– Настоящий вер выбил бы ее здесь, где всем будет видно, но раз ты не хочешь демонстрировать свою принадлежность к стае…

– Мистер Бенсон, – зарычал Дэвид, повернувшись к нему и сжав кулаки.

– Не в этом дело! – крикнула я, тоже разозлившись. – Я просто не хочу снова делать тату, когда эта исчезнет после дурацкого демонского проклятья трансформации! К твоему сведенью, после изменения тату исчезают.

Вэйд замер в восьми футах от нас и резко опустился на одно колено. Вероятно, это был знак подчинения, но на лице у него сохранялась вызывающая гримаса. Эмоджин ухмыльнулась и  встала между ними.

– Я предлагаю на руку или лодыжку, – сказала она, как будто не замечая, что эти двое готовы наброситься друг на друга. Никакие тренировки не помогли бы Вэйду в схватке с Дэвидом. Помощи Вэйда Дэвид попросил лишь потому, что ему было бы трудно заставить что-либо сделать собственную альфу.

Эмоджин потрясла распечаткой, стараясь привлечь наше с Дэвидом внимание.

– Тебе нужно выбрать место, где ты сможешь показывать татуировку, если захочешь. Не рекомендую бить ее на заднице.

Чтобы разрядить обстановку, я рассмеялась, и мужчины отвернулись друг от друга.

– Девушки из стаи сделали татуировки над грудью, – сказал Дэвид. – Их тату почти всегда видно.

Но мне как-то не хотелось, чтобы мою наколку было всегда видно. И я не хочу большую тату. От этих мыслей у меня разболелся живот.

– У тебя чистая и здоровая кожа, тату на ней будет смотреться потрясающе, – вступила Эмоджин, видя мое замешательство. – Я думаю, не сделать ли и себе такую же. А ты можешь сидеть спокойно, когда тебе больно?

Я кивнула, вспомнив иглы и капельницы, с которыми я провела все детство. Боже, я ненавижу иглы.

– Да, – ответила я. Я ломала голову, как бы сделать татуировку поменьше размером и при этом учесть  желание Дэвида, чтобы она находилась на видном месте. По его мнению, если наколка не видна всем вокруг, то зачем вообще ее делать?

– Давайте сделаем ее сзади на шее, высоко и почти за ухом, чтобы она была скрыта большую часть времени, – сказала я, взяв у Эмоджин рисунок. – И разбросаем разлетающиеся семена одуванчика. Один зонтик останется на шее, рядом с основным рисунком, один пусть будет на ключице, где все его смогут заметить, и один на твое усмотрение.

Я подняла голову и посмотрела Дэвиду в глаза.

– Те, кто знает, что одуванчик – символ стаи, сразу узнают его, а остальным и не обязательно показывать всю татуировку целиком.

Дэвид задумался над моими словами, и Эмоджин взяла у меня бумагу с рисунком.

– Получится секрет, известный всем, – произнесла она весело. – Рэйчел, замечательная идея. Я так рада, что ты пришла. Эта татуировка станет одной из моих любимых работ.

– Почему? – спросил Вэйд, приняв почти воинственную позу. – Потому что она столько раз кидала тебя, а теперь, наконец, решилась?

Эмоджин замерла и, обернувшись, уставилась на него пронзительным взглядом.

– Потому что благодаря одной маленькой детали она покажет всему миру, кто она, вместо того чтобы покрывать свое тело набором случайных картинок в тридцать слоев, пытаясь выразить свою сущность.

У меня отвисла челюсть, а она направилась к Вэйду, и на лице у нее  читалось желание врезать ему.

– И она, возможно, пришла бы раньше, будь у нее хоть какие-то знания, а не только слова мужчин, что это совсем не больно, хотя она знает, что это ложь, ведь она далеко не дурочка.

Вэйд отступил еще на пару шагов, а невысокая женщина приблизилась и уставилась ему в лицо.

– Я говорила тебе привезти ее для разработки рисунка, – продолжала она. – Рэйчел, может, и кинула меня несколько раз, но она в итоге пришла. – Отвернувшись, Эмоджин тяжело выдохнула и улыбнулась мне. – Мужчины, – сказала она, взяв меня под руку и проведя в ярко освещенную комнатку. – Они забывают, что мы хотим сначала увидеть, за что будем мучиться, и только после этого можем добровольно вынести все что угодно. Как иначе мы смогли бы вытерпеть девять месяцев, которые требуются для появления на свет прекрасного ребенка? Мы и так знаем, что сможем вынести это. И делать тату, чтобы доказать себе что-то, не стоит. Я знаю, татуировка будет тебя радовать. Я уверена.

