Дочка тут же послушалась. Она не стала возвращаться в комнату. Всё чем она владела на Россе, было при ней. Захлопнула дверь и последовала за отцом.

В гостиной никого ещё не было. Таня упала на диван, подтянула под себя ноги и укутала их пледом. Борис подошёл к бару и налил себе стакан чавгра, поболтал жидкость в стакане, понаблюдал за её переливами и выплеснул назад в бутылку. Налил минеральной воды и выпил.

Первым в гостиной появился Аркел Арм, взъерошенный, испуганный. Он не стал тратить время на вежливость, и сразу же перешёл в атаку:

— Что случилось? Что ты видел?

— Я ничего не видел. Только почувствовал…

Борис в подробностях описал свои ощущения. Как мог рассказал о чужаке, стремящемся посеять среди них панику. Описание, похоже, получилось узнаваемым, Аркел Арм схватился за голову и упал в кресло. Таким его и увидели остальные гореваны, вошедшие в гостиную.

— Может, кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — осторожно спросил Двуликий, не решивший для себя так ли он хочет слышать плохие новости.

— Наше убежище вычислили, — сказал Аркел Арм. — К нам едет Цепной Пёс. И я бы сказал не едет, а несётся со всех ног.

Гореваны все как один посерели. Подурнело и Магистру. Он вспомнил поляну на окраине леса, корчащегося от боли Кейфера Дру и поворотившего против братьев оружие Тауса Мыу. Он вспомнил Дизеля.

— Уезжаем. Немедленно, — прорычал Кейфер Дру.

— Боюсь мы просто можем не успеть. Скорее всего домик наш окружен. И снаружи нас ждут летианские полицаи, а мы к ним голенькими в руки то и выпрыгнем, — возразил Аркел Арм. — А Цепной Пёс им во устрашение нужен. Сами бояться сунуться.

— И что ты предлагаешь? Дожидаться Пса и самим друг друга вязать по его команде? — зло спросил Кейфер.

— Всё лучше чем ритуальное самоубийство, — мрачно заметил Двуликий.

Но на его слова никто не обратил внимание.

— Бросать всё жалко. Я ведь здесь уже четыре года. Оброс вещами и привязанностями. К тому же что с прислугой делать. Ту же Мавию разве я брошу. Они же всех кого найдут в этом доме в лишенцы законопатят, если хозяина сбежит, — посмотрел обречённо на Кейфера Аркел Арм.

Борис на секунду взглянул на него новым зрением, и понял, что тот не врёт. Он и впрямь не хочет бросать работавших на него людей. Хоть они и были летиане, но он чувствовал ответственность за них, и не мог отступить. Понимая, на что он идет, Аркел Арм сказал:

— Я остаюсь. Вы уходите. Кейфер, ты должен помнить «последнюю дорогу», однажды мы ей уже пользовались.

— Ты с ума сошёл, Аркел. Они вывернут тебя наизнанку. Они с тебя живого не слезут, — затараторил Двуликий, захлёбываясь в возмущении. Он не понимал, как его друг, гореван, мог рисковать своей жизнь ради каких-то летиан.

Кейфер Дру молчал. Он понимал, что отговорить Аркела невозможно.

— Я остаюсь. Я решил, — повторил твёрдо Аркел Арм.

— Хорошо, — кивнул Кейфер Дру. — Тогда мы уходим прямо сейчас. Я помню тот путь.

— Поторопитесь. Если они вас тут не застанут, может мне и удастся их убедить, что они ошиблись.

Аркел сам себе не верил.

— Да, ещё. Антенну им нельзя выдавать. Уходя, запусти консервацию подвального этажа.

Кейфер Дру кивнул и первым вышел из гостиной. Остальные гореваны потянулись за ним.

Последним уходил Магистр с дочерью. Он не знал, зачем так поступает, и открыл себя навстречу Аркелу Арму. Он пытался запомнить его таким, человека, вернувшего ему дочь. Он ожидал увидеть отчаянье, страх, но почувствовал лишь спокойствие и решимость. Аркел Арм готовился к своей последней игре с летианами. Его пугал только лишь Цепной Пёс, но заставить отступить его он не мог.

Аркел Арм поднял голову и посмотрел на Таню. Он взял её за руку и крепко пожал.

