Девушка нервозно замотала головой, прислоняясь нежно ко лбу парня. Она сливалась с каждым вздохом, с каждым невольным движением, покоряя мысли виолончелиста. Её ладони нежно легки на шею профессора, заставляя выслушать Карен.

— Я хочу тебя, — тихо сказала измученная жизнью леди. — Я хочу тебя уже два месяца, Ричард.

Каждый пузырёк в мозгу Брауна, наполненный терпением, лопается в считанные секунды.

— Я люблю тебя…

Самоконтроль разрушился одним ударом тонкого голоска Карен, заставляя мужчину прогнуться ниже, вслушиваясь в каждый звук, проходящий через голосовые связки девушки.

— Второй урок, — он обхватил шею Батлер большими тёплыми ладонями, дыша на неё обкуренной страстью. — Представь себя в роли нежного рояля, а меня — опытного пианиста, исполняющего Рахманинова. op.39 №2. Этюд — картина. Я — художник, что вырисовывает дорогую картину через чёрно-белые кисти клавиш.

Он нежно коснулся оголённых плеч, проводя влажную дорожку от острого угла конца шеи до обрыва хрупкого плеча, нежно вырисовывая пальцами ажурные узоры на пояснице, заставляя студентку издавать изящные стоны.

— Идея, кисти, краски придают индивидуальность твоей картины, — он покусывал нежную кожу на выступающих ключицах, заставляя Карен прогнуться от удовольствия, а потом и вовсеупасть на мягкую подушку, что пропитана веским запахом Ричарда. — Так же и в музыке. Эмоции, чувства, мысли могут отражаться на твоей игре, как через зеркальное отражение, заставляя слушателя прочувствовать все твои ощущения.

В конце концов профессор устало свалился на кровать, засовывая толстую сигарету меж губ, вызывая огнём дым из токсинов.

— Ричард, — Карен уже не могла говорить от измождения, но находила в себе силы, чтобы выдавить слова, что переполняют её эмоции. — Если бы мне дали одно желание, то я бы выбрала не жизнь моих родителей, а немножко времени тебе. Я не хочу, чтобы ты умирал. Я хочу слышать твою игру на виолончели и через пять лет, десять, двадцать… — её голос дрожал, будто эта девчушка сдерживала горькие слёзы. — Не уходи. Никогда.

Этот запах страстного секса и обжигающих сигарет забирал право выбора у виолончелиста. Он не мог ничего сделать. Эта безысходность давила на его окоченелое сердце, забирая всю вольность поступков. Он мог только слегка улыбнуться и лгать. Лгать так, как не лгал никогда.

— Я не уйду, Карен.

— Ложь.

Бесчисленное количество слов на разных языках не опишут то, как Ричарду было жаль. Нет, жаль не ночь, проведенную с любимой, а то, что он не может ничего обещать девушке даже на несколько процентов. Он может только улыбаться и врать. Врать красиво, правдоподобно и главное — желанно. Он мог только переступать черту и бороться с собой, чтобы его хрупкая девочка улыбалась чаще, забывая про расколотое болезнью будущее. Но пианистка видела Брауна на сквозь. Она вечно податливо улыбалась, делая вид, что охотно верит в сладкие сказки, придуманные лишь для неё.

Ричард знал, что это неправильно. Он знал, что чем дальше они заходят, тем больнее будет и без того израненной малышке Карен. Так почему он не мог оттолкнуть её от страданий и боли? Браун сам себя ненавидел за некую эгоистичность…

***

Дети, играющие за окном уютного домика посреди берега лазурного моря и сидящий за обеденным столом совершенно здоровый Ричард, перечитывающий позавчерашнюю газету и одновременно поедавший вкусные тосты с сиропом, сделанные заботливой хозяйкой Карен, делали девушку счастливой. До того момента, как сознание медленно пробудило пианистку из настолько сладкого сна. Её тяжелые веки медленно поднимались вверх, а глаза уставились в белоснежный потолок.

