— Постой-ка, — перебил его Гришка. — Что делать с генералом?

Николай нахмурился. Дело в том, что на теле генерала остались следы Мартиных ботинок, лицо его было исцарапано ее ногтями. Немцы без труда узнали бы, что тут произошло и что это было не обычное нападение.

— Его в машину. Сжечь в машине. Остальные трупы полить бензином и тоже сжечь!

Прошло всего несколько минут, и все, что осталось от немцев и после них, пылало ярким пламенем. В машине, куда мы с большим трудом втащили мертвого генерала, взорвалось несколько гранат. Их, как видно, не заметили те, кто очищал машины от оружия. Едва не произошло несчастья, но Николай теперь ничего не скажет.

Я вернулся к Марте. Она стояла там, где я ее оставил, стояла совсем прямо и не отрываясь смотрела на костер, который горел на дороге. Она была точно загипнотизирована и не заметила, что я взял ее за руку, не слышала, что я ей говорил. Она все смотрела на машину, в которой горел генерал. Жестокая. Бесчувственная. Страшная. Меня охватил озноб.

— Марта! — крикнул я. — Опомнись!

Опомнилась. Сразу же вернулась к действительности. Покорная, беззащитная…

— Теперь ты знаешь, Володя…

— Оставь, Марта. Мы об этом поговорим. Когда война кончится…

Вдруг она вырвала у меня руку.

— Ради бога, мне нужно идти. Мне надо быть в Злине еще до полудня.

— Как же ты можешь быть в Злине до полудня?

— Меня ждет Василь. Прощай, Володя…

Она скрылась в лесу.

Прежде чем я успел придумать какие-то слова в утешение, утешать уже было некого. И Николай заторопился.

— Отходи! Лесом.

Мы двинулись за ним. Он взял направление на север, в Бескидские леса. Как можно дальше от этого места. Как можно дальше от Плоштины. Николай остановился, подождал меня, положил руку мне на плечо.

— Марта работает у Вильчика. Она агент гестапо. Отвечает за идейную чистоту нацистских офицеров. Сегодня ты сам видел, как она это делает. Эх, черт…

Я слышал уже, что Вильчик был начальником особой воинской части — «Sicherheitsdienst»[8]. После покушения на Гитлера надзор над армией поручили частям СС, которыми руководил Гиммлер. Да, сегодня я кое-что увидел, остальное легко можно представить.

Но разве так можно? Разве это справедливо? Не переходит ли это границы дозволенного? Разве и у нас «тотальная война»? Разве и мы имеем право использовать все средства?

— Очень дорогой ценой достается это, Николай.

— Да ты не философствуй, потом обо всем поразмыслим. Я тебя о другом спрашиваю.

Разве он о чем-нибудь спрашивал меня? Насколько мне известно — не спрашивал. А может быть, спрашивал?

— Не твое это дело, Николай, — огрызнулся я. — Так далеко твои обязанности командира не заходят.

— И в самом деле… В самом деле, это твое дело.

— Ну конечно же, не оставлю я ее, осел ты! Неужели уж я, по-твоему, такая мелочь?

— Ладно, Володя, — улыбнулся он.

Его «ладно» обладает тысячью оттенков. Это был тысяча первый. В эту минуту я его очень любил.

Вечером, далеко от того места, где мы напали на немцев, далеко от Плоштины, в глубоком лесу, около небольшого костра, мы обсуждали то, что произошло утром.

— Мы допустили ошибку, Володя. Немецкие генералы — это не наше дело. Это раздразнит их. Возможно, придется покинуть Плоштину…

Я кивнул. Чем скорее, тем лучше.

— Это была ошибка, Володя… Но я не сукин сын, иначе нельзя было. Ты понимаешь меня, Володя?

Я кивнул. Понимаю.

— Бывают разные ошибки, Николай. Ты поступил правильно…

Очень скоро нам пришлось убедиться, насколько правильно мы поступили.

К костру подошел Петер. Тут же лежал генеральский портфель, я даже не знаю, как он сюда попал, у кого он был все время пути. Взгляд Петера остановился на этом портфеле. Портфель был очень красивый, из мягкого сафьяна, отделанный позолотой, с хитрым замком. Генеральский портфель очень понравился Петеру.

— Что с этим делать, Николай? — спросил он с деланным равнодушием.