— Я счастлив, что познакомился с вами.

Аркел Арм поднялся и вышел из гостиной, не оглядываясь.

Борис и Таня бросились догонять готовящихся к отступлению гореванов.

Выход из барака никем не охранялся. Выйти можно было в любой время дня и ночи, если бугор, конечно, разрешит. Без разрешения старшего по бараку пойманного снаружи горевана ждала страшная участь. Добиться же разрешения бугра было практически невозможно. Начнутся вопросы, расспросы, куда, к кому, зачем, это повлечет за собой волну подозрительности, потом донос и снова посадят как морковку в каменный электрический мешок, только вот четвертый раз Горец боялся не выдержать. В последний раз он просидел только три дня, но и этого ему показалось выше головы, к тому же все три дня шел проливной дождь и поляна каменных мешков была окутана густым паром и жутко воняла горелой проводкой. Из-за этой вони и пара Никита рассопливился, раскашлялся, у него постоянно болела голова, отказывался работать «разгонник».

Никита был готов рискнуть жизнью и нелегально пройти по территории резервации. Даже если его поймают, живым он им не дастся и умрет с уверенностью, что сделал все, чтобы выбраться из этого пекла. Только прежде чем посмотреть в глаза дракону, надо выведать где у него глаза находятся. А сослепу тыркаться во все дырки в поисках единственно верной двери, обрекать себя на нелепую глупую смерть.

Обо всем этом размышлял Никита, когда его полуживого перетащили из каменного мешка в барак. Его бросили на нары и забыли о его существовании. Надсмотрщики тут же ушли, Бодало сегодня вечером устраивал товарищескую попойку с картами и женщинами, остальным гореванам было не до освобожденного узника. Так и лежал Никита один на нарах, смотрел на входную дверь, собранную из грубых неошкуренных досок, и размышлял о побеге.

Он и не заметил, как к нему подсел молчаливый погруженный в себя гореван с заштопанными руками, бывший узник каменного мешка. От него пахло грязью, потом и слабо уловимым цветочным ароматом.

Стежок, как прозвал его про себя Горец, сидел молча и смотрел на него. Его взгляд был наполнен печалью и мудростью, словно глаза отелившейся коровы, ведомой на убой. И, смотря на него, Никита понял, что ему нужно для побега в первую очередь.

Ему нужны были соратники, готовые рискнуть жизнью ради свободы. Только вот какой странный парадокс, гореваны на воле готовы были на все, только бы сохранить свободу, оказавшись в неволе теряли вкус к жизни, становились покорной, мягкой скотиной, готовой выполнять любую команду хозяина. И как среди овец найти волка. Как в толпе забитых, измученных, измордованных тяжелой непосильной работой людей найти соратника, готового телом лечь на амбразуру пулемета, только бы спасти товарищей и подарить им свободу.

Никита чувствовал себя запертым в камере, обшитой резиновыми пружинящими подушками, даже потолок и пол был из резины. Как бы он не бегал по камере и не кидался на стены, подушки пружинили и отталкивали его. И вот он уже летает, как шарик для пинг-понга между ракетками выдающихся мастеров, и чувствует, что никогда в жизни больше не остановится, пока не треснет, не лопнет от усталости и не умрет на нарах в бараке.

Все бессмысленно и бесполезно. Где он найдет соратников, помощников? Откуда им здесь быть? От отчаянья хотелось завыть и биться головой об стену. Никита закусил губу до крови и посмотрел на неподвижного, смотрящего на него Стежка.

Вот чего он сюда сел? Что он хочет? Почему он смотрит на него? Неожиданно Никита разозлился на безобидного горевана с репутацией тихого безумца, и когда он хотел было его прогнать, Стежок неожиданно открыл рот и произнес тихо, так что его никто больше не слышал.

— Ты не такой как все. Ты другой.

Никто не слышал, чтобы Стежок разговаривал после отсидки в каменном мешке. Все думали, что он потерял разум внутри бетонной ямы с электрическими стенами, но они все ошибались. Стежок молчал, потому что ему нечего было сказать. Все это время он думал, о том что с ним произошло, что произошло со всеми гореванами, пытался увидеть выход, и не видел его.

— Я прилетел со звезд, — также тихо отозвался Никита.