперь воспринималась заново, вызывая тихую грусть по безвозвратно ушедшему детству. Заботливо ухоженные отцом ряды яблоневого сада, который так красив весной, когда на нем вскипает белая пена, пестрая цветочная россыпь под окном, пышный куст сирени у калитки.