— А тебе хочется?

У Петера глаза заблестели.

— Ну что ж, бери, только вот ключей нет.

— Ерунда! — засмеялся Петер.

Он взял портфель, достал из кармана какую-то проволоку, поковырял замок — замок щелкнул.

Петер заглянул в портфель. Бумаги. Он перевернул портфель вверх дном, вытряхнул его содержимое на землю и уже хотел бросить все в огонь.

— Эй, — крикнул Николай, — да ты что!

Я схватил бумаги, поднял их — ну и дурака же могли мы свалять!

— Идиоты мы, Володя… Читай!

Я стал читать. Надписи на конвертах и папках. «Geheim» — секретно. «Streng geheim» — строго секретно. «Nur für Generäle der Wehrmacht» — только для верховного командования вооруженных сил. «Streng geheim und vertaulich» — совершенно секретно. «Wehrgeheimnis» — военная тайна. «An den Kommadieren den General der Kampfgruppe Karpaten» — командующему карпатской военной группировкой.

Николай засвистел. Запечатанные конверты мы вскрывать не стали. И по незапечатанным было ясно, что это за бумаги, что это был за генерал.

— Да, это будет спектакль, — взволнованно повторял Николай.

Он сразу оживился.

— Петер, найди Тараса. Быстро! И никому ни слова!

Явился Тарас. Я не слышал разговора. Скоро Тарас ушел с Гришкой и Митей. Они скрылись в лесу. Я не знал, куда они пошли, но ясно, что в связи с бумагами.

— Загасить костры. Уходим! — приказал Николай.

Бумаги он снова спрятал в портфель и держал его теперь, как драгоценность.

— Потом получишь портфель, Петер.

Мы шли всю ночь. Утром я стал узнавать места.

Да, путь мы прошли немалый. Перед нами была гора Макита, недалеко и граница.

Николай приказал остановиться, укрыться в чаще леса, не шуметь. Он назначил усиленную охрану. Мы могли отдохнуть, те, у кого имелась еда, поделились с остальными, но Николай так рассадил нас, что в любую минуту мы были готовы обороняться. Прошло около часа, когда, задыхаясь, прибежал дозорный. От границы к опушке леса идет группа из пяти вооруженных штатских. Николай взял бинокль, навел его на границу, потом сказал «хорошо» и отправился навстречу штатским. Они подошли к нам. Николай пожал им руки, показал портфель. Это были русские. Все уселись у костра. Николай позвал и меня. Русским это не понравилось.

— Володя все знает, это он спас бумаги.

— Не требуется…

Они сами хорошо знали по-немецки, бегло просмотрели документы, бережно уложили их в портфель. Пожалуй, Петер не получит его.

Русские сразу же поднялись. Судя по тому, как они держались, были одеты и разговаривали, люди это были весьма серьезные. Николай предложил им вооруженную охрану, они отказались.

— Вы можете сделать только одно. Останьтесь здесь в течение шести часов. Возможно, за вами погоня. В таком случае задержите их.

Рядом с ними Николай показался каким-то будничным. А Николай ведь был не кем-нибудь! Он спрыгнул с парашютом, организовал партизанское движение, неизвестно откуда достал оружие, создал отряд из семидесяти человек, командовал одним из сильнейших партизанских соединений в пограничном районе.

— Да, это будет представление, Володя, это будет представление! — весело повторял он.

Но я думал о тонких, воспаленных красных шрамах на спине у Марты, о ее голосе, в котором было столько стыда и боли, который просил хоть немного сочувствия. Ведь даже Марта не знала, что это был за генерал! Вильчик приказал ей выведать, что этот генерал думает о фюрере, только и всего. Возможно, и сам Вильчик ничего не знал точно… Скорей всего именно поэтому он и подослал к генералу Марту — чтобы выведать о нем хоть что-нибудь.

Как ужасно оставлять Марту — не потому, что я люблю ее, что она моя жена, а просто потому, что она — женщина в когтях у Вильчика, как ужасно требовать от нее снова и снова: пойди, сделай, выведай, чего хотят, что собираются делать немцы.

Обрадуется Марта, когда узнает, — что попало нам в руки? Узнает ли она это вообще? Кто скажет ей? Я? Нет. Верно, и Николай не скажет. Из соображений безопасности…