Тишина была безмерно богата, что можно было услышать тихий скреб карандашом по бумаге и мгновенный звук трущейся стёрки. На локтях поднявшись немного выше, студентка увидела крепкую фигуру, укрывшуюся тонким слоем домашней одежды. Его красные волосы были собраны в один маленький хвостик, создавая акцент на прямоугольные очки на переносице. Он будто был нарисованный дорогими маслеными красками, так и прося студентку купить эту картину. Его рутинная сигарета в губах и немного измученный взгляд давали ясно понять девушке — это всё тот же Ричард.

— Ты проснулась?

Запах свежего утреннего кофе, обжигающего солнца и типичных сигарет давал приличный повод улыбнуться. Карен босыми ногами коснулась ледяного пола, на цыпочках подходя ближе к его любимому виолончелисту, обнимая мужчину за крепкие плечи, что носят за собой ужасающую болезнь.

— Что пишешь? — её голос был подобен лёгкому ветерку, что пронёсся по острым ушам парня.

— Тебя, — утренним голосом, что казался намного ниже, откровенно ответил Браун. — Точнее, описываю тебя с точки зрения такого, как я.

Пианистка прищурила мутный взгляд, чтобы разглядеть мелкие буквы профессора. Слов было немного, превращённых в распространённые предложения. Её больше поразил рисунок спящей Карен на странице рядом с написанным. Пусть это были всего лишь наброски, но эти наброски были достойны похвалы.

— Ты посещал художественную школу?

— Нет. — ответ прозвучал немного грубо. — Весь этот дневник — часть моего хобби.

— В чём заключается твоё, так называемое, хобби?

Ричард отхлебнул кофе, смачивая горло после сухих сигарет. Его потрёпанная улыбка была самой любимой у Батлер, заставляя невольно расплыться в ухмылке.

— Как же объяснить… — немного щекотливо произнес виолончелист. — Здесь есть всё: пару набросанных нот мелодий, что пришли мне на ум в шумном метро; рисунки повседневной рутины обычным простым карандашом; цитаты великих людей, которые мне запали в душу; а главное — описание всего, что привлекает мое внимание, — с азартом пояснял Браун, будто она первая, кому он всё это говорит.

— Получается, ты — наблюдатель?

— Получается, так… — усмехнулся мужчина, закуривая свои слова, перерабатывая их в дым никотина.

— Тогда не лучше быть главным героем, чем наблюдателем? — выдвинула свою теорию девушка, отойдя на пару шагов дальше и всё так же не отводя взгляд от красных волос профессора. — Быть тем, с кого рисуют и пишут произведения, а не тем, который описывает других?

Парень положил дневник на журнальный столик следом за очками, немного потирая переносицу.

— Твоя теория ошибочна, — улыбка не сходила с лица до сих пор. — Почему наблюдатели наблюдают? Потому что им интересен мир. Мне интересен мир, поэтому я стал неким наблюдателем и…

— Я и говорю, — настойчиво перебила его Карен. — Быть героем — значит попробовать весь мир самому, а не наблюдать на него издалека.

Ричард отмахнулся трусливым «с тобой бесполезно спорить». На самом деле, Браун трус, который боится быть героем этого мира. Все герои, проходившие через его дневник, имели нелёгкую судьбу. Пары, витавшие на некоторых страниц его дневника, расставались, друзья — ссорились, а цитаты великих людей были с глубокими помыслами человека, который был в продолжительной депрессии. Даже лес мужчина рисовал горевшим. Он боялся, что будь он главным героем — он тоже испытает на себе боль. Он боялся боли. Лишь однажды, когда-то чересчур давно, два месяца назад, Ричард впервые написал о Карен Батлер, которая просто пила кофе с необыкновенно вкусными вафлями. Именно тогда он понял, что Карен — особенная.