Она погладила меня по руке, приглашая в свой большой и исчезающе малый мир чернил, иголок и выражения своей сущности. И на этот раз, поверив ей, я пошла.

Я стояла спиной к большому зеркалу в ванной. Одной рукой я удерживала небольшое зеркальце Айви, а другой придерживала влажные волосы и, скосив глаза, пыталась разглядеть свою татуировку. За окном светило яркое полуденное солнце, но в бывший мужской туалет, переделанный в прачечную и ванную, свет почти не проникал. Громко вздохнув, я отпустила волосы и потянулась к выключателю.

– Эй! – Возмутился Дженкс, когда я чуть не задела его, но мне тоже хотелось рассмотреть свою тату.

– Ну как тебе? – спросила я. В комнате вспыхнул яркий люминесцентный свет, а я снова приподняла волосы. Наклонив зеркальце Айви, я пыталась поймать отражение в небольшом кусочке запотевшего после душа зеркала, который я протерла полотенцем. Наконец мне удалось правильно наставить зеркальце, я увидела заднюю часть шеи и зависшего за мной Дженкса. Прохладный ветерок от его крыльев обдувал мне шею, с пикси сыпалась серебристая пыльца. Дженкс упер руки в бока, на его поясе висел садовый меч, а на плечи была накинута испачканная куртка. Все утро он провел в саду за проверкой нашей системы безопасности, а сейчас он, наверное, хотел как обычно вздремнуть после обеда. Пикси подстриг волосы, и мне стало легче оттого, что он, наконец, справился с собой. Прошло много месяцев со смерти Маталины, и я была рада, что Дженкс приходит в норму.

– Сойдет, – сказал он. Пикси считал, что калечить себя ради пустого тщеславия нельзя, но ведь в моем случае татуировка была не столько для самовыражения, сколько для обозначения принадлежности к стае. – Если, конечно, тебе нравятся подобные штуки.

– Сойдет? – я повернулась, чтобы получше рассмотреть тату. – Я ее обожаю. Не стоило мне столько тянуть.

– Ну да, сейчас она смотрится хорошо, – Дженкс вздернул голову и поправил куртку. – Но она же скоро выцветет. И что с ней станет, когда тебе будет сто шестьдесят? Цветы будут смотреться отвра-а-а-а-а-атительно на твоей дряблой обвисшей коже.

Я хмуро глянула на его отражение.

– Больно было? – добавил он.

Я отпустила прядь, еще скользкую от нанесенной маски для волос, и посмотрела на пикси. Взгляд упал на парашютик одуванчика на моей ключице. Пока я мылась, татуировку пощипывало. Но, думаю, он не об этом спрашивает.

– Было чертовски больно, – ответила я, встретив его взгляд. – Я даже отключилась.

– Да? – Дженкс отлетел назад, и перед зеркалом зависло два пикси.

Я кивнула, поставила зеркало Айви на сушилку и полезла искать расческу в выдвижном ящике.

– Странно все вышло. Я нормально переношу боль и смогла бы терпеть и дальше, но почему-то отключилась. – Я нашла расческу и начала распределять маску равномернее по длине волос. – Давид испугался, но Эмоджин объяснила ему, что мой разум оказался выносливее тела.

Для меня это не стало новостью. Так было всегда. Мне надоело, что люди слишком остро реагируют на мелкие проблемы, которые могут разрешиться сами собой. Ну да, я отключилась. И что с того?

Дженкс захихикал, зашумел крыльями и подлетел ближе, чтобы рассмотреть семечко одуванчика.

– Я рада, что ты наконец постригся. Тебя Джи стригла? – спросила я.

Дженкс отпрянул, его лицо выражало удивление.

– Джи? – взвизгнул он. – Нет. Это была, мм…

Он колебался. Я дернулась, наткнувшись на узелок в волосах.

– Кто? Бис? – предположила я и испугалась, представив гаргулью с ножницами в руках возле маленькой головы Дженкса.

– Меня постригла Бель, – признался он, опустившись на кран раковины.

Я удивленно посмотрела на него.